Колпачок в недоумении хмурит брови. Какая-то классная дама вывела учениц на прогулку: выстроила их в ряд и прове­ряет, чистые ли у них руки. К ней подходит поджарый и строй­ный юнец в обтягивающих чулках. Дородная матрона манит его пальцем, что-то воркует безжизненным механическим го­лосом и безрадостно щиплет его за задницу. После чего моло­дой человек (отнюдь не смущаясь) подставляет свои ягодицы школьницам для учебных щипков.
– …кодифицированный промискуитет, – бубнит Бландус Влааг, – преподают в школах. В первый год обучения школь­ники изучают позы и практику. К семи годам они должны сдать экзамен по Половому сношению (это Этика), Приемам и способам соблазнения (Риторика) и Обнаружению клитора (Анатомия). Тех, кто проваливает экзамены по основным дис­циплинам, оставляют на второй год.
Интересно, думает про себя Колпачок, а что происходит с теми, кто проваливает экзамены и во второй раз, и в третий. На улицах города полно оборванцев – может быть, это и есть нерадивые ученики?
– …в Гедоне много хороших книг и пособий по сексу. Секс – наше главное ремесло и источник дохода. У нас есть врачи, восстанавливающие потенцию, специальные курорты для общего укрепления организма и лечебные заведения по реабилитации тех, кто подорвал силы на сексе.
– И что, у вас нет никаких запретов?
– Почему? Есть один: целибат и вообще воздержание от секса. Понимаете, это либо извращение, либо нарушение ос­новных прав человека. В любом случае нарушителей строго наказывают. За воздержание и целомудрие – тюрьма и изгна­ние. И стыд и позор, — Бландус Влааг пинает ногой по мосто­вой, и пыль летит прямо в глаза оборванца, подвернувшегося так некстати, – вечный стыд и позор импотентам.
– Но вы хоть получаете от всего этого удовольствие? – любопытствует Колпачок.
Бландус Влааг озадаченно чешет в затылке. Потом начи­нает отчетливо и, пожалуй, излишне громко перечислять ост­ровные квоты на оргазм и цитировать избранные места из Билля о правах на возбуждение…
– Кажется, мы пришли, – перебивает его Колпачок, про­сто чтобы прервать этот вздор.
Перед ними и вправду маячат стены неприступной гедон­ской тюрьмы. Бландус Влааг стучит три раза в гулкие деревян­ные ворота, и те приоткрываются с натужным скрипом. При виде виселицы на тюремном дворе Колпачок издает сдавлен­ный вскрик. В унылом и пыльном здании суда его принимают столь же унылые судьи в белых напудренных париках. Колпа­чок падает ниц, умоляя о милосердии, и мольбы его не пропа­дают всуе. С Белкулы снимают тяжелые цепи, и она бросается к своему спасителю и сжимает его в объятиях. Бландус Влааг, также охваченный ликованием, жмет Колпачку руку и выпи­сывает Белкуле юридически безупречный пропуск на выход.
Белкула, пребывая в глубоком смущении и замешатель­стве, всю дорогу до «Барыша» не отпускает руки Колпачка – как только они поднимаются на борт, корабль поспешно отчаливает.

О том, как Белкула посещает острова Тощей и Скеллет, каковые она покидает в великой поспешности
Как выкошенный подчистую луг вновь зарастает сочной травой, Белкула оправилась после гедонского приключения. Уже через пару часов (вы, я думаю, будете рады об этом узнать) она вновь принялась за свои старые штучки, а Колпачок снова залег в одиночестве у себя в гамаке в трюме.
На следующий день на рассвете капитан выходит из своей каюты, застегивая на ходу ширинку, и объявляет, что судно меняет курс. Теперь они направляются к Тощею и Скеллету. Торговля может и подождать; корабль переходит в полное рас­поряжение его возлюбленной госпожи и будет служить ис­ключительно ее удовольствию, заявляет он.
– Хотя если ее маманя живет на каком-то из этих остро­вов, – признается он Колпачку по секрету, – тогда остается лишь уповать на Господню милость.
– А что там, на островах? Капитана бросает в дрожь.
– Скоро сам все увидишь.
На протяжении двух дней свирепая буря треплет «Барыш». Нептун играет с корабликом у себя на пузе: то окунет судно себе в пупок, где сверкает рыбья чешуя, то подбросит на выдохе себе на грудь, в бороде белой пены. Колпачок выполз из трюма на палубу и предается отчаянию, глядя слезящимися покрасневшими глазами в клубящуюся черноту неба. Все Мироздание кренится набок, едва сдерживая тошноту, и вот-вот опрокинется и пойдет ко дну.
На третий день в черноте показалась прореха – проблеск серебряного свечения. Корабль идет туда, к свету. И наконец чернота расступается, и небо опять – голубое, и лучи солнца плывут в синеве, как золотые медузы, и впередсмотрящий на марсе кричит: «Земля!».
Как видно на карте (эй, а кто ее всю облизал?!), острова Тощей и Скеллет соединяются узеньким перешейком гранит­ных скал. Хотя они и соседи, но отличаются друг от друга, как день и ночь. Тощей утопает в зеленых садах, его поля золотят– ся обильной пшеницей – на бесплодном Скеллете растут толь­ко сорные травы и чахлая рожь. На обоих островах нет ни одной гавани для причала, все побережье – сплошные рифы и отвесные скалы.
– Надо обследовать оба, – настоятельно просит Колпачок.
Перед лицом очевидной опасности капитан «Барыша» пред­лагает свои услуги. Внимательно изучив карты, он помогает Белкуле сойти на гребную лодку, которую он вызывается про­вести к берегу лично. Колпачок послушно садится на весла, и матросы желают Белкуле удачи (но про себя каждый молится, чтобы она вернулась). Стиснув зубы, Колпачок отчаянно сра­жается с волнами и после трех более или менее удачных греб­ков завязит весло, так что лодку весьма ощутимо качает.
– Вы обо мне не волнуйтесь, – пыхтит он обиженно, – вы продолжайте. Скалы? Не врежемся мы ни в какие скалы. Когда я сижу спиной к берегу? А вы там обжимаетесь?
Капитан, верный долгу, отрывается от пышных телес воз­любленной. Но мысли его заняты совершенно не тем, чем нужно, и его навигация, как говорится, оставляет желать, и Колпачок смотрит через плечо с риском вывернуть шею, вы­сматривая безопасный проход среди скал. Наконец он замеча­ет что-то более или менее подходящее и направляет лодку туда. Пот течет с него градом, штаны на заднице промокли на­сквозь. Белкула принимает руку галантного капитана, но сту­пает неловко, и в результате садится верхом ему на голову, упершись пятками ему в промежность, и уже с такого мало­удобного положения сходит на берег – на обросший ракуш­ками камень. Следом за ней сходит на берег и капитан – в состоянии крайнего возбуждения. Колпачка оставляют привя­зывать лодку.
Пару минут спустя, когда наши отважные путешественни­ки нежатся на зеленом лугу на солнышке (Колпачок угрюмо возлежит на животе и смотрит в одну точку), до них вдруг доносится топот бегущих ног. Подняв глаза, они видят, как кусты сотрясаются и изрыгают взмыленное семейство. Мать, отец, двое сыновей и три дочки несутся легким галопом по песчаной тропинке. На лбу у каждого – ленты из набивного ситца, на ногах вместо башмаков – какие-то белые мешки, набитые соломой. У них уже явно нет сил бежать, но они все равно бегут, на пределе возможностей.
– Наверное, что-то страшное приключилось, – испуган­но выдыхает Колпачок, которому уже представляются карти­ны кровавой резни. На другом конце луга возникает второе семейство. Эти островитяне тоже бегут что есть мочи, натуж­но дыша и картинно обливаясь потом, всем своим видом да­вая понять, что да – им тяжело, но они не сдаются. Когда Колпачок их окликает, они замирают на миг и припускают еще резвее.
– Ничего не поделаешь, – говорит Колпачок, – придется их догонять.
Ну да, два раза. Наша троица бредет, прихрамывая по берегу, и наконец выходит к деревне – когда таинственные бегуны давно уже скрылись из виду. Деревня являет собой зрелище мрачное и безрадостное: покосившиеся обветшалые домишки в окружении засохших садов, – но в этих убогих лачужках все кипит и бурлит, они так и ходят ходуном. Жи­тели Тощея вообще никогда не отдыхают и не останавлива­ются ни на минуту. Если нечего делать, они бегают (можно даже на месте, если нет другой возможности), прыгают и ку­выркаются. Даже слушать их утомительно: звон в кузнице, пыхтение паровых утюгов.
От всего этого шума и гама у Белкулы разыгрывается аппе­тит. Капитан достает свой кошель. Выбирает наугад дом и сту­чит в дверь. Сперва ему никто не отвечает, а потом из-за двери доносится совсем уже непонятное тиканье, как будто своим громким настойчивым стуком капитан запустил в действие не­кий часовой механизм – клик-тик-так-клик-тик-так, – и дверь открывается. Капитан учтиво снимает шапку.
– Простите, что отрываем вас, господин хороший. Я вижу, вы заняты. Но мы с друзьями изрядно проголодались. – Он изображает жестами, что им надо чего-нибудь пожевать, и де­монстрирует пухлый кошель.
Любопытный Колпачок подходит ближе и видит в дверях молодого мужчину со скакалкой в руках. Парень весь упако­ван в рельефную мускулатуру. Под кожей легонько пульсиру­ют жилы, как будто там ползают обеспокоенные моллюски.
– Сголодались? – Голос у парня на удивление тонкий для такой горы мускулов. – Кушать охота? У меня есть много вкусного, чего покушать.
Надо сказать, что на Тощее живут переселенцы со всей Северной Европы, и здешний язык представляет собой смесь всех северных языков. Но капитан понял все, что ему сказали, ибо на том же смешанном языке изъясняются и моряки. Очень довольный собой, капитан потирает живот. Однако когда мо­лодой человек возвращается к ним на крыльцо, самодовольное выражение тут же стирается с просоленного лика морско­го волка. Ибо миска в руках у хозяина дома – пучки сельдерея, незасахаренный чернослив и овсяные лепешки, такие тонкие, что они крошатся от одного только взгляда. Вы не волнуй­тесь – лепешки без жира и вообще не соленые! Капитан – в целях проверки – показывает жестами, что ему хочется пить. Ему предлагают на выбор: морковный сок, дождевую воду и питательный напиток на основе салата-латука. Исключитель­но из вежливости капитан покупает флягу дождевой воды и пучок свежего сельдерея, на который Белкула набрасывается, как голодная кошка – на куриную кость, кромсает его зубами и рвет чуть ли не в клочья.
– Может, вы знаете здесь одну даму из Фландрии, – спра­шивает Колпачок у местного Аякса. – Она могла приехать сюда много лет назад. Ее зовут ван Тошнила. Хильдегард ван Тошнила.
Хозяин дома сгибает и разгибает ногу в колене и качает головой:
– Не, такую не знаю. С тех пор, как сюда перебрались первые поселенцы, дабы укреплять тело – как повелел нам Господь Всемогущий, – больше никто не приехал на Тощей с континента.
– Удивительно, почему, – говорит Колпачок в сторону.
– Слабаки потому что. За здешними им не угнаться.
Белкула прерывает беседу. Она кладет руку Колпачка себе на грудь, чтобы он ощутил настойчивое тук-тук ее сердца. Дальше на север, так подсказывает ей дочерний инстинкт. Здесь ее матушки нет. Так что, выспросив дорогу, наши отважные путешественники оставляют мужчину с его скакалкой и направляются к перешейку, что соединяет Тощея со Скел­летом.
С трудом удерживая равновесие на скользких камнях, Кол­пачок угрюмо бормочет:
– А вы заметили, что у них нет ни стариков, ни больных, ни увечных?
Но они уже перешли на ту сторону, где им есть чем занять свои мысли помимо досужих домыслов.
Второй остров, Скеллет, холодный и голый, и вместо зелени там один лишь мертвый колючий кустарник. Ветер гуляет по мерзлым камням и завывает в два раза громче, чем на Тощее, – который нежится в лучах солнца по ту сто­рону ветра.
– Почему, интересно, эти не завоюют тех, если тут все так плохо, а там все так хорошо? – размышляет Колпачок.
На самом деле причина проста. В отличие от своих то­щейских соседей, которые ни секунды не могут усидеть на месте, скеллетяне почти не шевелятся. Целыми днями ле­жат они под гниющими балками в своих покосившихся хи­жинах: тощие, кожа да кости, с желтушными лицами и вос­паленными слезящимися глазами. Белкула и Колпачок изо всех сил пытаются не кривиться при виде этих тонких, как ломкие прутики, ручек-ножек, обтянутых кожей черепов со свалявшимся пухом волос и безжизненных блеклых глаз. Обнаружив у себя на груди завалявшийся лист сельдерея, Белкула бросается накормить ближайшего голодающего скеллетянина.
– Какой страшный голод постиг эту землю? – Якобы рав­нодушный ко всему Колпачок тайком утирает слезу.
Голодающий островитянин, распростертый на тюфяке, на поверку оказывается островитянкой, но и то приблизительно. Она слишком слаба, чтобы съесть даже лист сельдерея. Она вяло качает головой, и ее губы растягиваются в подобие ус­мешки.
– Господи, – хрипло выдавливает она, – вы посмотрите на себя. Как можно так жить?
– Я и не знал, что такое бывает… – начал было Колпачок, имея в виду, что никогда раньше не видел он столько страда­ния, сосредоточенного на одном маленьком островке.
– …так себя распустить. Да, я понимаю, что я не карти­на маслом. Но где за пределами этого острова вы найдете лучше?
– Л-лучше?!
– Если вы приподнимите мне голову – вот спасибо, – вы увидите, как я близка к своей Совершенной Форме. Признай­тесь, когда вы меня увидели, вы сначала не поняли, что я: жен­щина или мужчина? Я приближаюсь к своей андрогинной сути.
– Э, я не…
– Когда-нибудь, думаю, уже скоро, мне разрешат выйти на Дорожку.
– На Дорожку?
– Еженедельно мы собираемся у Дорожки, где проходит парад Совершенных Скеллета. Не более двадцати ярдов: даже самые крепкие среди нас редко когда проходят больше пяти­десяти за раз. Я имею в виду по прямой. Без остановок. Чтобы ни разу не упасть.
– Не упасть?
– Вы пришли вступить в нашу общину? У нас тут много народу. Отшельники и затворники, девственницы в перманентном обмороке. Конкуренция жесткая. Одно утеша­ет… никто не становится Совершенным надолго.
Не в силах далее выносить эту натянутую усмешку, обна­жающую желтые десны, Колпачок прячется за широкую спи­ну капитана.
– Слушай сюда, – говорит капитан. – Имя Тошнила тебе что-нибудь говорит? Ван Тошнила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33