Долго его не было. Как выяснилось потом, ходил встречать Варю Ладутьку, которая в тот день должна была возвращаться с очень важного задания. Встречать ее Глинскому никто не поручал.
Врач Вержбицкий наведался ночью с поста в лагерь – за коробкой спичек.
А еще – бывший школьный сторож Ничипор, никому не сказав, ушел в заречную деревню проведать свою старуху. Возвращался засветло и навел на след тамошних полицаев и немцев. Заметил их уже возле самого леса, стал убегать, да с перепугу не сообразил повернуть куда-нибудь, а помчался прямо в лагерь.
Хорошо, что в тот день в дозоре стоял Зайцев. Он поднял тревогу, вступил в бой. Подоспели Андрей с десятиклассниками, Никита Минович, Ладутька. Завязалась весьма небезопасная для красноозерского подполья схватка. Двум военным пришлось отчаянно маневрировать, с риском для жизни перебегать с места на место, так как у десятиклассников после первых же выстрелов отказали затворы. Разошлись не только патроны, что были при себе, в ход пошли и гранаты.
Фашисты побоялись ночью лезть в чащобу. И хотя у партизан обошлось все без потерь, однако лагерь пришлось срочно перебазировать.
Андрея очень тревожило все это. Он понимал: если так и дальше пойдет, то красноозерское подполье треснет, как сухая бочка, развалится. Снова думалось, что напрасно остался здесь, надо было все-таки пробираться за линию фронта.
Однажды ночью эти мысли так одолели его, что ни сна ни отдыха… Выбрался из своего шалашика, где «квартировал» с Зайцевым, подошел к шалашу Трутикова. Ночью их не разглядишь, не обнаружишь, если не знаешь, где они. Шалаши упрятаны в густом можжевеловом кустарнике, сверху их укрывают, свисая, роскошные ветви огромных разлапистых сосен.
В лесу затишно, хоть чувствуется, где-то в поле уже надо бы укрываться от ветра, застегиваться на все пуговицы, а то и воротник поднимать торчком. Пройдет еще неделя, другая – и не усидишь в этих шалашах, не заслонит от холода и лес.
Заслышав шаги Андрея, выбрался из шалаша и Никита Минович: тоже, видно, не спалось. Сели на пеньки, помолчали, обменялись замечаниями о погоде и, наконец, перешли к тому, что волновало обоих.
– Вчера проверил у Вержбицкого винтовку, – хмуро проинформировал Сокольный.
– И как?
– Снаружи терпимо, а внутри – ржавчина. Затвор еле двигается.
– Да-а…
– Нам надо решительно перестраиваться, иначе потеряем людей и сами погибнем. Пока у нас не партизанская группа, не воинская единица, а что-то вроде захудалой артели: всяк делает, что вздумается, всяк сам себе хозяин, словно не понимают, что мы в тылу врага, что задача наша – воевать с этим врагом. Пошли сейчас немцы сюда подразделение своих головорезов, что сталось бы? Только одно подразделение!..
– Понимаю, Андрей Иванович, – глухо отозвался Трутиков, – все понимаю. Сам хотел посоветоваться с тобой…
– Первым делом надо наладить дисциплину, установить настоящий воинский распорядок, – продолжал Андрей. – Дисциплину – от старшего к младшему, как в армии. Должен быть приказ, а не решение артельного правления! Приказом определять все, даже хозяйственные дела, сон, питание, отдых!
– Тогда Ладутька первым удерет из лагеря. Он, по-моему, и сегодня ночует у Евдокии.
– Пусть лучше один удирает сегодня, чем завтра беду накличет на всех! Вот лагерь наш, – Андрей повел рукой вокруг себя. – Шалаши, люди живут, как когда-то на сенокосах… А дальше что? Ни обороны продуманной, ни разведки, ни связи с населением. Доведись обороняться, так и стрелять ведь, считай, никто не умеет. А нам нужно не только про оборону думать. Наступать надобно! Вон Зайцев наш и тот хочет сматываться. Говорит, скучно здесь, нету настоящей работы, размаха.
Андрей не признался, что сам подумывал об этом.
– Есть у меня кой-какие соображения, – выслушав его, сказал Никита Минович. – Но их надо бы еще обмозговать, взвесить все. Воевал я давненько, а председателем колхоза был недавно. По совести говоря, иной раз забываю, что я тут не председатель. Люди все свои, свой лес, свои тропки, свои поля. Согласен, рука тут требуется твердая, стало быть, не моя или не только моя.
– Не-ет, Никита Минович, – не согласился Андрей, – командиром вы будете хорошим. Только надо вам хоть чуток, однако немедля почувствовать себя военным.
…Следующей ночью Никита Минович снова наведался в расположение группы районных работников под началом секретаря райкома партии. Тут с начала войны он встречался с Климом Филипповичем Васильевым, секретарем обкома. Задачи красноозерских подпольщиков обсуждались на бюро подпольного райкома.
Вернулся он перед самым рассветом и сразу позвал к себе Андрея. Зажгли в шалаше свечи огарок и, просмотрев листовки, только что выпущенные обкомом партии, долго колдовали над топографической картой района, принесенной Никитой Миновичем, обсуждали планы боевых операций красноозерской партизанской группы, которая в самое ближайшее время должна перерасти в отряд.
Так и не дождался Миша Глинский в тот день Варю, зря ходил встречать. Из разведки в Красное Озеро, передневав у надежных людей, Варя явилась в лагерь не в тот час, когда Миша ждал ее.
Время далеко не раннее, но в лагере никто не спал. Никита Минович сидел возле своего шалаша и чуть ли не на ощупь чпстил винтовку. Намедни поступило донесение, что в ближайшей деревне заночевал немецкий обоз – несколько пароконок с оружием, боеприпасами и амуницией. На рассвете он выходит. Принято решение устроить на дороге засаду.
Варя тихо подошла к Трутикову. Убедившись, что это он (старик стал что-то не похож сам на себя), хотела встать по-военному и спросить разрешения обратиться, но передумала, сказала просто:
– Добрый вечер, Никита Минович!
Трутиков поднял на нее глаза, вгляделся: по голосу, видно, не узнал.
– А, Варя? – обрадовался. – Добрый вечер, добрый! Пришла? Ну, садись, – кивнул он на пенек. – Устала, небось, голодная? Может, сказать, чтоб покормили сначала, тогда уже поведем разговор?
– Я не голодна, – весело отказалась Варя, – и не устала. Я дневала тут, у своих.
– Ну, тогда рассказывай! Первым делом – как наша девчина, докторша наша? Андрей Иванович чуть не каждый день спрашивает о ней. Долго ли еще придется наведываться туда, или скоро сама заявится к нам? Как ты думаешь?
– Думаю, через недельку, другую вместе придем, – сказала Варя. – Долечится тут, в лесу.
– Как там ей, спокойно? Тихо там?
– Пока тихо. Да в хате той такие люди, что случись беда, сами погибнут, а ее в обиду не дадут. Спрашивал дед, нужна ли подвода партизанам? У меня, говорит, кобылка есть, военные хлопцы подарили, наши, красноармейцы.
Никита Минович довольно потеребил кончики усов, хотел по старой привычке и бороду разгладить, да сразу отнял руку: бороды-то уж нет… Еще в районной группе заметил: почти все, даже совсем молодые хлопцы отпускают бороды. И Ладутька туда же… Вот чтоб не быть похожим на всех, Трутиков взял вчера да и сбрил свою. Оставил только усы – пышные, под стать атаманским.
– Вот и ладно, – похвалил он Варю, – придет девчина, будет у тебя хорошая подружка, а у нас еще один доктор. Вержбицкий вряд ли отложит винтовку…
– Никита Минович, – Варя понизила голос до шепота, – в той деревне хлопцев много… Комсомольцев. Слышала я, ищут случая с партизанами связаться. Может, попробовать?
– Попробуй, только смотри, осторожно… Что у тебя еще? Дома как?
– После того как батька мой побывал в деревне, приезжали туда фашисты из местечка. Балыбчика забрали, слышно, в больнице теперь. Остальных допрашивали, били. Допрашивали и других. А Павел Швед удрал из деревни, где-то скрывается, дома ни разу не ночевал. Немцы сход провели, хотели старосту назначить, да никого такого не нашли. Потом забрали директора в комендатуру.
– Вот как?
Последнее больше всего заинтересовало Никиту Миновича.
– А мы ждали Жарского. Должен был прийти в условленное место. Вот человек! Говорил же ему, не раз говорил… Ну, ладно, Варя, сходи к Сокольному, доложи обо всем. Он там, с хлопцами.
– Доложу, – Варя легко поднялась, поправила на голове зеленую, будто специально подобранную под цвет листвы, косынку.
– Никита Минович!
– Что?
– А вам лучше без бороды.
– Ат, нашла о чем! – отмахнулся Трутиков. – Не смейся над стариком, иди.
– Право слово, я без смеха, Никита Минович!
Андрей озабоченно расхаживал под старой сосной. Перед ним шеренгой выстроились партизаны. В полной военной форме, туго подпоясанный ремнем, с пистолетом в кобуре, Сокольный вполголоса разъяснял задачу первой партизанской операции.
– Андрей Иванович, – обратилась к нему Варя, – мне надо с вами поговорить!
Андрей обернулся, увидел девушку и сразу направился к ней.
– Зайцев! – кликнул на ходу. – Проверь у всех затворы и выдай боеприпасы!
…Незадолго до выхода из лагеря Миша Глинский, смущенно улыбаясь, подошел к Варе.
– Почему ты так к нему обращаешься? – с легким упреком спросил он. – Это ж командир отряда!
– Правда? – Варя удивленно вскинула брови. – А Трутиков?
– Никита Минович – секретарь подпольной партийной организации и комиссар отряда. Есть постановление бюро райкома партии.
– Ну, что ж, – сказала Варя, сверкнув глазами на Андрея, – хороший будет командир. Молодой, стройный. Смотри, как на нем все ладно сидит! А учитель из него был неважнецкий, правда?
– Ну, сколько он проработал у нас? – вступился за командира Миша. – Просто не успел проявить себя.
– Не успел? – Варя смешливо приложила к щеке руку, будто заслоняясь от тех, кто мог ее услышать. – А помнишь, как он турнул из класса этого самого Павла Шведа? Так треснулся тот в коридоре башкой о стенку… Школу бросил… Может, из-за этого и бросил?
– Лодырь он, этот Швед!
– Слушай, Миша, а у Никиты Миновича все равно будет много забот, правда?
– Конечно! Еще больше чем было: вся партийная работа теперь на нем, да и хозяйственной хватает.
– Слушай, Миша, а моего отца кем-нибудь назначили?
Хлопец опустил глаза.
– Чего ты, Миша?
– Пока… нет, – с заминкой ответил Глинский.
– Почему? Обидится батька. Привык в начальниках ходить. Хоть небольшим… Где он сейчас?
– Пошел за радиоприемником, Никита Минович послал. В час ноль-ноль должен вернуться.
– Так уж точно?
– У нас теперь настоящая воинская дисциплина, понимаешь? Все по приказу. И на занятия ходим, и стрелять учимся.
Варя хихикнула, прикрывая ладонью рот:
– Хорошо, что вас хоть немного поприжали. А я никакой дисциплины не боюсь. Ни капельки!
– Мне уже влетело за нее, за дисциплину, – виновато улыбаясь, признался Миша.
– Приказа не выполнил?
– Не-ет… Тебя ходил встречать без разрешения.
– Ну, за это, по-моему, десять нарядов следовало влепить, не меньше! – Варя приняла серьезный вид, а глаза искрились счастливо и благодарно. – Слушай, Миша, а батьке моему не всыпали за дисциплину? А?
Миша не ответил.
– Эх, вы, недисциплинированные! – девушка игриво запустила пальцы в жесткую шевелюру Миши, притянула его к себе. – Так где ты хотел меня найти, а?
Они перешли на сладкий шепот.

Приближалось время выхода на задание – начало первого организованного боевого похода. Все готовились к нему с волнением, с какой-то торжественностью. Делали вид, будто спокойно отдыхают перед выходом, как было приказано, а в самом деле каждый тревожился: не упустил ли чего-нибудь, не забыл ли?
Андрей лежал у своего шалаша, с тревогой думал об операции. Может, конечно, пройти легко и просто. Ну, а вдруг сведения разведки не точные, и в обозе окажется подразделение фашистов?
«Не вступать же в бой с такими силами, как у нас, да с таким вооружением…»
Недавно проводил инструктаж, уверенно давал указания, наставления, а как хотелось бы сейчас самому расспросить кого-нибудь о многих-многих деталях партизанского боя!
Ночь не благоприятствовала красноозерским партизанам. Уж очень тихая и светлая, словно в канун лета. Андреи слышал, как перешептывались партизаны, как Никита Минович сдержанно хвалил Ладутьку за то, что тот своевременно выполнил задание. Это здорово, что в лагере теперь есть радиоприемник, а главное – человек начал признавать дисциплину!
Вот и голос Вари – все еще милуется с Глинским. Ну, девчина, неужто не слышит, что батька пришел? Эх, дочки, дочки!..
Неловко подслушивать, о чем они там шепчутся, да ведь и не убегать отсюда!
Вдруг… Что это? Никак Варя назвала имя его жены? Почему назвала, в связи с чем? А Миша Глинский чем-то возмущается, не верит.
– Сама, своими глазами видела! – злится Варя, повышая голос. – Чего ты – вот какой! – удивляешься? Слушай! Это кофточка Веры Устиновны – вышитая, беленькая, я ее хорошо помню!
– Евдокия не наденет так скоро, – не соглашается Миша. – Она хитрая, может присвоить, а надеть – так скоро – не наденет. Ведь узнают люди, осрамят.
– А я тебе говорю – надела! Слушай! Евдокия думает, мало кто у нас знает эту кофточку…
У Андрея защемило сердце: когда-то на студенческом вечере, который все называли их свадьбой, в этой вышитой кофточке Вера встречала гостей. Кто-то заметил – какая красивая! – и у Веры засветились глаза. Много ли надо человеку для такой вот радости!
…А что сейчас на Вере? Близится осень, скоро грянут холода… Верхней одежды нет… Шинель? Разве только… Перешьет на себя – все лучше, чем ничего.
За час до рассвета был подан сигнал сбора, а спустя минуту отряд уже вышел на операцию. Впереди, следом за Никитой Миновичем, шагал Андрей. И как ни волновали столь уже близкие боевые дела, перед глазами все еще стояла Вера в белой вышитой кофточке…
VIII
Аня Бубенко поднялась на крыльцо, нерешительно тронула щеколду. Дверь оказалась на засове изнутри. Погремела щеколдой – кто-то вышел, зашаркал чувяками.
– Кто там?
– Это я.
Открыла Антонина Глебовна, жена старочигольского фельдшера. Какое-то время они с удивлением рассматривали друг друга. Аню, видно, поразило, что хозяйка как-то постарела, осунулась… А хозяйка не могла оторвать глаз от необычной одежки Ани.
В самом деле, вид у Ани был странный. Платье с закасанными размохрившимися рукавами выгорело, пропылилось так, что не угадать уже, какого оно цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49