Между тем противник, разведав оборонительные позиции подразделений, ввел в бой минометы. В первом отделении сразу контузило двух бойцов. Зайцев доложил, что в третьем отделении первый номер станкового пулемета убит, а второй ранен. Огонь с нашей стороны заметно слабел, а вражеские танки приближались. За ними ползла пехота. Было похоже, что враг начинает брать перевес.
Один миномет противника как будто нащупал пулеметную точку первого отделения. Мины ложились одна за другой, хотя пока и не попадали в цель: то недолет, то перелет.
– Командир отделения! – громко позвал Андрей.
Адамчук появился мгновенно, весь в песке и глине, черный от порохового дыма.
– Переставьте пулемет в запасное гнездо! – приказал Андрей, не отрываясь от бруствера.
– Есть!
Вражеский огонь становился таким густым, что невозможно было поднять голову. А танки все ближе, ближе… Если им удастся подойти к траншеям, наша артиллерия вынуждена будет прекратить огонь, чтобы не бить по своим. Вероятно, на это и рассчитывали фашисты, а скорее всего они ожидали панического бегства противника, как это было в Европе. Но сопротивление наших частей оказалось ожесточенным: фашистские танки выбывали из строя один за другим, пехота залегла, отстала от них. Наши минометы и прицельный огонь стрелковых подразделений парализовали ее действия.
Вскоре из-за рощи стали доноситься глухие, протяжные залпы: противник подтянул тяжелую артиллерию и начал бить по тылам. Это несколько ободрило танки: петляя из стороны в сторону, они ринулись вперед. Андрей смотрел в прорезь бруствера и ощущал затылком, спиной, – всем своим существом, что бойцы опять, как во время бомбежки, прижимаются к земле. Некоторые даже перестали стрелять. Значит, иссякает уверенность, а это самое худшее, что может быть в критический момент боя!
– Встать! – закричал Сокольный, повернувшись к бойцам и подняв над головой карабин. – Гранаты к бою! Связками! Зайцев! Передать по отделениям!
– Есть передать по отделениям! – гаркнул боец так громко, что у Андрея в ушах зазвенело. Он лихо повернулся, взмахнул руками, точно хотел подняться в воздух и пролететь над траншеями; смешно подогнув короткие ноги, перепрыгнул через распластавшегося бойца и кубарем покатился между боевыми точками.
Александров, размахнувшись, швырнул связку гранат и, схватив Андрея за руку, потянул к земле.
– Танк! – тихо, чтоб не услышали другие, сказал он.
Раздался оглушительный взрыв. Андрей вскочил, глянул за бруствер и совсем рядом, шагах в двадцати от траншеи, увидел танк. Он стоял, зло урча мотором и то и дело выпуская снаряды, – стоял на месте, а почему, не понять. Александров еще раз отвел руку со связкой гранат, сделал глубокий вдох, швырнул, – дальнейшего Андрей уже не видел. Что-то со страшной силой ударило его в плечо, сбило с ног, сухой песок и твердые комья земли посыпались сверху. В ушах звенело, стонало, дыхание перехватило от горького дыма.
В первую минуту Андрею показалось, что и все вокруг разлетелось вдребезги, и его раздавило. От этого навалился парализующий страх: встать нет сил, а песок все сыплется, сыплется и скоро засыплет совсем…
– Гранаты-ы!.. – вдруг услышал Сокольный.
Голос показался ему знакомым, но далеким-далеким…
– Огонь, огонь! – повторил тот же голос, и на этот раз Андрею представилось, что и выстрелы, и этот голос доносятся откуда-то с высоты, поднимаются выше, выше, а сам он проваливается в мрачную бездну…
– Товарищ старший сержант! – тронул его за плечо Александров.
Андрей услышал голос бойца и встрепенулся: человек – рядом, вот тут, он слышит его слова, его горячее встревоженное дыхание! Вот и рука его осторожно притрагивается к раненому плечу. Слабая мысль мелькнула в голове: «Раз чувствую, значит, все в порядке».
Сокольный открыл глаза, – Александров действительно был рядом. Он стоял на коленях, на свежем пласту обрушенной взрывом земли и держал в руке походную флягу, обшитую серым шинельным сукном.
– Выпейте немножко воды! – буднично, спокойно, словно ничего особенного не произошло, предложил он.
И когда Андрей потянулся к фляге, обрадованно добавил:
– А танк ведь горит, гитлерина чертова!
– Горит? – отстраняя флягу, переспросил Андрей и почти не услышал собственного голоса. – Горит? – уже крикнул он, испугавшись, что потерял слух. Но сейчас услышал себя и успокоился: – Командир первого отделения! – громко позвал он.
– Я! – отозвался Адамчук, и теперь Андрей узнал голос, только что подававший команду. Он уже не казался таким безнадежно далеким.
– Следить за боем! – приказал Сокольный. – Не ослаблять огня!
– Есть!
Андрею казалось, что он кричит изо всех сил, а Александров почему-то опустил глаза и снова попросил:
– Выпейте немножко воды!
Боец помолчал, пошарил рукой по карманам и добавил:
– Нужно перевязать вас. Вот и пакетики нашлись…
Минуты через две в траншею прямо с насыпи скатился Зайцев.
– Товарищ старший сержант! – едва переводя дыхание, с тревогой начал он, но увидев, что Сокольный, подогнув ногу, сидит на земле и его перевязывают, испуганно искривил тонкие губы, осторожно попятился.
– Что, Зайцев? – торопливо спросил Андрей.
– Товарищ старший сержант, – повторил боец уже тише и спокойнее, – командир взвода ранен по дороге к нам. Старший лейтенант приказал ему идти в тыл, а вам…
Зайцев растерялся.
Андрей шевельнул рукой, торопя Александрова с перевязной, потом оперся левой рукой на карабин и встал. Вражеский танк горел, повернувшись к траншее тылом. Густые клубы дыма, разрастаясь, охватывали сперва только башню, но вот уже начали рваться к земле, словно затем, чтобы прикрыть синие, навеки застывшие лица тех, что еще недавно были хозяевами этой машины и несли смерть взводу. Поблизости больше танков не было. Из-за рощи длинными очередями бил станковый пулемет, вражеские пехотинцы под прикрытием его огня время от времени вскакивали и, показывая спины и ранцы, откатывались за горку.
Наши минометы беспрерывно преграждали им путь к отступлению.
– Передать командирам отделений, – не сводя глаз с поля боя, приказал Андрей, – готовиться к контратаке!
– Есть! – звонко отозвался Зайцев возле самого уха Андрея. Сокольный не видел его лица, однако почувствовал, что боец обрадовался приказанию, даже залихватски подмигнул.
– Будешь вестовым командира взвода! – добавил Сокольный.
– Есть!
– Командир первого отделения!
– Я!
– Будете помкомвзвода!
II
Атака фашистов на этом участке была отбита, повторить ее они не решились и, судя по всему, готовились совершить обходный маневр. В минуту передышки Андрея вызвал к себе командир роты. Рослый, подтянутый старший лейтенант, стоя одной ногой на выложенной дерном ступеньке блиндажа, а второй – на свежей земле от близкого разрыва снаряда, с ног до головы окинул Сокольного внимательным, как бы оценивающим взглядом, на мгновение задержался глазами на его подвешенной руке и суховато спросил:
– Вы ранены?
Андрей молча кивнул головой.
– Что?
– Ранен, товарищ старший лейтенант, – спохватившись, ответил Сокольный.
– Почему не доложили? – моложавое лицо командира посуровело, однако чувствовалось, что он не сердится.
– Не имел возможности, товарищ старший лейтенант.
– Сдадите взвод и пойдете в медсанбат.
Андрей не ожидал такого приказания. Он машинально переступил с ноги на ногу, ствол карабина дрогнул в здоровой руке.
– Рана легкая, товарищ старший лейтенант, – неуверенно попросил он, – разрешите остаться в строю!
Командир роты нахмурился, сделал несколько шагов вниз по ступенькам в блиндаж.
– Пискунов! – позвал он.
Из блиндажа выскочил худощавый боец с длинной шеей и лихо козырнул.
– Позови санинструктора!
Санинструктор, молодая светловолосая девушка в новой, с иголочки, комсоставской форме осмотрела руку Андрея, перевязала ее по всем правилам, потом, явно перенимая тон бывалых медиков, привыкших ничему не удивляться, сказала:
– Слепое осколочное. Твердая ткань не задета.
– Значит, не страшно? – спросил Андрей, чтобы подкрепить свою надежду на быструю поправку.
– Не страшно, – согласилась санинструктор, – однако требуется госпитальное лечение.
– Что вы? – пытаясь обратить все в шутку, запротестовал Сокольный, – разве госпитали для таких раненых? Бывало, отец мой пробьет ногу, бродя по болоту, залепит ранку грязью и пошел себе дальше как ни в чем не бывало. А тут…
– То на болоте, – перебила санинструктор, – а здесь…
– А здесь фронт! – подхватил Сокольный. – У меня взвод.
– Вы – командир первого взвода?
– Исполняю обязанности.
Девушка блеснула глазами, улыбнулась. Улыбка ее была светлой, красивой, именно такой, какой и должна быть настоящая человеческая улыбка. Только трудно по этой улыбке понять, что санинструктор думает о нем: одобряет ли его стремление остаться или считает позером, который по-настоящему не знает, что значит фронт, а вставляет это слово чуть ли не в каждую фразу.
– Я поговорю с командиром роты, – мягко сказала она и исчезла в блиндаже. Андрею показалось, что санинструктор все же неплохого мнения о нем.
Легко, будто на крыльях выпорхнув из блиндажа, девушка сказала, что, учитывая обстоятельства, она согласна оставить Андрея в строю, только надо немедленно сходить в полковую санчасть, чтобы там достали осколочки.
Пошли они вместе. По дороге санинструктор подбежала к небольшому взводному блиндажу и беззаботным серебряным голоском, словно дело касалось самого обыденно домашнего, прощебетала:
– Галя! Ты оставайся, я быстро!.. Мы здесь вдвоем, – пояснила она Сокольному. – Медиков в части больше, чем нужно. У нас ведь сборная часть. Мы с Галей раньше служили фельдшерами в медсанбате, а теперь перешли в стрелковую роту. А вы где раньше были?
– В кавалерийском полку, – охотно ответил Сокольный, – приезжал домой на побывку.
– Куда?
– Сюда, в Белоруссию.
– Так вы – местный?
– Недалеко отсюда.
– А я воронежская, – сказала санинструктор, торопливо шагая впереди по узкой тропинке, протоптанной бойцами через вспаханное поле и небольшие луга, покрытые густой жесткой травой. Изредка оглядываясь на Андрея, девушка продолжала рассказывать о себе, вероятно, почувствовав расположение к незнакомому командиру.
– Моя деревня, – мелодично говорила она, – называется Старая Чигла. Птичье название, правда? А наш район – Анненский. Станция Анна у нас есть. Говорят, когда-то Анна Каренина там бросилась под поезд, вот и назвали так.
Рассказывая, спутница незаметно прибавляла шаг. Вначале Андрей кое-как успевал за ней, но постепенно начал отставать. Санинструктор оглянулась и, заметив это, посмотрела на него более внимательно.
– Вы хромаете? – удивленно спросила она.
– Нет, – ответил Андрей, – это так… После операции.
– Как после операции?
– В части мне делали операцию.
– И что же, свежие швы, рубцы?
– Да нет… Один только рубчик…
– А ну, покажите!
– Что вы! – улыбнулся Андрей. Не стоит задерживаться. Пустяк… Мне почти не мешает…
– Нет, покажите, – настаивала санинструктор, – снимайте сапог. Садитесь, я сама сниму.
С трудом удалось Андрею уговорить ее отложить осмотр до прихода в санчасть.
Когда они возвращались, санинструктор долго молчала и, только подходя к ротной обороне, не то упрекнула Андрея, не то высказала вслух собственные мысли:
– Никакие правила не разрешают вам быть на фронте. Никакие! Но я дала слово, что сама вас буду лечить. А о ноге промолчала, если говорить правду, – обманула врача. Не знаю, хорошо ли поступила?..
Андрей ничего не смог ответить на эти слова. Он лишь попытался идти рядом, но девушка прикосновением руки заставила его шагать не пашней, а по утоптанной тропинке. Рука ее была маленькой, с ласковой розовой ладонью.
– Как вас звать? – тихо спросил Андрей.
Санинструктор не оглянулась, сделала вид, будто не расслышала вопроса, однако немного спустя сказала:
– Звать меня Марией, Маней. А дома звали Манякой.
– Так вот, Маняка, – глубоко вздохнув, сказал Андрей, – вы хорошо сделали, что не оставили меня в санбате.
Возле ротного блиндажа, построившись в две шеренги, стояли бойцы. Напротив их медленно прохаживался старший лейтенант, отдавая какие-то распоряжения. Смысл его слов пока разобрать нельзя было, до слуха Андрея долетали лишь наиболее отборные словечки, которыми командир роты сыпал, видно, в адрес Гитлера и потому произносил их с особенным смаком. Словечки были такими, что Мария невольно остановилась, не зная, подходить с докладом или нет.
Заметив ее, командир роты слегка умерил пыл, просеял свою речь, и санинструктор смогла наконец по всем правилам доложить о результатах маленькой медицинской операции.
На правом фланге стояли бойцы первого взвода. Андрей заметил внимательный взгляд Александрова, добрую, почти неуловимую улыбку нового помкомвзвода, Адамчука, который приступил к своим обязанностям еще в разгаре боя. Зайцева почему-то в строю не было. Почему? По правилам вестовой всегда должен находиться при командире, но, когда Андрей уходил в штаб роты, Зайцев спал. Спал так сладко, в таком обнадеживающем спокойствии лежали на траве его короткие, немного согнутые в коленях ноги, столько покоя и нетронутого здоровья ощущалось в тихом, почти детском сопении, что Сокольный, уходя, пожалел будить парня. Неслышно собрался, взял карабин и вышел из блиндажа.
А сейчас Зайцева нет в строю. Неужели все еще спит? Не время, но – ничего.
Хуже, если другое… Или, может, послали куда-нибудь? Перевели?
Андрей поймал себя на мысли, что жалеет Зайцева, который успел стать для него близким человеком.
Так нередко бывает на фронте. Суток не прошло, как встретились, познакомились, а кажется, будто год вместе. С этими людьми не страшно идти куда угодно. Страшно отстать от них, не оправдать их доверия, показать себя плохим товарищем…
Передышка была небольшой, – это все знали и ожидали новых приказов. Андрей чувствовал, что вот-вот командир роты обратится к нему; покосившись на санинструктора, проглотит соленое словцо и отдаст какой-нибудь суровый, неожиданный приказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49