Спешка его не предвещала ничего хорошего, однако это и не встревожило Андрея. Да и чего хорошего можно ожидать? Думай не думай, а на рассвете не избежать решительного и беспощадного боя…
В блиндаже возле телефона по-прежнему сидела Мария, а Зайцев спал, похрапывая безмятежно и сладко.
– Почему вы его не разбудили? – недовольно спросил Сокольный.
– Жалко стало, – откликнулась девушка с виноватой улыбкой. – Очень уж крепко спит.
– Звонков не было?
– Нет.
– Разбудите Зайцева!
Наклонившись над четырехугольным деревянным ящиком, Андрей начал доставать из него гранаты, а Мария подошла к Зайцеву и осторожно взяла за руку.
– Зайцев! – негромко позвала она. – Надо вставать!
Но вестовой даже не шелохнулся, только еще сильней захрапел.
– Вставайте, слышите? – повторяла Мария.
– Зайцев! – крикнул Андрей, и вестовой сразу вскочил, поправил на себе ремень, пилотку и вытянулся.
– Поедешь в роту и доставишь оттуда кухню.
– Есть!
Зайцев стремглав выскочил из блиндажа. Тут же послышался частый топот кобылки, а минут через десять вестовой вернулся и радостно доложил:
– Кухня едет! Встретил по дороге!
– Хорошо, – сдержанно отозвался командир взвода, – сообщи по отделениям…
Вскоре с разных сторон послышался звон котелков. Сейчас бойцы никак не могли сохранить тишину…
…Бой начался почти с восходом солнца. Первые минуты рассвета были столь же красивыми, как и тревожными. Вот-вот ожидали бойцы, что из-за горки покажутся фашисты. Они могут идти и по одной дороге, и по другой, а скорее всего по обеим сразу: ведь дороги параллельные.
Однако время шло, разгоралось утро, а все еще было тихо. По зеленому густому овсу перекатывались влажные от росы волны. Они шли от южной дороги к северной, ветерок подувал с теплой стороны. Из-за овса не видно было дорог, особенно северной: зеленые волны перекатывались через нее, не встречая никаких преград, будто заливали дорогу.
Когда эти волны стали светлеть, а все вокруг с тихой торжественностью ожидало первых лучей солнца, у бойцов появилась надежда, что, возможно, никакого боя и не будет. От томительного и гнетущего ожидания лопалось терпение, хотелось вскочить, броситься за горку и выгнать зверя из логова, если только он там! Неужели опять повторится, как бывало раньше не раз? Ждали, ждали, готовились, оружие чуть только само не стреляло, а тут снимайся и иди в другое место.
Посветлело, заискрилось на востоке небо. Ветерок поднялся над овсами и прошелся по лесу, встряхнув чуткие ветви деревьев. Мелкие росинки посыпались с листьев, и, почувствовав их ласку на своем лице, не один боец вздохнул, вспомнив лучшее в своей жизни…
И вот в эту минуту из-за горки вынырнули немецкие мотоциклисты. Сначала они показались на одной дороге, потом на второй. Создавалось впечатление, что едут они прямо по овсу.
Стоя на нижней ступеньке блиндажа, Андрей смотрел в бинокль на дороги, на посветлевший от солнца овес. В просветах между кустами и деревьями видно было все поле до самой горки. Так же хорошо просматривались и дороги. Увидав мотоциклистов, командир взвода поднялся по ступенькам, приподнял над головой маскировку.
– Передайте по телефону, – всматриваясь в поле, сказал он, – немецкая разведка на мотоциклах. – И тут же обратился к Зайцеву: – Сообщи по отделениям: разведку пропустить!
Мария позвонила в роту и услышала такой же приказ старшего лейтенанта.
«Что же дальше? – старался угадать Андрей. – Танки? Нет, они не пойдут после мотоциклистов! Скорей всего сунется пехота. Как видно, немцы не считают этот участок важным».
Мотоциклисты остановились около самых позиций взвода и полоснули по леску из пулеметов. Кобылка вздрогнула, навострила уши и встревоженно подняла голову. Никто из бойцов не шевельнулся. Маскировка была настолько безукоризненной, что вражеские разведчики ничего не заметили и поехали дальше.
Вслед за ними сразу пошли новые отряды мотоциклистов, потом – моторизованная пехота с тяжелыми пулеметами. Все это лавиной ринулось по дорогам и без дорог прямо на лесок, рубчатыми шипами тяжелых колес вдавливая в землю изумрудные овсяные волны…

Андрей с трудом разомкнул неимоверно тяжелые веки. Разомкнул, или, может, просто наступила минута, когда к нему вернулось зрение. Прежде всего он увидел свою, чуть согнутую в локте, дрожащую левую руку. Кисть ее показалась синей-синей, совсем неживой. «Почему она дрожит?» – как сквозь туман, пробилась какая-то мысль, а какая – не разобрать. Что-то про бой или что-то про смерть. Неужели смерть?!
Снова все исчезло, лишь в ушах зазвенели, забились колокольчики: тонко, пронзительно, больно. А когда перед глазами снова появилась кисть руки, она уже не показалась такой синей. И на шее почувствовалось прикосновение чьей-то холодноватой, мягкой и нежной ладони. Андрей напрягся, стараясь повернуться, и не понял, повернулся или только пошевелился. Но что-то произошло, возле самого его лица появились чьи-то глаза, полные сочувствия и страдальческой ласки. Верины? Сердце затрепетало в груди. Нет, у Веры не такие глаза…
Над Андреем склонилась Мария. Она только что подползла к нему, едва смогла подползти. Ее руку и почувствовал Андрей на своей шее, ту самую, которой вчера любовался, когда она так ловко работала походной лопаткой.
– Вы ранены в шею, – тихо проговорила санинструктор. – Ничего, не волнуйтесь: рана маленькая, осколком ниже уха задело.
«Маленькая? Да пусть хоть какая!» – Андрей слышит санинструктора, понимает ее, а это главное. Значит, он не убит, скоро встанет на ноги и будет все видеть! Но почему так тихо вокруг? И почему – от этого вопроса закружилась голова, – почему Мария перевязывает его одной рукой?
Андрей снова напрягся, поднял голову, и возле уха сначала кольнуло, потом запекло-заныло. Увидев опущенную руку девушки, он опять лег на траву.
– У вас рука? – чуть слышно пошевелил Андрей сухими запекшимися губами.
– Ничего, – ободряюще ответила Мария, – рана тоже не тяжелая. Лежите спокойно.
– Значит, рука, – словно бы про себя повторил Андрей. – Ваша рука… А где Зайцев?
– Он тут, недалеко. Скоро придет. Скоро все придут… Бой окончился, перевяжу вас, и встанете. А пока нельзя шевелиться, лежите, не волнуйтесь.
Через несколько минут Андрей приподнялся на локтях. Мария поддерживала его одной рукой и сама поднималась вместе с ним. Рука ее дрожала от напряжения.
– Не нужно, – ласково, но твердо сказал Андрей, – я сам!
С величайшим напряжением он поднялся на ноги и, чтобы не упасть, ухватился рукой за вишню. «Откуда вишня? Та, что возле блиндажа? – Перед глазами все прыгало, кружилось. – Нет, это другая вишня. Вся иссеченная, перебиты ветви. И блиндажа здесь нет».
Сокольный не мог вспомнить, как он сюда попал. Перед глазами мелькали разрозненные эпизоды боя. Вот овсяное поле… Недавно оно было утыкано немецкими касками… Из-за горки били минометы… Тогда поле было зеленое, а сейчас все черно-серое, изрыто минами и снарядами, укатано шинами. Фашистские каски и теперь еще лежат на нем, но только не вперед козырьками, а как попало, многие перевернуты… Из-за горки валит дым, там что-то горит.
– Командир роты!
Андрей удивленно оглянулся. В двух шагах от него с трудом взбирался на пенек Зайцев. Сокольный шагнул к нему и чуть не упал.
– Тише! – испуганно вскрикнула Мария.
Зайцев сел на пенек, поставил карабин между колен, вытер рукавом потный лоб.
– Старший лейтенант вот тут убитый лежит, – повторил он.
Андрею вспомнилось, как в самый разгар боя появился на передовой линии командир роты и с ним два взвода стрелков. И когда оккупанты, поднявшись в овсе, ринулись на лесок, старший лейтенант первым бросился вперед:
– За Родину! За мной!
Все тогда устремились за ним. Побежал и Андрей. А потом все затянулось, заплыло туманом…
Сидя на пеньке, Зайцев старался не шевелиться.
– Что с тобой, Зайцев?
– Бок поцарапало.
– Там у него двенадцать осколков, – ослабевшим голосом пояснила Мария. Она лежала на том же месте, где увидел ее Андрей, когда очнулся и открыл глаза. Лицо девушки как-то сразу осунулось, похудело, большие голубые глаза неестественно блестели. Голова ее клонилась к земле, но Мария настойчиво опиралась на руку, стараясь внимательно слушать Андрея и Зайцева.
Сокольный скользнул рукой вниз по вишневому стволу, опустился возле Марии на одно колено.
– У вас не только рука? – спросил он. – Трудно вам?
– Трудно, – едва слышно призналась девушка и потупилась. По ее глазам Андрей понял, что у нее ранена еще и нога и, наверное, гораздо тяжелее руки.
«Кто ей помог? Кто перевязал?»
Командир взвода страдальчески нахмурил лоб. На миг вспомнилась их первая встреча в тот, самый первый, день. Вот Мария ведет его в медсанбат, быстро, деловито шагает по тропинке, красиво жестикулирует… Вот она наклонилась над птичьим гнездышком. Сложив трубочкой свежие, почти детские губы, дует в желтые ротики птенцов, ласково смеется…
Взгляд падает дальше. Возле овсяного поля лежит мертвый боец. Сокольный не видит его лица, но по мощным очертаниям тела, по месту, где он лежит, догадывается, что это Адамчук. Вокруг него еще несколько убитых стрелков…
– Прорвались они там или не прорвались? – Мария медленно показала здоровой рукой влево от недавнего поля боя.
– Нет, – заверил Андрей и взял ее за руку, пробуя нащупать пульс. Голос его прозвучал неуверенно, он не знал, прорвались немцы или нет. Сам же с болью подумал как раз обратное: фашисты, наверное, прорвались и теперь уже далеко отсюда. Взвод отрезан. А где же взвод?..
Он повел взглядом по недавним огневым позициям и увидел еще нескольких своих бойцов. Мертвых бойцов…
Скорбь, безысходная горькая скорбь сжала его сердце. Хотелось плакать, кричать. Совсем недавно были здесь бойцы, товарищи, друзья, такие друзья, каких еще никогда у него не было. А сейчас…
Над горкой и над овсяным полем на миг показалось солнце и сразу опять затянулось тучами. Изредка наведывался в лесок и на поле небольшой ветерок. Неподалеку, на ветке ольхи, совсем невысоко над землей Сокольный увидал солдатский котелок. Пуля пробила его, но не смогла сорвать с ветки. Прислушавшись, можно было различить, как ветер слегка посвистывает в пулевой дырочке.
«А котелок удержался, и ольховый куст не пострадал», – почти с удовлетворением отметил Андрей: становилось легче, когда смотрел он на куст.
– Товарищ старший сержант, – позвал Зайцев, – смотрите, кобылка наша! Я ее отвязал перед боем, думал – пускай удирает, а она тут! И ничего, не ранена. Э, да я теперь на этой кобылке весь мир объеду!
Андрей посмотрел в глубину леска. Там, между ореховыми кустами, слегка растопырив передние ноги, стояла кобылка и спокойно щипала траву.
IV
Пока Вера добралась до поворота на Красное Озеро, стало ясно, что до школы ей не дойти. Встречные люди говорили, что враг обошел некоторые наши укрепления и теперь находится недалеко. Нужно было действовать не откладывая, так как опасность очутиться в плену увеличивалась с каждой минутой. До этого Вера не пыталась сесть на попутную машину, не выбирала дорог напрямик. Ей все время казалось, что вдруг догонит Андрей и они вместе обсудят, как быть дальше, какое принять решение. Но теперь на это не оставалось никакой надежды.
Выйдя на шоссе, Вера стала присматриваться к грузовым автомашинам, и когда на какой-нибудь было немного людей, поднимала руку. Поскольку время приближалось к вечеру, и духота спала, для большего авторитета у шоферов, набросила на себя шинель. Вскоре ей в самом деле удалось устроиться на машину, которая и довезла ее до станции, откуда почти беспрерывно отправлялись поезда. Не на пассажирский, так на товарный тут можно было сесть. И Вера решила любыми путями, любыми способами, где в вагоне, где на платформе, машиной или пешком, но пробраться в Воронеж. Там, в пединституте, сестра Алина, три года назад подружки уговорили ее поехать именно туда. Война помешала девушке приехать домой на каникулы. Вдвоем им легче будет жить дальше.
Ближе к полуночи Вере вместе со многими женщинами и детьми удалось забраться на железнодорожную платформу. Куда шел товарный поезд, никто не знал. Ясно было лишь то, что на товарняке можно доехать до какой-нибудь другой станции, подальше от фронта, а там, может быть, пересесть на нужный поезд.
Товарный шел медленно, подолгу стоял на разъездах и просто на перегонах. Только на вторую ночь он дотащился до большой станции. Пассажирам объявили, что дальше состав не пойдет, но зато тут есть эвакуационный пункт, где все должны пройти регистрацию. Пункт работал и ночью, но Вера не пошла искать его. На станции было темно, только фонари путейцев иногда мелькали на железнодорожном полотне. Людей же везде толпилось так много, что невозможно было найти место для отдыха. Отойдя подальше от платформы, Вера присела возле какой-то кирпичной стены между чужими узлами, укуталась шинелью. Тут тоже было немало людей. Некоторые спали, иные перешептывались, тяжело вздыхали. Где-то недалеко до боли жалобно заходился плачем грудной ребенок. Мать, наклонившись над ним, страдальчески уговаривала малыша взять грудь.
– На, мое золотце, возьми, – молила она, – ну хоть капельку, мое дитятко…
А ребенок все плакал, и голосок его заметно слабел.
– Покажите доктору, – послышался из темноты сочувственный женский голос.
– Где я его найду, – горько всхлипывая, ответила мать. – Где теперь тот доктор?
– Целую ночь мучается, – сказал кто-то из мужчин. – Лучше б конец, легче б и ему и матери…
Сказано это было совсем тихо, очевидно, соседу, но безжалостные слова точно хлестнули Веру. Услышала их и мать, она сразу перестала причитать и только тихо плакала над малышом.
Мужчина говорил еще что-то, но Вера старалась не прислушиваться. Человека не видно было в темноте, но почему-то представилось его злое и некрасивое лицо, колючие, безжалостные глаза, костлявые желтые руки.
А ребенок плакал не переставая. Прошел час, второй, начинало светать, а бедная мать все еще мучилась с малышом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49