Нас немного, но мы можем протянуть руки и дотронуться друг до друга. Когда-нибудь это учение распространится по всей земле, и тогда она сделается лучше. Черт побери, я опять принялся за проповедь. — Тут он снова обнял меня. — Спасибо за все, Али.
Он дернул за веревку колокольчика, висевшую на стене у наружных двойных дверей. Мы отчетливо слышали, как он зазвонил внутри.
— Ну же, ступай.
Я вернулся к друзьям, которые успели уже пересечь реку по отстроенному заново мосту. Один раз я оглянулся. Питер все еще стоял у двери — до боли знакомая приземистая, коренастая фигурка. Он помахал мне вслед, поднял руку и еще раз, уже решительней, дернул за веревку колокольчика. Дорога, вслед за рекой, делала здесь крюк, я свернул, и Питер скрылся из виду.
Али смахнул с ресницы, слезу.
— Его уже поджидали люди епископа. Они сожгли его через месяц, примерно за неделю до нашего отплытия.
Казалось, даже сад на миг затаил дыхание. Потом кошка пошевелилась, пичужка перепорхнула с одного карниза дома на другой. Вновь зажурчал фонтан, и Али, вздохнув, продолжил рассказ.
Как только мы добрались до Лондона, мы первым делом отправились на южный берег Темзы на поиски судна, которое бы доставило нас к северному побережью Африки или, по крайней мере, в Средиземное море. Нас оставалось всего трое, почти без багажа, так что мы легко нашли каравеллу, собиравшуюся на днях отплыть с грузом тканей и слитков меди.
Почти без багажа? Меньше проблем? И тут князь вспомнил про свои проклятые арбалеты, о которых он уже год как не думал. Я впервые услышал ссору князя с Анишем. Они спорили о том, остались ли эти чертовы штуки в доме олдермена Доутри или последовали за ними в Тауэр. Впрочем, это не имело значения: ни в том месте, ни в другом их уже давно не было. Мы потратили неделю, пока не напали на их след: нам пришлось ехать в Клеркенуэлл-Филдс, по ту сторону городских стен, в лагерь йоркистов, и там мы обнаружили отряд солдат, которые практиковались в стрельбе из арбалетов — тех самых арбалетов — под командой генуэзского сержанта-наемника. Вернуть их нам никому бы и в голову не пришло, это оружие уже показало себя в битве при Сент-Олбансе, когда пушки отказались стрелять.
Вскоре выяснилось, что без своего драгоценного оружия князь Харихара отказывается возвращаться домой. Мы выпросили аудиенцию в Бэйнард Касле, у нашего Эдди; он уже чувствовал себя королем, он уже переменился, нет, он не сделался заносчивым, но он был страшно занят, страшно озабочен делами, и мы смогли добиться от него лишь обещания, что нам вернут все драгоценные экземпляры до единого, как только с королевой будет покончено и змее раз и навсегда отсекут голову. Через день-два войско Эдди должно было выступить в поход на север.
— Это все замечательно, — вздохнул князь, выходя из Бэйнард Касла и бредя в гостиницу по Темза-стрит. — А что, если победит королева? Мы едем на север вместе с ними — я решил.
Мы пытались его отговорить, убедить расстаться с арбалетами, но он ни в какую: это оружие составляет ядро уникального собрания, заявил он. Мы с Анишем пригрозили, что останемся в Лондоне, и пусть он сам гоняется за своей коллекцией, но на это князь ответил, что отдаст все оставшиеся у нас рубины и даже оба корунда, только бы воротить арбалеты, и, чтобы предотвратить подобное безумие, мы сочли необходимым присоединиться к нему.
Таким-то вот образом мы попали на поле жесточайшего сражения, какое мне доводилось видеть. Но пусть сперва Ума поведает нам о том, что тем временем происходило с ней.
Глава сорок девятая
Как вы помните, я осталась у подножия креста на рыночной площади Херефорда, оплакивая утраченную любовь, мою погибшую любовь.
Эдди узнал меня сразу же, как и я его.
— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, — с этими словами он протянул мне руку в железной рукавице.
Я поглядела еще раз на голову Оуэна. Она стала совсем седой, тяжелой, как свинец. Лишь узкие полоски белков виднелись между сомкнутых век. Волосы сделались реже, чем были, когда эта голова покоилась на моей груди, когда я перебирала пальцами эти пряди. Холод и оцепенение смерти оставили на губах застывшую, почти непристойную усмешку. Это уже не Оуэн Тюдор, это неодушевленный предмет. Пусть они делают с ним, что хотят, — мне он больше не принадлежит. Я задула немногие еще горевшие свечи, поднялась и тут только ощутила, как мне холодно. Я поплотнее натянула на плечи шаль, но это не помогло я тряслась, точно осиновый лист на ветру.
Я сделала пару шагов вслед за Эдди, затем свернула и пошла в противоположном направлении. Меня нагнала одна из женщин, помогавших мне устанавливать свечи, она отвела меня к себе домой. Ее звали Гвиннеда. Гвиннеда была вдовой рыцаря, погибшего в одной из прежних битв. Она предпочитала жить в городе — так было безопаснее, чем оставаться в пограничной марке, где ее мужу принадлежала усадьба, больше похожая на маленькую крепость.
Гвиннеда уговорила меня съесть кусочек сухаря, размоченного в горячем молоке, и уложила в свою постель. Увидев, что я не могу заснуть, она подошла и присела на край кровати.
— Почему ты помогла мне зажечь свечи? — спросила я. — И те женщины тоже?
Гвиннеда помедлила, потом открыла ларец, задрапированный красивой тканью, вынула пяльцы и принялась вышивать, одновременно продолжая беседу.
— Оуэн ап Маредудд ап Тьюдир был Колдуном. Он был королем. Он был повелителем всей Британии и первосвященником древней религии. Никто в королевстве не мог похвастаться столь благородной кровью, как у него. Оуэн был прямым потомком первых королей нашего народа, тех, кто пришли сюда с бронзовым долотом, с боевыми топорами, тех, кто умел обрабатывать золото и медь. Первым нашим королем был Брут, внук Энея, сына троянского Приама, прародителя римского народа. Мы — императорской крови.
— Значит, ты тоже принадлежишь к этому роду?
— Да. Я его кузина.
Я внимательней пригляделась к этой женщине, в которой сперва не заметила ничего необыкновенного. Гвиннеда была среднего возраста, ей давно миновало сорок, на лице пролегли морщины скорби, груди опустились, бедра раздались. Она уже не могла привлечь мужского взгляда, но я видела в ней огонь, и страсть, и достоинство, сдержанную силу, столь присущую женщинам — они будут бороться, даже когда не остается никаких надежд на победу, будут стараться выстоять и помочь другим, тем, кто еще пытается противостоять жестокости жизни и людей.
— Почему ты решила мне помочь? Ты навлекаешь на себя опасность.
— Ты — Цыганская Мария. Мы слышали о тебе еще до твоего прихода, мы знали о твоем путешествии по окрестностям Ковентри, о суде над тобой, о чудесах и знамениях. Конечно, эти истории обычно сильно преувеличивают.
Она слегка улыбнулась мне заговорщической улыбкой. Так переглядываются маленькие девочки, узнавшие то, что хотели скрыть от них взрослые.
— Ты Цыганская Мария и ты была возлюбленной Оуэна. Для нас этого достаточно. Еще мы надеялись, что он успел одарить тебя ребенком. Твой сын мог бы стать предводителем британцев, всех племен, обитающих к западу от Северна и Ди, — он был бы лучше, чем его зануда внук.
Но мне пришлось ее разочаровать. Я никогда не забывала применять те средства, которыми женщины пользуются, чтобы предотвратить зачатие, и кровь на моей юбке была не кровью Оуэна, как она, быть может, подумала, а вовремя пришедшими месячными.
— Не важно. Руны говорят, что благодаря тебе потомки Оуэна вновь будут править страной. Это уж наверное, лишь бы ты приняла судьбу, уготованную тебе богиней.
Я как следует обдумала ее слова и решительно поднялась с постели.
— Я должна вернуться к Эдди — только так я сумею повлиять на ход событий. Ты должна мне помочь.
Когда я повернула назад, демонстрируя, что не стану следовать за ним, Эдди даже головы не поворотил. Было бы глупо разыскивать его — пусть он сам наткнется на меня. Разумеется, для этого требовалось оказаться на его пути, но так, чтобы он мог считать себя охотником, а меня добычей.
Устроить это было несложно. Все знали, что Эдди вот-вот отправится в Лондон, вернее, в Сент-Олбанс, на помощь Уорику и по пути остановится в Глостере, где его дожидались только что набранные войска. Из Херефорда в Глостер вели две дороги, одна через Россон-Уай, вторая через Ледбери. Армия должна была разделиться на два отряда, нам оставалось только узнать, какой маршрут выберет Эдди. Гвиннеда раздобыла для меня пони и послала со мной слугу, чтобы тот указал мне дорогу. Защитить меня от врагов он бы вряд ли смог — ему было по меньшей мере пятьдесят лет и он едва ходил, хотя в седле держался неплохо. Всех мужчин помоложе давно забрали на войну.
Мы добрались до лесистого холма над рекой Уай, я спряталась в зарослях, и старик привязал меня к серебристому стволу березы, единственному дереву, росшему в этих кустах. Как и подобает королю, Эдди скакал на коне во главе своих солдат, мы издали услышали стук копыт, грохот доспехов, скрип колес и телег на другой стороне реки, потом они добрались до нас, и старик, пропустив два десятка рыцарей, ехавших перед королем, выскочил на дорогу прямо перед носом у Эдди. Один из телохранителей чуть было не снес ему голову мечом, но придержал руку, услышав его вопль:
— Госпожа! — голосил мой слуга. — Госпожа там, в чаще. На нее напали трое негодяев. Помогите, помогите! — и все такое прочее.
Эдди, конечно, теперь король, но в душе он еще мальчишка. Он пришпоривает Генета, перелетает через канаву, обнажив меч, едва не проносится мимо меня, но тут низко нависшая ветка срывает с его головы золотой ободок, который он носит поверх лишенного забрала шлема, и Эдди вынужден остановиться.
— На помощь! — кричу я, и Эдди, пробившись через заросли, обнаруживает меня. Он взирает на меня сверху вниз.
— Итак, госпожа Ума, теперь ты уже не столь высокомерна.
— Я и не была высокомерна, милорд, — отвечаю я, выставляя напоказ грудь. Я предусмотрительно разодрала на себе платье, и теперь грудь почти обнажена и слегка кровоточит я умышленно оцарапала ее веткой. — Я печалилась.
— И все еще печалишься?
— Об Оуэне Тюдоре? О нем — нет.
— Тогда о ком?
— О гибели рыцарства. Иначе я бы не стояла тут привязанная к дереву перед юношей, которому следовало бы лучше знать, что нужно делать.
Он расхохотался. Он понимал, что я пустилась на хитрость, но он хорошо помнил, как прижимался ко мне на корабле по пути из Кале в Дувр и в Лондон, он помнил ночи на чердаке в доме олдермена Доутри, и когда его телохранитель подъезжает поближе, Эдди уже спрыгивает с коня и отвязывает меня, приговаривая, что, насколько ему известно, я вполне могла бы избавиться от этих веревок и сама.
— Но, милорд, эти двое грубиянов запугали меня до смерти.
— Твой слуга говорил — трое, — и он снова хохочет.
Ночью в Глостере мы вернулись к тому, что так грубо прервали более года назад лорд Клифорд и лорд Скейлз.
Я доставила ему наслаждение. О, я доставила ему наслаждение. Будь я мужчиной, все еще помнящим об утраченной им любви, мне бы не удался этот обман, но для женщины изобразить экстаз не проблема это вам любая шлюха подтвердит, — и еще этой ночью я вновь покорила его.
Я не мог более совладать со своим любопытством.
— Госпожа Ума, — спросил я, — какие уловки вы пустили в ход, чтобы покорить молодого принца?
Ума спокойно и надменно встретила мой взгляд.
— Ма-Ло, англичане ничего не смыслят, в тех многообразных удовольствиях, которые женщина может доставить мужчине в постели. Достаточно было пососать его петушок и вставить палец ему в зад. Зато я была уверена — в этом отчасти и состоял мой план — что, когда я покину его, он не женится, покуда не найдет себе женщину, способную на эти, как ты их называешь, уловки.
— Он сумел ее найти?
— Разумеется. Мне нет нужды специально справляться об этом, я и так знаю. Он вступил в тайный брак со мной, когда я пригрозила лишить его этих и более утонченных радостей. Поняв, что я уже не вернусь, он вновь сделает то же самое. Полагаю, что следующей женой станет, если еще не стала, некая Элизабет Вудвил, поразительно красивая женщина по местным понятиям, ее волосы цветом напоминают белое уэльское золото. Она не принадлежит к знати, над ее родственниками, как вы помните, издевались в Кале Эдди и Уорик, она стала вдовой после того, как ее муж пал при Сент-Олбансе, сражаясь на стороне королевы. Эта женщина станет причиной многих бед.
В голосе Умы звучала ликующая уверенность.
— Откуда ты знаешь? — усомнился Али.
— Будь спокоен, знаю.
— И ты вышла за него замуж?
— Что тебя так удивляет?
Когда мы добрались до Лондона, Эдди поселил меня в Бэйнард Касле, большом, похожем на крепость замке, расположенном там, где сходятся река и западная стена города. Бэйнард Касл уже несколько десятилетий принадлежал его семье, и теперь Эдди жил в нем по-царски, принимая посольства, словно на него уже возложили корону, он отменял налоги и лишал иноземных купцов прежних привилегий, а для пополнения казны занимал деньги у горожан. Эдди созвал парламент, и парламент провозгласил его законным наследником короля Ричарда Второго, а всех троих Генрихов, потомков Джона Гонта, герцога Ланкастерского, объявил узурпаторами.
Лорды готовы были тут же короновать Эдди, но он отказался. Тем не менее он восседал во время официальных церемоний на троне в Вестминстерском аббатстве, а перед ним держали королевские регалии. Он говорил, что не желает совершать церемонию помазания на царство, пока не отомстит за смерть отца и надругательство над его телом.
О моем существовании знали лишь ближайшие друзья Эдди, но скоро мне наскучило таиться в тени. Тогда я отказала Эдди в своих милостях. Он спросил, чего я хочу от него, и я заявила, что хочу официального признания, хочу стать королевой. Эдди возразил, что не отважится на этот шаг, пока не покончит со своими противниками, — ведь подобная дерзость лишит его поддержки самых могущественных магнатов, быть может, отпугнет даже графа Уорика.
Я согласилась с его доводами, но настаивала, что ради моей безопасности и для удовлетворения моего самолюбия он должен вступить в тайный брак со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53