Примерно в то же время у него стало ухудшаться зрение, и он постоянно клал на глаза подушечки из красного шелка. Регент Тадамити, к которому у юного правителя возникла сильная привязанность, нашел искусного лекаря, недавно вернувшегося из Китая, и направил его к императору. Усиливавшиеся недомогания императора волновали Тадамити, и он часто навещал мальчика, стараясь его утешить приятными беседами. Вид этого хрупкого подростка, с рождения заточенного в темных дворцовых комнатах, пленника своего величественного сана, жертвы и марионетки окружавшего его дикого соперничества, вызывал у Тадамити глубокую жалость. Он не мог не думать, насколько существование юного императора далеко от счастливой жизни. Отгороженный неукоснительными ритуалами двора, что знал он о безудержных радостях беспечного детства? Хотя бы раз играл ли он зимой в снежки; носился ли весеннею порой под расцветающими деревьями; плескался ли как водяной чертенок в летних реках и нежился под горячим солнцем; или карабкался по горам осенью и кричал с их вершин так, что напряженные легкие были готовы лопнуть? Сомнительно, однако, чтобы Тадамити когда-либо задумывался о своей роли в создании этой бледной, трогательной фигуры.
В 1155 году, 24 июля, на семнадцатом году жизни император Коноэ скончался. Его правление длилось менее пяти лет. Народ скорбил по кончине императора. Отца Коноэ, императора-инока, сразило это горе, а госпожа Бифукумон была безутешна.
Вскоре после смерти императора-ребенка странную историю принесла госпоже Бифукумон одна из дам ее свиты госпожа Кии, жена советника Синдзэя. Она услышала леденящий душу рассказ от своей служанки, которая слышала все это от странствующего монаха. Император Коноэ умер неестественной смертью. Несколько неизвестных лиц наслали на него смертельное заклятие, и послужившее причиной безвременной кончины. Почти год назад этот монах сам видел, как совершались зловещие обряды в уединенном святилище на горе Атаго. Госпожа Бифукумон пришла в ужас и смятение от услышанного и приказала тут же послать за медиумом — жрицей Ясурой из святилища Син-кумано.
Заклинательница прибыла и довольно надолго погрузилась в медитацию. Внезапно сильная дрожь пробежала по ее телу. Она растрепала свои длинные волосы и оказалась во власти умершего императора, заговорившего ее голосом:
— …Меня заколдовали. Вбили шипы в изваяние духа Тэнгу [], что в святилище на горе Атаго. Эти шипы ослепили меня. Они привели к моей смерти. Ах… горе мне!
Когда голос замолчал, Ясура упала на пол и осталась лежать, потеряв сознание. Госпожа Бифукумон в ужасе громко завопила и, вцепившись в свои одежды, зарыдала с таким неистовством, что расстроенные придворные дамы перепугались и, громко требуя воды и лекарств, перенесли ее в спальные покои.
Тем временем жрица пришла в сознание и направилась к выходу, словно ничего особенного не произошло, прижимая к себе матерчатый узел, в котором находились различные профессиональные принадлежности и подарки, врученные ей от имени госпожи Кии. Выйдя с территории дворца через одну из задних калиток, она остановилась заглянуть в узелок и с довольным видом достала оттуда аппетитный кусочек жареной утки. Жадно запихнув его в рот, жрица принялась задумчиво жевать и собралась уже направиться в сторону своего дома, но заметила, как несколько собак последовали за ней, и остановилась подобрать с земли пару камней, чтобы бросить в них. Один из камней попал в колесо проезжавшей повозки. Тянувший ее молодой работник остановился и игриво окликнул жрицу:
— Ну, Ясура, направляешься домой?
Женщина застенчиво приблизилась к нему и остановилась поболтать вполголоса, поделившись с ним еще одним лакомым кусочком из своего узелка. Когда они закончили есть, он помог ей залезть в повозку и продолжил путь в направлении святилища Син-кумано.

Двумя годами ранее, в январе 1153 года, Тадамори из дома Хэйкэ, отец Киёмори, неожиданно умер после нескольких недель болезни, вызванной простудой. Было ему пятьдесят восемь лет. В последние годы жизни Тадамори добился немногого, так как эти годы также оказались отмечены ростом могущества Ёринаги, открыто покровительствовавшего Тамэёси из дома Гэндзи и его сыновьям. Вряд ли кто-либо из дома Хэйкэ мог забыть, что именно Ёринага однажды потребовал для Киёмори смертной казни на суде, последовавшем за осквернением Священного ковчега, и это также объясняло, почему министр не принимал у себя представителей дома Хэйкэ. Однако Киёмори никак не проявлял возмущения пристрастием Ёринаги к дому Гэндзи. Совершенно осиротев, Киёмори чувствовал, будто вырван опорный стержень всей его жизни. И прежде чем он смог прийти в себя от горя, Киёмори столкнулся с новыми заботами, захватившими его. У него не только росло много собственных сыновей, но и опекунство над младшими братьями и братьями по отцу также легло на него. Как молодой глава дома, он должен был многому учиться, ибо будущее дома Хэйкэ находилось в его руках.
Вскоре после кончины императора-ребенка советник Синдзэй вызвал Киёмори к себе. После смерти отца Киёмори стал относиться к Синдзэю, который был старше его и по возрасту, и по рангу, как к другу и источнику утешения и силы. Он не только считал советника своим благодетелем, человеком, которому обязан жизнью, но и рассчитывал на Синдзэя как единственного влиятельного защитника дома Хэйкэ перед министром Ёринагой. Киёмори считал, что Ёринага, со всей его целеустремленностью, не мог тягаться с Синдзэем, поскольку тот был непостижим, он никого не посвящал в свои мысли. В нем чувствовалась глубина, которую никто еще не рискнул разведать; он преуспел в выполнении деликатных функций — нелегкая задача для большинства людей, не требуя признания и тихо, но настойчиво выполняя свои обязанности год за годом.
В уединении своей рабочей комнаты Синдзэй доверил Киёмори любопытное и секретное задание.
— Дело важное и срочное. Любая неосторожность с твоей стороны может вызвать подозрение Ёринаги или Тамэёси из дома Гэндзи — на твою погибель. Дождись заката, затем начинай отправлять людей, по одному, — сказал Синдзэй и повторил предупреждение.
В ту же ночь группа из примерно пятидесяти воинов покинула столицу и направилась на северо-запад от Киото, в сторону гор, находящихся довольно далеко за городскими воротами. Они двигались быстро и уже скоро поднялись по склону горы Атаго и, сойдясь вместе на одной из скал, устроили совет. Вскоре они снова пустились в путь, на поиски Дзёмё, главного монаха горы Атаго. Прибыв к его жилищу, они громко заколотили в ворота, требуя их впустить.
— Мы прибыли из Приюта отшельника, воины Киёмори из дома Хэйкэ, владетеля Аки. У нас есть сведения, что некто вступил в тайные отношения с духом Тэнгу в главном святилище и призвал смертельное заклятие на прежнего императора. Император-инок приказал владетелю Аки провести следствие и получить доказательства. Впустите нас в святилище. Если откажете, будете повинны в сопротивлении императорскому приказу!
Изнутри стали доноситься неясные звуки; затем появился сам Дзёмё и заговорил с Киёмори:
— Если вы пришли от его величества, у вас должны быть бумаги. Позвольте их посмотреть.
— Эй, ты там, на колени!
Когда Дзёмё опустился на колени, Киёмори сунул ему официальное предписание.
— Ошибки исключены, и я не могу отказать. Двери откроют немедленно. Сюда, пожалуйста.
Приказав принести еще факелы, Дзёмё пошел вперед к святилищу, отбрасывая на его двери гигантскую тень. С резким звуком ключ повернулся в замке. Языки пламени таинственно колебались, освещая напоминающее пещеру помещение, и в нем напротив Киёмори возвышалось изваяние духа Тэнгу, и из каждого его глаза торчал шип.
— Что такое? Шипы! — выдохнул Киёмори, а за ним Дзёмё и все остальные, кто тянул шеи и высовывался у них из-за плеч.
Больше там делать было нечего. Киёмори увидел то, ради чего его прислали. Зрелище было жутким. Он всегда высмеивал истории о колдовстве, но это!.. Холодная дрожь пробежала вниз вдоль позвоночника.
— Хорошо. Об этом следует донести тотчас. — Потрясенный всем увиденным, Киёмори повернулся.
Двери надежно заперли и приложили печать Киёмори. Приказав большей части своих воинов остаться на страже, в ту же ночь Киёмори прискакал в Киото к Синдзэю.
Когда Киёмори рассказал об увиденном, ему на мгновение показалось, что глаза Синдзэя выходят из орбит; затем советник снова вернулся в обычное для него спокойное состояние, заметив:
— Как я и думал…
Это госпожа Бифукумон уговорила императора-инока послать Киёмори и его воинов на гору Атаго, и она же осторожно поделилась с ним своей убежденностью в виновности Ёринаги и его отца, которые, как она считала, колдовством довели императора до смерти. Кроме того, госпожа предупредила императора-инока, что эти двое вынашивают замыслы захватить императорскую власть. В свое время во дворце появились свидетели — два отшельника, которые описали зловещие обряды, совершенные какими-то странствующими монахами. Куда ушли эти монахи, никто не знал, поскольку они исчезли, как летние облака. И вскоре после этого Ёринаге и его отцу запретили появляться в Приюте отшельника.
Тем временем назрел вопрос с выбором нового императора, а Ёринага и его отец были крайне озадачены, обнаружив, что отстранены от участия в верховных советах. Причина, по которой оба впали в немилость, скоро им открылась, но сколько ни клялись они в своей невиновности, сколько ни писали императору-иноку, их просьбы возвращались без ответа из управления советника Синдзэя. Им, по-видимому, не удалось смягчить недовольство Тобы.
Через решетки одного из окон дворца некий чиновник наблюдал, как отец и сын сели в свои кареты и в последний раз уехали восвояси. Синдзэй язвительно улыбнулся: у Ёринаги никогда не возникало подозрения, что этот молчаливый человек, годами сидевший, сгорбившись, за столом, был его злейшим врагом. Также министр не знал, что жена этого человека, госпожа Кии, являлась доверенным лицом госпожи Бифукумон.
Синдзэй разразился беззвучным смехом.
— Ну что, прекрасные мои демоны, не обидно ли? Один шип в правом глазу и один в левом? Кто скажет вам, что это сделал я, Синдзэй?
Глава 13.
Дворец ручья под ивой
Вот уже почти четырнадцать лет, как мало кто вспоминал о существовании одного человека. Экс-император Сутоку, вынужденный отречься от престола в двадцать три года, поселился во Дворце Ручья под ивой вместе с очень немногочисленным окружением. Все эти годы он посвятил различным религиозным обрядам и ритуалам, совершавшимся в его личной часовне, чтению и сочинению стихов. У него вошло в привычку прогуливаться без сопровождающих по парку дворца и отдыхать под сенью гигантской ивы, росшей над журчавшим Ручьем. Об этом Ручье, известном сладостью и чистотой своей воды, говорили, что он протекал здесь еще до основания Киото, а ива росла рядом с незапамятных времен. Воду из Ручья под ивой, как его стали называть, брали только для стола прежнего императора, и поэтому в маленьком домике рядом с Ручьем жил сторож.
Однажды, когда сторож Ручья стоял под гигантской ивой, его подозвал к себе Сутоку:
— Мне хочется пить, принеси воды.
Сторож быстро явился с новенькой глиняной чашей, полной искрящейся воды.
— Она сама свежесть, словно это роса небесная, — молвил прежний император, возвращая пустую посуду и усаживаясь на камень в тени под ивой. Сторож принес новехонькую тростниковую циновку для посетителя и постелил ее на землю. Тогда Сутоку сказал: — Мне кажется, у тебя довольный вид, смотритель. Как давно ты появился здесь?
— За этим Ручьем я наблюдаю четырнадцать лет, ваше величество, потому что был в числе ваших слуг, когда вы переехали сюда.
— Четырнадцать лет! А что ты делал до этого?
— Мой отец был придворным музыкантом и учил меня с детства игре на флейте; в десять лет меня направили в Музыкальную академию дворца, а в четырнадцать я в первый раз играл для вашего величества. Такое событие я никогда не забуду — это была такая честь для меня. Затем, в конце того же года, вы изволили отречься от престола.
— Значит, ты и до тебя твой отец — не простолюдины, ибо лишь четыре семьи в столице были допущены к этой профессии.
— Моего отца звали Абэ Торико, он был музыкантом шестого ранга.
— А твое имя?
— Меня зовут Асатори. — И сторож низко поклонился.
Глаза Сутоку в изумлении остановились на голове, склоненной перед ним в поклоне.
— Что же тебя заставило бросить семейную профессию и стать простым сторожем этого Ручья?
Асатори отрицательно покачал головой:
— Нет, ваше величество, это не должность слуги, поскольку вода является источником жизни, и охранять этот Ручей, утоляющий жажду вашего величества, нельзя назвать презренной работой. Когда-то давно мой отец давал вашему величеству уроки игры на различных инструментах и был любимым музыкантом госпожи Бифукумон. Хотя мы и занимались музыкой, но испытывали нужду, и, когда пришло время праздновать мое совершеннолетие, мне в подарок прислали несколько ваших платьев; их переделали для меня в церемониальный наряд, и я превратился в прекрасного молодого вельможу. Этот день я запомню до конца моих дней!
— О, неужели такое действительно было?
— Ваше величество не может помнить о милостях, дарованных вашим скромным подданным, но отец никогда о них не забывал. Когда пришло время вашего отречения, он сказал мне слова, которые я никогда не забуду: «Асатори, для меня невозможно последовать за его величеством, но ты лишь ученик в академии и можешь отправиться куда захочешь. Следуй за его величеством и служи ему верой и правдой вместо меня. У меня есть другие сыновья, чтобы поддержать наше доброе имя и нашу профессию». Затем на прощание он подарил мне флейту, и я приехал с вами сюда и с тех пор наблюдаю за источником.
Асатори закончил свое повествование, и Сутоку, слушавший внимательно, склонив голову и закрыв глаза, слабо улыбнулся и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76