С Никитой Миновичем они были почти одногодки, но Васильев выглядел значительно моложе.
– Не успели, небось, и отдохнуть, а я уж со своими записками, – облокотившись на стол, говорил Клим Филиппович. – Что значит – начальство!
– Вот вместе и отдохнем, – сказал Никита Минович.
– Да, по всем статьям у нас есть право на этот отдых. Поработали на совесть. Могут, конечно, помешать, однако и мы в долгу не останемся. Ну, а у вас, товарищи, мне кажется, больше чем у кого бы то ни было прав на отдых.
Андрей смущенно глянул на Никиту Миновича.
– Не спорьте, друзья, я наблюдал, слышал, знаю. Одно скажу… Вам, товарищ Сокольный, следовало бы поменьше рисковать в бою.
– Во, и я ему то же говорил! – подхватил комиссар.
– Видите? Два старика говорят одно и то же, значит, есть тут доля истины.
– Мне кажется, – сдерживая волнение, так некстати охватившее его, заговорил Сокольный, – что каждый на моем месте в такой обстановке действовал бы так же.
– А вот мы с Никитой Миновичем, думаю, действовали бы иначе.
– Вы – дело другое…
– Почему же другое?
– Прошу извинить меня, – Андрей заговорил более спокойно, – но сейчас здесь откровенный, дружеский разговор… Ни сегодня, ни прежде я не бравировал, не вылезал перед бойцами. Я просто выполнял, как умел, свои обязанности, и все. И тут мне трудно было бы стать, скажем, на ваше место. Вы – люди местные, вас все знают, у вас авторитет. Для вас не обязателен личный пример: вам поверят на слово. А меня тут почти никто не знает. Отсюда – все! Боец многое может простить командиру, особенно малознакомому, но трусость, нерешительность не простит никогда.
– Верно, – согласился Клим Филиппович. – Однако не надо отрицать и нашей истины. Личный пример в бою – великое дело, но он не отменяет ответственности командира за исход всей операции.
Секретарь обкома задержал долгий, внимательный взгляд на Трутикове, затем медленно отвел глаза, понурил голову. С минуту сидел молча, встал, подошел к Никите Миновичу, положил на его плечи обе руки.
– Друг ты мой, старина! – тихо сказал Клим Филиппович. – Знаю, какое горе постигло тебя в том бою. Тяжело мне говорить об этом, а тебе еще тяжелее слушать… Знаю, мой дорогой комиссар!..
Снова отошел, стал к окну, как бы всматриваясь в даль.
– Сколько лет было сыну? – не отрывая глаз от какой-то далекой точки на горизонте, спросил он.
– Шестнадцать, – чуть слышно ответил Никита Минович.
– Ровесник моему… – Клим Филиппович сочувственно взглянул на комиссара, досказал: – Мой… тоже погиб… Вместе со всеми моими во время налета на город.
И опять стал вглядываться во что-то далекое-далекое, недосягаемое глазу…
В комнате повисла неизбывная тишина…
Какие слова могут заменить молчание двух горюющих отцов!..
В хату неслышно вошла пожилая, высокая, статная женщина. Через открытую дверь в первую половину было видно – принесла миску сочных крепких огурцов и нечто в пузатом графинчике.
Клим Филиппович повернул голову на скрип двери, чуть заметно улыбнулся женщине, пригласил зайти.
– Прошу знакомиться, – обратился он к Трутикову и Сокольному.
– Наталья Игнатьевна, наша хозяйка, а вообще – знатная льноводка области.
– Да мы знакомы, – поднимаясь, сказал Никита Минович, – встречались ва областных совещаниях. Да и портреты в газетах…
– Вы… вы… – смутилась Наталья Игнатьевна. – Вот и знакомо лицо, а убей – не вспомню…
– Председатель красноозерского колхоза, – напомнил Клим Филиппович.
– А-а! – всплеснула руками хозяйка. – Тот самый, бородатый?
– Совершенно верно, – подтвердил секретарь, – была у него когда-то борода. Большая, пышная, гордость всей области.
– Вот-вот! – Наталья Игнатьевна схватила за руку Трутикова. – Почему, думаю, не могу узнать? Добрый день, добрый день!.. Куда там – разве узнаешь! Помолодел, да таким комиссаром стал, ого!..
– А он и в самом деле комиссар, – усаживаясь на прежнее место, заметил Клим Филиппович. – А это командир отряда, товарищ Сокольный.
Наговорив мужчинам немало шутливых и приятных слов, хозяйка вышла в свою половину, но почти тотчас вернулась.
– По-моему, пора бы и подкрепиться, а? – обратилась она к секретарю обкома. – Вечер не за горами.
– А что вы думаете, Наталья Игнатьевна! – охотно поддержал ее Васильев. – В вашем предложении есть что-то рациональное. Несите, что бог послал, на стол. А эту стратегию, – он взялся обеими руками за края карты, – мы пока снимем, попросим разостлать что-нибудь более подходящее для такого случая.
– Я сейчас!
Хозяйка принесла скатерть с прошивкой посередке, застлала ею стол.
Тотчас появилась та миска с огурцами, блюдечко меду, несколько кусочков сала на мелкой тарелке. А потом уже и главная «сдоба» стола: маленький графинчик с пробкой и три стакана.
– В записке шла речь о чае, – усмехнулся Никита Минович, – а тут, по всей видимости, нечто другое…
– Тоже горяченькое! – отозвалась хозяйка.
– Это хлопцы мне принесли. Как старику, на прогрев нутра, – засмеялся Васильев. – Наталья Игнатьевна, и вы с нами!..
Хозяйка пришла с кружкой – видимо, стаканов больше не было, подсела с уголка стола.
– Давайте, я вам капельку… – Клим Филиппович поднял графин за тонкое граненое горлышко.
– Разве только капельку, – согласилась женщина, – чтоб донышко закрылось…
Никите Миновичу и Андрею Васильев налил по полстакана, аккурат столько же и себе.
– Командиру надо бы двойную, – еще держа в руках графин, сказал Клим Филлипович, – вдвое все-таки моложе.
– Нет-пет, это бы осилить, – возразил Андрей.
– Ну, за ваше здоровье, товарищи! За твою крепость духа, Никита Минович!
– Спасибо! – поблагодарил комиссар. – И за ваше здоровье!
– За нашу победу! – Андрей в два глотка опрокинул стакан и сам удивился, что выпил с охоткой: ведь прежде избегал застолья. В груди приятно запекло, острым духом шибануло в нос. Взял огурец, откусил – полегчало.
– Медку с огурцом возьмите, – приглашала хозяйка, – ой ладно после чарки!
– Спасибо! – Сокольный, отведав меду, потянулся все же к салу – что в самый раз сейчас.
Выпили еще по одной. Хозяйка вынула из печи картошку, высыпала ее из чугунка в миску, подала на стол.
– Наверное, не помешало бы еще по капельке, – предложила она, – бог троицу любит.
Андрей заметил: Никита Минович сегодня выпил бы и третью; хоть водка подняла как-то настроение. Снова подумалось о его беде: может, с горя человек пьет, ведь не пил же до сих пор. И третья чарка вдруг стала совсем нежеланной. Клим Филлипович, верно, тоже подумал об этом, ибо предложил третьим разом выпить понемножку, как говорится, для закругления.
Хозяйка тем временем потихоньку сняла свою кружку со стола.
– Это что за хитрости? – остановил ее Васильев. – Сама же вносила предложение…
– Так я ради гостей, – оправдывалась хозяйка, – а с меня уже будет. Забот полон рот, хлопцы мои где-то загулялись, надо бы уже звать в хату.
– Это вы, не иначе, старика своего боитесь, – засмеялся Клим Филиппович. – Придет – мы заступимся за вас.
– А где хозяин? – спросил Никита Минович, держа стакан под столом.
– У нас, – ответил за хозяйку Клим Филиппович. – Скоро и она к нам перейдет. Ну, за доброе здравие!
На дворе смеркалось. По времени, так верно, еще светло было б, но к вечеру небо заволокло тучами, повалил густой пушистый снег. Он падал до того споро и такими хлопьями, что через окно казалось, будто кто-то стоит на крыше хаты и веником сметает его оттуда. Клим Филлипович глянул на улицу, довольно покивал головой:
– Пускай, пускай подсыпает! Это нам на руку.
– Только бы не оттепель, – заметил Никита Минович.
– Не будет! Наоборот, старики уверяют – вот-вот морозы ударят трескучие, не по нутру оккупантам. – Васильев отложил в сторону ложку. – Хотел я вот посоветоваться с вами. Вижу, сани у вас… Все люди на санях?
– Все, – ответил Трутиков.
– Ну и как, не очень хлопотно? Не накладно? – глянул на Андрея секретарь обкома.
– Хлопот, понятно, прибавляется, – пояснил Андрей, – зато маневренность отряда намного увеличивается, а значит, и боеспособность.
– Вот! Вот это и есть то самое, о чем мы сейчас думаем! – подхватил Клим Филлипович. – Есть мнение бюро обкома: что, если посадить нам все отряды на сани?.. Многоснежная зима, морозы… Мы – по любым дорогам и бездорожью, а немец в снегу завязнет… Думаю, колхозники пошли бы нам навстречу.
– Санный транспорт в отрядах так же необходим, как и оружие, – поддержал Никита Минович. – Чтоб завоевать еще больший авторитет у населения, каждодневно пополняться, собираться с силами, мы не должны сидеть на одном месте. Иначе нас наверняка сомнут.
– Я недавно внес предложение на бюро, – продолжал секретарь. – Может, стоило бы нам собраться всем вместе, вот так, как сегодня, только, понятно, еще с большими силами, да пройтись определенным маршрутом по области? Установили бы связи с партизанами других районов, закалились бы сами и, бесспорно, нанесли бы немалый урон врагу. Нашей армии сейчас, как никогда, нужна наша помощь.
– Маловато еще нас для этого, – заметил Андрей, хотя мысль о рейде очень понравилась ему: в ней – перспектива, широкий размах для действий.
– Ну, тут у вас вроде всякие секреты пошли, – сказала хозяйка, – так я раскланяюсь. Спасибо вам за внимание, за все.
– Это мы вас должны благодарить, – поднялся Трутиков.
За ним встал и Андрей.
– Большое спасибо, – сказал он и хозяйке и Климу Филипповичу.
– Наверное, и нам пора, – повернулся к командиру Никита Минович.
– Посидите еще малость, – пригласил секретарь обкома. – Заодно обговорим, как вы будете развивать свой опыт. Мы – вслед за вами, постараемся не отстать. И смотрите, чтоб это не стало помехой росту: из-за нехватки лошадей, чего доброго, не захотите принимать в отряд стоящих людей. Люди – прежде всего! И не только те, что сами идут в отряд. Нельзя чураться и тех, которые на месте остаются. Не все могут уйти в отряды, не всех мы можем вооружить винтовками да автоматами. Для советского человека, скажем, обыкновенная спичка, – разве не оружие? А топор, пила, лопата, лом? Все это должно стать оружием в борьбе с врагом. И тогда на борьбу поднимутся сотни тысяч людей во всех уголках республики.
– Я думаю, – не спеша заговорил Никита Минович, присев на минутку на краешек табуретки, – что нам надо смелее и чаще встречаться с людьми, проводить собрания. Листовок побольше выпускать, да и насчет газет не мешало бы подумать. У фашиста листовки на каждом заборе, на каждом столбе, а у нас почти ничего нет.
– Да, чуть не забыл! – Клим Филиппович наклонился через стол к Сокольному. – У нас тут группа пленных. Кажется, вы задержали их?
– Мы, – подтвердил Андрей.
– А где они вам попались, в каком месте?
– У казармы.
– Сопротивлялись?
– Нет. Бросив оружие, сдались добровольно. Там, по-моему, один поляк есть.
– Словак, – уточнил Васильев. – Большинство словаков и несколько венгров. Из рабочих команд. Весьма показательный факт: люди при первой же возможности перестреляли своих офицеров и сдались в плен. Правильно сказано насчет агитационной работы. Наше, советское, слово должно звучать повсюду. И не только в деревнях, поселках и городах, но и во вражеских частях, где есть люди, подобные тем, что перешли к нам сегодня.
Вошел партизан и доложил секретарю обкома, что его ждут связные из районов.
Клим Филиппович глянул на наручные часы.
– Сейчас, – сказал партизану и поднялся. – Извините, друзья, – обратился он к Никите Миновичу и Сокольному. – Спасибо, что наведались.
В соседнем дворе Андрею и Трутикову подали оседланных лошадей. Уже совсем стемнело. Снег валил пуще прежнего. Следом за командирами ехали два автоматчика. Лошади застоялись, остыли – не удержать. За деревней перешли на резвую рысь. Снег слетал с плеч конников, с шапок.
Сокольный и Трутиков ехали рядом. И почти всю дорогу молчали: оба заметно устали, особенно Никита Минович, который не очень-то жаловал верховую езду. Лишь перед своей деревней Андрей заговорил – тихо, чтоб слышно было только Трутикову:
– Понимаете, Никита Минович, с самого утра все думаю, не могу разобраться в своих чувствах… Скажите честно, по-партийному, как мужчина мужчине: держите вы тяжесть на душе за то, что я взял с собой Леню? Я хочу знать только чистую правду!
– Нет, Андрей, не держу… Мне было бы еще тяжелее, если б мой сын погиб от шальной пули, не в бою.
– Ну, все! Спасибо, Никита Минович!..
Едва переступив порог своей квартиры, комиссар спросил о Ване. Ему доложили, что Ваня еще не отыскался. Проверили по всем хатам, везде, где бы мог приютиться хлопец. И не нашли.
…Явился Ваня лишь на следующее утро. И сразу к отцу.
– Где был? – строго спросил Трутиков.
– Ходил туда, где Леня… – виновато моргая измученными бессонницей глазами, ответил хлопец. – Могилку поправил…
– Кто разрешил уходить?
Винтовка в руке Вани заметно подрагивала.
– Где ночевал?
– Ночь застала в лесу, – грустно проговорил хлопец, – я не знал пароля и решил переждать у лесника. Не мог я вчера показаться в отряде… Тяжко мне, отец, если б вы знали, как тяжко!..
– Знаю, – глухо, понурившись, сказал Никита Минович.
– Хотелось побыть одному, рядом с Леней…
Хлопец так побледнел, что на него жалко было смотреть.
– Ты теперь… на военной службе, – прерывисто, выделяя чуть не каждое слово, начал Трутиков. – Ты принял присягу… и никакие причины не могут… оправдать нарушения… нарушения воинской дисциплины.
Никита Минович встал, тяжело прошел по хате, повернулся к сыну и сурово добавил:
– За самовольство пять нарядов вне очереди! Повтори приказ!
Ваня не смог повторить. Постоял минуту молча, тихо повернулся и вышел. Комиссар не стал винить его за это. Тяжко было отдать такой приказ, но если б сын повторил его, было б еще горше.
Ваня побрел к своему взводу. Он не обижался на отца, но, пожалуй, напрасно ушел вот так из хаты, оставив старика одного. Как прожил отец минувшие сутки? Очевидно, и в эту ночь ни на минуту не сомкнул глаз… Были бы вместе, может, легче стало обоим… Пусть бы отец за это упрекнул его, а то ведь подумал, наверное, но все свел к дисциплине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49