А тот ждал от Киёмори помощи не больше, чем надеялся получить Киёмори, если бы он встал на сторону Ёринаги. Они являлись давними и открытыми противниками. Киёмори также слышал, что его дядя Тадамаса был в числе первых, кто присоединился к заговорщикам, но не это подтолкнуло Киёмори связать свою судьбу с императором. Объявив себя сторонником Го-Сиракавы, Киёмори рисковал бы жизнями не только своей семьи в Рокухаре, но и всего дома Хэйкэ по всей стране. Ошибочный шаг, сделанный в этот момент, бросил бы в ад несметное число женщин, детей и пожилых людей. Одна лишь эта мысль заставляла его колебаться. Послав Мотомори, он мог считать свой долг выполненным и ждать подходящего момента. Но громкий внутренний голос твердил ему, что момент настал, и искушал отбросить в сторону всякую осторожность. Другого такого шанса, он был уверен, у него не будет. Этот шанс открывал ему будущее.
И пока владетель Аки раздумывал и никак не мог решиться, на ум ему то и дело приходили воспоминания о любопытном случае. Он произошел на следующий год после смерти его отца Тадамори, когда Киёмори ехал в святилище Кумано. В поездке по морю из Исэ до Кюсю крупный морской окунь запрыгнул на борт и вызвал возбужденное восклицание лодочника: это предзнаменование счастливой судьбы для дома Хэйкэ. Киёмори сказали, что божество святилища Кумано послало этот знак за его набожность. Хотя Киёмори и высмеивал суеверия, в какой-то степени поверил в доброе предзнаменование. Ему было приятно думать, что это случилось в тот момент, когда он направлялся возносить молитвы за своего отца. Впрочем, последовавшие события едва ли выглядели как выполнение предсказания лодочника, поскольку вскоре к власти пришел Ёринага.
Но теперь Киёмори спрашивал себя, не является ли объявленная императором мобилизация в конечном счете тем шансом, который предвещало божество святилища Кумано. Конфликт между императором и Сутоку, очевидно, был не более чем заговором одной группы придворных против другой, столкновением чрезмерных амбиций, примитивной борьбой за власть. Кто он такой, чтобы связывать свою судьбу с ними в этой ожесточенной борьбе? У него имелись свои цель, мечта. Как глава дома Хэйкэ, он должен был увидеть, что род растет, процветает и сословие воинов кладет конец правлению дома Фудзивара.
Ближе к вечеру Токитада узнал, что с шестьюдесятью воинами прибыл Ёримори, сводный брат Киёмори. Он поспешил рассказать об этом Киёмори, который, как он знал, с предыдущего дня с надеждой ждал этого сообщения. Владетель Аки начал ужинать, но быстро покончил с едой, послав Токитаду с заданием привести к нему Ёримори. Киёмори сомневался, что его мачеха, госпожа Арико, разрешит сыну присоединиться к нему, ведь Ёримори едва исполнилось двадцать лет, и он не имел обязательств являться на помощь Киёмори. А если бы она убедила Ёримори поддержать прежнего императора Сутоку, Киёмори пришлось бы считать ее и своего сводного брата врагами, и эта мысль доставляла ему боль.
— О, вот и ты, Ёримори! — Лицо Киёмори прояснилось, засветилось от облегчения и нескрываемого удовольствия.
Ёримори, видимо опасавшийся, что своим опозданием вызвал недовольство Киёмори, приветствовал его почтительным поклоном:
— Все же я прибыл гораздо позже остальных, но прошу вас не осуждать меня и не считать это малодушием.
— Чепуха! Как ты сам мог убедиться, я даже еще не собрался… Стараясь не думать о чувствах нашей доброй матушки, я с надеждой ждал твоего появления. Расскажи-ка, что она тебе сказала.
— Она не дала мне никаких наказов, сказала лишь, чтобы я подчинялся вам безоговорочно.
— Не сказала, какая сторона одержит победу?
— Она плакала и говорила, что верит: прежний император не предполагал такого развития событий.
— Хорошо! — В это мгновение Киёмори принял решение. Его мачеха, входившая когда-то в свиту экс-императора, считала, что дело Сутоку почти безнадежно. Киёмори был склонен положиться на ее суждение. — Токитада, проследи, чтобы воины поели и как следует выспались. Мы выступаем утром между двумя и тремя часами.
Скоро Киёмори уже спал, но около полуночи проснулся и позвал троих братьев и сына Сигэмори выпить ритуальную чашу сакэ, которую поднесла им Токико. Она же помогла Киёмори надеть доспехи. На боку у него висел меч, который передал ему Тадамори. Ёримори был вооружен другим фамильным мечом дома Хэйкэ.

Здесь рассказ возвращается к смерти Тадамори, случившейся 15 января 1153 года, тремя годами ранее. У Тадамори, которому тогда было пятьдесят восемь лет, осталось шесть сыновей — Киёмори, Цунэмори, Норимори и Иэмори от первой жены, госпожи из Гиона, Ёримори и Тадсигэ от второй жены, Арико. Тогда он был главой Ведомства правосудия и преуспевал так, как никогда прежде. Годы жуткой бедности, в которые он воспитывал сыновей, заставили его задуматься об обеспечении благосостояния своего дома, и ни для кого не было секретом, что он скопил значительное богатство на расчетливой торговле с пиратами и контрабандистами, привозившими в большом количестве ценнейшие товары из Китая в порт Бинго, входивший в число его южных владений.
Когда за легкой простудой Тадамори последовало такое резкое ухудшение, что оставалось мало надежд на выздоровление, Цунэмори со слезами на глазах пришел к Киёмори и взмолился:
— Позвольте мне привести сюда матушку, чтобы она увидела отца в последний раз.
— Матушку? Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «матушка»?
Киёмори сделал вид, что не понял. Их мачеха Арико не отходила от Тадамори, пытаясь его вылечить. Но не о ней говорил Цунэмори, а о госпоже из Гиона. Киёмори раздраженно подумал, что Цунэмори мало изменился. Он все такой же мягкосердечный, как в юности, хотя стал придворным сановником и обзавелся женой и детьми. Напоминание о матери отозвалось в душе Киёмори волной гнева.
— Даже если бы мы считали это необходимым, мы понятия не имеем о чувствах отца. Забудь о ней, Цунэмори, забудь совсем!
Слезы катились по щекам Цунэмори.
— Я не могу… Отец никогда ее не забывал. Когда нашей мачехи не было, он несколько раз меня спрашивал, что могло случиться с матушкой.
— Это правда, Цунэмори?
— Иначе и быть не могло, поскольку она, в конце концов, мать четырех его сыновей.
— Если это сделать, будет неловко перед мачехой.
— Каждое утро, когда еще темно, она ездит в храм молиться о выздоровлении отца. В это время мы можем привести мать.
— Ты знаешь, где она сейчас и что делает? Я о ней ничего не слышал, с тех пор как она нас бросила, — не знаю, жива она или умерла.
— Если вы не рассердитесь, я приведу ее утром, до рассвета, без всякого шума.
— Так тебе известно, где она? Ты с ней встречаешься время от времени?
Цунэмори молчал.
— Послушай, почему ты не отвечаешь? Откуда мне знать, живет она рядом или далеко отсюда?
Киёмори повысил голос до крика. Ревнивая мысль о встречах, пусть редких, Цунэмори с матерью, которую сам он отказался признавать, больно кольнула его. Он сжал кулаки и чуть было не ударил Цунэмори по лицу.
Униженным, умоляющим тоном Цунэмори выговорил:
— Больше я никогда и ничего у вас не попрошу!
В ответ Киёмори бросил:
— Делай как знаешь! Меня это не касается. Все зависит от отца.
Даже после того как состояние Тадамори стало ухудшаться, Арико ежедневно перед рассветом, невзирая на снег или дождь, отправлялась в паланкине в храм Киёмидзу. В то утро Цунэмори увидел, как ее паланкин тронулся в путь по покрытой льдом дороге, и, когда Арико благополучно скрылась из виду, он протянул руку к какой-то фигуре, прятавшейся в темноте, и провел ее в комнату больного отца. Киёмори, спавший в соседней комнате, проснулся от голосов и сдерживаемого плача.
— …Я рад еще раз тебя увидеть. У тебя было так много несчастливых лет. Теперь наши сыновья выросли. О них я больше не тревожусь, но ты меня беспокоишь. Я не выполнил свое обещание, данное прежнему императору, плохо позаботился о тебе. Это беспокоило меня все эти годы. Если бы я мог быть уверен, что в будущем ты найдешь счастье и довольство…
Киёмори, ловивший обрывки фраз отца, пришел в ярость. Его обидело, что с ним не посчитались. Хотя он не сомневался в искренности умирающего отца, но не мог понять, как мог отец все эти годы горевать о его матери — об этой самовлюбленной, бессердечной женщине, доставлявшей Тадамори одни неприятности и бросившей своих детей.
Приблизилось время возвращения Арико, и Цунэмори, обняв мать за плечи, провел госпожу из Гиона к выходу через заднюю калитку. Киёмори услышал, как она ушла, и вскочил с циновки. Он пробежал переходом, чтобы бросить на нее взгляд через изгородь. Его когда-то прекрасная мать все еще сохраняла свое обаяние, но стала походить на тронутый морозом цветок. Киёмори быстро подсчитал в уме — пятьдесят. Ей исполнилось пятьдесят лет! Пятидесятилетняя женщина — на что же она живет? Вспомнив слова больного отца, он вдруг почувствовал благодарность к Цунэмори за заботу о матери.
— Подождите, накиньте ваш плащ. Вы не должны так убиваться, от этого можно заболеть. Я провожу вас до ваших ворот. Закутайтесь и спрячьте лицо, чтобы люди вас не узнали.
Когда они пропали из виду, Киёмори прошел в покои отца и сел рядом с ним. Какое-то время он смотрел отцу в лицо, затем, приложив усилие, прошептал:
— Отец, теперь вы довольны?
Последовало молчание, затем веки Тадамори, дрогнув, медленно поднялись.
— Это ты, Киёмори? — Он опять помолчал. — Шкатулка — вон там… — наконец промолвил умирающий. Его пальцы порылись в шкатулке и вытащили веер, который он без слов протянул Киёмори. После паузы отец снова заговорил: — Не сомневайся. Ты сын покойного императора. Он дал мне этот веер, когда я последний раз сопровождал его в поездке. По праву он принадлежит тебе.
В тот день Тадамори, почувствовав, что кончина его близка, призвал к себе сыновей и каждому сделал подарок на память. Киёмори он оставил кожаные доспехи, фамильную ценность, и один из знаменитых мечей дома Хэйкэ. Ёримори, старшему сыну от Арико, он подарил другой родовой клинок дома Хэйкэ. Сделал он это из уважения к Арико.
Через какое-то время после смерти Тадамори Киёмори, находясь в комнате один, раскрыл веер и обнаружил написанное на нем стихотворение. В начальных строках он узнал руку отца, а заключительная строфа была приписана неизвестным Киёмори почерком, но позднее Мокуносукэ заверил его, что это писал император Сиракава. Эта строфа гласила: «Тадамори должен заботиться о нем, пока он не превратится в большое раскидистое дерево». Смысл был ясен Киёмори. Он — сын императора Сиракавы, которого Тадамори должен был воспитать как собственного сына. Загадка его рождения получила ответ, но Киёмори не почувствовал ничего, кроме мучительного сожаления, что он не родной сын Тадамори. С тех пор владетель Аки никогда не смотрел на веер — положил обратно в шкатулку и забыл о нем.
Перед рассветом 11 июля Киёмори и его войско вышли из Рокухары в направлении дворца Такамацу и прибыли на место с восходом солнца. После регистрации они разошлись по нескольким постам. Пробегая глазами список имен, Киёмори обнаружил, что Ёситомо из дома Гэндзи также назначен сюда.
Красное знамя дома Хэйкэ развевалось теперь рядом с белым флагом дома Гэндзи. К сумеркам обжигающее пламя войны достигло столицы.
Глава 15.
Белый стяг дома Гэндзи
Кажется, никому за свою жизнь не довелось пройти через такое испытание, какое выпало на долю Тамэёси из дома Гэндзи. Оно парализовало его на несколько дней, в течение которых он лишь тяжело вздыхал. Глаза его налились кровью, а волосы как будто поседели еще больше. В шестьдесят лет ему предстояло принять самое важное в своей жизни решение. Ёринага, который оказал Тамэёси немало услуг, прислал ему письмо с приказом немедленно отправиться в путь, чтобы оказать помощь экс-императору Сутоку. Аналогичный приказ последовал от Тададзанэ, отца Ёринаги. Тамэёси понимал, что надежды Ёринаги на скорое возвращение на трон Сутоку зиждились на вере в лояльность дома Гэндзи. Ёринага полагал, что воины Тамэёси станут боевым ядром, вокруг которого он соберет воинствующих монахов из провинции Нара и вооруженных людей в вассальных владениях. В то время, когда пришло письмо от Ёринаги, поступило послание от императора с приказом Тамэёси и его сыну Ёситомо срочно явиться во дворец для подавления мятежа.
Шестеро других сыновей Тамэёси никогда не видели отца в таком замешательстве. Они просили отца довериться им, поклявшись, что поддержат любое решение, которое он примет. Их обижало, что Ёситомо ни с кем из них не посоветовался, и они жаловались с горечью в голосе:
— Ему совершенно чужды как зов родной крови, так и забота о нашем роде. Он лишь жаждет почестей и оберегает свой пост командующего императорской стражей. Что ему до того, будем мы рядом с ним или нет?
Отчуждение между Ёситомо и братьями имело определенные основания. Он был им братом только по одному из родителей, но, кроме того, Ёситомо в двадцать три года отправился из Киото в восточную часть Японии, чтобы пожить среди людей своего рода в провинции Камакура. В то время он отличился воинскими доблестями и по праву был признан главой рода. Движимые завистью братья обвиняли Ёситомо в отсутствии чувства благодарности. Ведь своим возвышением Ёситомо был обязан Ёринаге, по предложению которого он заменил Киёмори в качестве командующего стражей, и все же без колебаний встал на сторону императора.
— Что ты решил, отец?
— Медлить больше нельзя.
— Последние два дня со всех концов страны прибывают наши воины. Они толпятся на улицах города от нашего дома до квартала Хорикава. Уже нет мест для ночлега, а они все приходят и приходят. Воины с нетерпением ждут, когда ты решишься. Ходят слухи, что они готовы выступить самостоятельно.
Осаждаемый сыновьями Тамэёси, был вынужден отвечать:
— Потерпите, потерпите еще немного. По правде говоря, у меня не лежит сердце к союзу с экс-императором Ситоку. Но и подчиниться приказу двора тоже не испытываю ни малейшего желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76