— Хорошо! Что скажешь на это? — предложил дрессировщик, отсчитав несколько монеток в маленькую корзинку, и мальчик бросил туда такое же количество денег.
— Готов? — Продолжая крепко держать вырывавшуюся птицу под рукой, парнишка присел на корточки, прикидывая расстояние от себя до петуха своего противника.
— Погоди, погоди! Еще есть желающие сделать ставки. Не будь таким нетерпеливым, мальчик. — Дрессировщик повернулся к зрителям и обошел каждого из них, насмешливо, полушутливо приговаривая: — Ну что же вы, это не развлечение — просто смотреть. А если поставить деньги — совсем чуть-чуть?
Сразу же стали звякать монеты. Только после этого появились судья и посредник. Оказалось, что довольно многие из зрителей решили поставить на птицу дрессировщика и лишь некоторые рискнули поддержать парнишку.
— Слушайте, я возмещу остальное за мальчика! — крикнул Киёмори. Он вытащил несколько монет. Их как раз хватило.
— Готовы? — подал сигнал судья.
В напряженном молчании взгляды всей толпы мгновенно притянуло к маленькому участку земли.
— Мальчик, как зовут твою птицу?
— Ее зовут Лев, дрессировщик. А вашу?
— Не знаешь? Это же Черный Бриллиант. Начинаем!
— Стойте! Судья подаст сигнал.
— Удивительно, ты ведешь себя как профессионал!
Обе птицы рвались вперед, вытянув шеи. Судья дал сигнал, и петухи наскочили друг на друга. Затрещала галька, и в воздух полетели окровавленные перья. Бой начался.
В кругу зрителей находился старик, не обращавший внимания на петушиный бой, зато с видимым наслаждением поглядывавший на лица зрителей. На нем были монашеские одежды и соломенные сандалии; он стоял, опершись подбородком на набалдашник посоха, поодаль дожидался сопровождавший его молодой слуга.
— Ах, настоятель из Тобы! — Киёмори пришел в смятение, поскольку петушиные бои запрещались, а настоятель к тому же осуждал любые азартные игры на улицах; он ни в коем случае не должен был это видеть, потому как часто бывал во дворце. Но Киёмори, беспокоившийся о собственных деньгах, не мог просто сбежать, вместо этого он попытался притаиться за своим соседом.
Громкий крик потряс окрестности. Бой закончился. Парнишка сгреб выигрыш, прижал к себе птицу и, слегка задев Киёмори, окрыленный, умчался прочь.
Ошеломленный Киёмори собирался продолжить свой путь, когда неожиданно услышал, как кто-то произнес его имя:
— Молодой человек! Киёмори из дома Хэйкэ, куда направляетесь?
— Ах, ваше преподобие!
В голосе настоятеля не слышалось и намека на укор.
— Ну разве не чудесно? Я также был уверен, что победит птица мальчика, и оказался прав.
Чувствуя чрезвычайное облегчение и набравшись смелости, Киёмори спросил:
— Ваше преподобие делало ставку на бой?
Настоятель искренне рассмеялся:
— Нет, для этого я слишком беден.
— Зато вы правильно угадали победителя.
— Едва ли меня можно назвать знатоком бойцовых петухов. У дрессировщика старая птица, совсем как я, а у того парня — молодая, как вы. Никаких сомнений насчет победителя не могло быть, но ваш выигрыш… Вас обманули.
— Все из-за вашего преподобия. Не будь вас здесь, я бы забрал деньги.
— Нет-нет, вы бы в любом случае проиграли. Неужели непонятно, что сей парнишка является сообщником дрессировщика? А может быть, и не важно, понимаете вы это или нет. А кстати, как поживает ваш отец? Я слышал, он ушел в отставку и живет затворником.
— Да, ваше преподобие. У него все хорошо. Ему неприятно, когда его впутывают в дворцовые интриги.
— Очень понимаю его чувства. Передайте ему, чтобы берег свое здоровье.
— Благодарю вас, — сказал Киёмори, собираясь уходить. — О, ваше преподобие, вы не знаете, проживает ли в этих местах Токинобу из Центрального хранилища?
— Вы имеете в виду того Токинобу, который прежде служил по Военному ведомству? Мальчик, — сказал настоятель, повернувшись к слуге, — ты знаешь?
Слуга ответил, что знает, и показал Киёмори путь по каналу вдоль Седьмой дороги до старого святилища бога врачевания. Особняк находится по другую сторону бамбуковой рощи на территории святилища, сказал он, добавив совершенно излишнюю деталь: названный Токинобу не только считался странным из-за своих тесных связей с домом Хэйкэ, но к тому же был беден; он считался кем-то вроде ученого, а значит, человеком с причудами, и плохо подходил Военному ведомству, и даже теперь в Центральном хранилище его считали весьма эксцентричным. Его особняк, заключил он свой рассказ, вполне вероятно, окажется чем-то удивительным.
— Гм… — задумался настоятель, — должен сказать, очень похоже на вашего отца. Таким образом существуют аристократы, похожие на вашего отца. Молодой человек, скажите вашему отцу, что в горах Тоганоо становится слишком холодно для меня, вскоре я перееду зимовать в свое жилище в Тобу и продолжу там заниматься живописью. Попросите его время от времени меня навещать. — И произнеся эти слова, настоятель повернулся и пошел своей дорогой.
Киёмори миновал бамбуковую рощу у святилища и очутился у плетеной ограды, тянувшейся, по всей видимости, вокруг всей территории. Обветшавшие ворота очень удивили Киёмори, потому что выглядели они крайне неприглядно даже по сравнению с воротами его собственного дома. Он даже боялся позвать привратника, чтобы шаткое сооружение не рухнуло от его крика. Впрочем, особой необходимости поднимать шум не было, так как Киёмори заметил в воротах достаточно широкую щель, через которую вполне можно проползти. Однако он все же решил сообщить о своем присутствии обычным способом и несколько раз громко крикнул. Скоро с противоположной стороны послышались шаги. Петли ворот заскрипели и застонали, сопротивляясь тому, кто с большим трудом пытался их приоткрыть, и внезапно между створками возникло мальчишеское лицо.
— О? — Сорванец уставился на Киёмори, округлив глаза.
Лицо Киёмори озарилось дружелюбной улыбкой узнавания. Они с ним встречались совсем недавно. Но мальчик внезапно оставил Киёмори и в сильном возбуждении, стуча сандалиями, исчез.

Ключ, бивший на территории святилища бога врачевания, протекал по искусственному руслу под стеной, огораживавшей владения, и далее через двор. Наподобие шелка, он петлял и струился через сад, мимо восточного крыла особняка Токинобу, вокруг рощицы и через бамбуковую чащу, пока не исчезал наконец под стеной с другой стороны участка. Особняк этот, по-видимому, в прошлом принадлежал императору, о чем свидетельствовало его пышное природное обрамление. Главное здание и оба крыла особняка находились, однако, в столь плохом состоянии, какое редко встретишь даже за пределами столицы. Но сад заботливо сохраняли во всем его прежнем изяществе, что соответствовало натуре его последнего владельца. Каждый клочок сада выглядел аккуратно и чисто.
Никого не дождавшись, даже младшего слуги, Киёмори заглянул внутрь и в нижней части сада заметил двух молоденьких девушек, стиравших одежду в ручье. Они закатали длинные рукава, а подолы верхнего кимоно подоткнули вверх, открыв белые лодыжки. Он не сомневался, что девушки приходились хозяину дочерьми, и вдруг обрадовался поручению, которое привело его сюда.
Если они были сестрами, значит, тот мальчик доводился им братом. Младшая из девушек все еще носила волосы по-детски — уложенные узлом на затылке; Киёмори заинтересовало, сколько лет могло быть другой сестре.
Они красили нитки, чтобы затем соткать материю. Поблизости стоял красильный чан, и длинные мотки шелка сушились, привязанные с одной стороны к перилам дома, а с другой — к темно-красному клену. Он сомневался, как к ним следовало обращаться, и боялся их испугать, но младшая из девушек внезапно подняла голову и увидела его. Она что-то прошептала на ухо другой; обе вскочили на ноги и, побросав все, что было в руках, унеслись в направлении одного из крыльев дома.
Хотя Киёмори и остался один в компании птиц, плававших в ручье, он не почувствовал раздражения, а решил воспользоваться удобным случаем, чтобы помыть в потоке руки.
— А, Киёмори, как поживаете? Входите, входите, — произнес знакомый голос, который он много раз слышал в собственном доме.
Киёмори низко поклонился в направлении крытой галереи, откуда донесся голос.
Когда Токинобу проводил его в комнату, скудно обставленную, но безукоризненно чистую, Киёмори передал ему письмо от отца.
— А, спасибо, — сказал Токинобу, взяв письмо с таким видом, словно уже знал его содержание. — Вы впервые здесь?
Киёмори скрупулезно отвечал на вопросы Токинобу с тем же чувством, которое испытывал на экзамене в академии. В разговоре, который вел Токинобу, проявлялась не столько педантичность его манер, сколько поглощенность мыслями о старшей дочери. Киёмори смотрел на всклоченную бороду и большой орлиный нос Токинобу с неприязнью, но мысли его блуждали, занятые чарующими образами увиденных у ручья девушек. Очень скоро он понял, что его принимают с гостеприимством, которого вряд ли заслуживал простой гонец. Подали сакэ и внесли подносы с едой. Несмотря на свои грубые манеры, Киёмори мог быть очень чувствительным и реагировать так же чутко, как арфа на малейшее движение воздуха. Он обычно выглядел довольно замкнутым, но не из потребности быть осторожным, а потому что по своей природе предпочитал откладывать суждения на потом. Сейчас же он устроился поудобнее на подушке, отбросив обычную скованность, и непринужденно пил сакэ, предоставив хозяину возможность наблюдать за своим молодым гостем, а сам пытался для себя уяснить, красива дочь Токинобу или нет. Время от времени она появлялась, а затем исчезала, словно дразня; и наконец вошла и села рядом с отцом. Она выглядела зрелой девушкой, хоть и не красавицей, но с белой кожей и овальным лицом. Киёмори с облегчением также отметил, что ее нос вовсе не был орлиным, как у ее отца. Очевидно, она являлась любимой дочкой.
— Это Токико, старшая из тех двух девушек, которых вы видели в саду, — сказал Токинобу, представляя ее. — А младшая, Сигэко, еще ребенок, и вряд ли выйдет, даже если я ее позову. — Хотя он сердечно улыбался, усталость и возраст были заметны в глазах, заблестевших под действием сакэ. Он начал вспоминать о матери Токико, чья смерть заставила его, как и Тадамори, в одиночестве воспитывать своих детей. Когда сакэ развязало ему язык, Токинобу слезливо признал, что не смог прийти в согласие с этим миром и ему не удалось дать дочерям обычные радости беспечного детства. Непроизвольно бросив взгляд на Токико, он добавил: — Ей девятнадцать лет, почти двадцать, а она все еще с трудом способна вымолвить слово перед гостями.
Девятнадцать! Киёмори пришел в смятение. Она же старая! Но ее затянувшееся девичество, подумал он затем, нельзя ставить ей в вину, потому что ответственность за это в какой-то степени лежит на его отце Тадамори. Он подумал о неослабной враждебности придворных. Они несколько лет плели интриги, чтобы вытеснить Тадамори с его привилегированной должности, пока неудача с задержанием Морито не предоставила им долгожданный шанс с позором выгнать его из дворца.
Токинобу был косвенно вовлечен на стороне Тадамори в несчастливые отношения отца с дворцовыми придворными, и роль, которую он сыграл, неблагоприятно повлияла на него и его дочерей. Их детство во многих отношениях походило на детство Киёмори, и теперь он понял, в каком существенном долгу находится отец перед Токинобу.

Чтобы понять обстоятельства, приведшие к уходу Тадамори из дворца, необходимо вернуться к марту 1131 года, когда Киёмори было тринадцать лет. В то время завершилось возведение великолепного храма Сандзю-Сангэн-До с тысячью изображений Будды, и вся столица участвовала в тщательно продуманной церемонии освящения. По такому случаю прежний император Тоба не только пожаловал Тадамори новые владения, но и возвел его в придворный ранг, что считалось беспрецедентной честью для воина. Это решение настолько оскорбило придворную знать, что они сговорились убить Тадамори в ночь пиршества во дворце, на котором он должен был присутствовать.
Анонимное письмо, подброшенное в дом Тадамори накануне пиршества, предупредило о покушении на его жизнь. Прочтя письмо, Тадамори хладнокровно улыбнулся и сказал, что встретит испытание как подобает воину, и в ночь пиршества явился во дворец с мечом. Там, на глазах у подозрительных придворных, он вытащил клинок и прижал лезвие к пучку своих волос. Сталь, сверкнув как лед в свете мерцавших светильников, наполнила опасениями души наблюдавших за ним придворных. Главный министр, проходивший тогда же по одной из открытых галерей дворца, заметил две подозрительные фигуры в полном вооружении, сидевшие в углу внутреннего двора, и окликнул их; скоро появился офицер шестого ранга с намерением разобраться со злоумышленниками, и они ему ответили:
— Мы верные слуги Тадамори из дома Хэйкэ. Нас предупредили, что нашему господину может быть причинено зло.
Придворные, быстро узнавшие о происшествии, пришли в смятение. На следующий день вместе с министром они потребовали наказать Тадамори за появление во дворце вооруженным и в сопровождении воинов. Озадаченный прежний император вызвал Тадамори для объяснения. Выразив, как подобало, сожаление, Тадамори спокойно вынул меч из ножен и показал, что лезвие оружия — просто бамбук, покрашенный серебристой краской. Его слуги, сказал он, всего лишь действовали так, как должны действовать верные вассалы по отношению к своему господину. Император похвалил отца Киёмори за мудрость, но придворные все более и более тревожились при каждом признаке хорошего отношения правителя к Тадамори, а когда узнали, кто предупредил его об их заговоре, вытеснили Токинобу из дворца. И этот несчастный, который и тогда находился в почтенных годах, вскоре обнаружил, что все возможности для его продвижения закрыты.

— Осторожнее, еще лужа! — возбужденно крикнул юный Токитада, указывая пылающим факелом под ноги Киёмори, когда они ощупью пробирались в обход бамбуковой рощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76