4
Бирн включил свет, поставил ящик на сушильную доску и вынул еду, порошок «Аякс», «Флэш», тряпки и метелки.
Электрический свет подчеркнул царящее вокруг запустение, выявляя каждую царапину, каждый обломок, каждую щербинку. Было грязно, но Бирн не чувствовал подходящего для уборки настроения.
Можно было лечь и уснуть, однако еще рано; кроме того, он и так проспал весь день.
Ночь выдалась теплой. Бирн открыл дверь и подтащил к ней одно из кресел, царапнув по доскам пола.
Грачи с криком вдруг поднялись с деревьев, окружающих коттедж. Бирн на мгновение испугался. Он забыл про птиц, вообще забыл о том, что они существуют. Сотни пар крыльев кружили вокруг высоких ветвей.
Он посидел в молчании, ожидая, пока птицы успокоятся. Где-то закричала сова, голосом далеким и скорбным. Вокруг царили мир и покой. Неплохо бы выпить пива, однако на это нечего рассчитывать. На юге — над городом — стоял желтоватый ореол. Но на севере небо уже сделалось темно-синим, усеянным звездами. Зная их имена, он принялся искать знакомые очертания.
Потом начались воспоминания, как он и предполагал, и Бирн попытался отвлечься чтением — у двери для этого было достаточно светло. Он отправился в комнату, чтобы выбрать книжку из сундука.
Под яркой лампой он листал различные тома. Ничто не привлекало его внимание. О большей части романов Бирн никогда не слышал, некоторые, впрочем, он вроде видел возле постели матери. «Возвращение в Джалну» Мазо де ля Рош. Энн Хеппл, Джорджетта Хейер, Дорнфорд Элизабет Йейтс.
Он вздохнул. Одна из книг — та, что была больше прочих, — содержала красивые виды Эппингского леса; снимки сопровождал поясняющий красоты текст.
Он уселся. Приятное чтение. Бирн перелистал главу, посвященную истории, и добрался до фотографии деревьев с изогнутыми стволами, удивительно наглядно поясненными цитатой из «Комуса» Мильтона:
Кивающая жуть тенистого чела
Грозит заблудшему случайному скитальцу…
В руку его выпала бумажка, короткая записка. «До встречи сегодня вечером , было написано в ней. Как обычно. Со всей любовью. Э.»
Он повернул листок. С обратной стороны оказался один инициал — буква «джей». Пожелтевшая бумага высохла от старости. Беззаботный и яркий почерк оставил свою роспись чернилами.
Дверь позади него хлопнула, покоряясь порыву ветра. Во внезапной темноте бумажка выскользнула из его рук и взмыла к ветвям над головой.
Он поднялся, но записка исчезла.
В любом случае она была предназначена не ему.

Стоя возле зеленой изгороди, они следили за тем, как Бирн вошел в коттедж, как закрылась за ним дверь.
Потом они двинулись вдоль изгороди. Наконец перед ними появился дом, золотой свет пробивался сквозь пару окон первого этажа.
Мужчина стоял очень тихо. Руки его протянулись вперед и коснулись буковых листьев изгороди. Они затрепетали под его руками, или, быть может, дрогнул он сам.
Обе женщины, стоявшие рядом, склонились к нему, толкнув на изгородь. Его усталые глаза без удивления смотрели, как сучки путаются в ветвях, вонзаются в плоть, проникая до артерий.
На листву потекла кровь. Он не пытался освободиться. Они не выпускали его, и он застыл черным жуком, приколотым булавкой к стене.
А потом тело перестало дергаться, хотя кровь еще некоторое время текла.
Они отступили, прислонившись к ближним деревьям. Кора сливалась с их плотью, сучки переплетались с волосами.
Листья сами собой обхватили тело у изгороди. Они проникали в отверстия и щели, находили себе дорогу в глубь одежды. Они прорастали сквозь отверстия тела в самые поры кожи.
Утром, проснувшись, Бирн не заметил ни следа мужчины и его спутниц. Не было даже крови.
На следующее утро в доме зазвонил телефон. Саймон взял трубку и спросил:
— Алло? Алло? Кто говорит?
Ответа не было. Пожав плечами, он опустил трубку. Как раз вошла Рут, и поэтому он сказал:
— Наверное, один из твоих маленьких ягнят. Интересно, что могло заставить тебя дать свой домашний номер?
— Я ничего не давала. Вероятно, неисправна линия. Так случается и с Кейт: она тоже нередко никого не слышит. Только со мной подобного не бывает.
Саймон заметил, что она оделась для школы: юбка, блузка, скромные ботинки.
Рут сказала:
— Я попросила Бирна начать с изгороди. Работа громадная, но ее следует сделать.
— А я думал, что цепная пила сломалась.
— Это так, но он говорит, что предпочитает все делать руками. — В голосе ее слышалось безразличие. Саймон нахмурился.
— Тогда на это уйдет целая вечность. Это пустая трата времени.
— Я отнесу сегодня пилу в починку. Он сумеет воспользоваться ею завтра. Сегодня он намеревается обойти кругом, чтобы выяснить, что ему может потребоваться.
— Вот что, Рут, я весьма сомневаюсь в том, что твой Бирн представляет собой тот ответ, который ты ищешь. Тебе очень повезет, если ты сумеешь уговорить его остаться. Уж это человек с прошлым, если мне доводилось видеть такого. Он упрям и независим.
— Ты так думаешь? А по-моему, он весьма покладист.
— Это потому, что он стремится произвести впечатление. Он понимает, что его проверяют. Подожди только и увидишь.
Она надела жакет, поискала ключи в сумочке. Потом прикоснулась губами к его щеке.
— Ладно, посмотрим. Все хорошо, милый? Я чуточку задержусь, не забудь. Кейт будет здесь, если тебе что-нибудь понадобится.
Саймон проводил ее взглядом до выхода, проследил за тем, как «эскорт» медленно выруливает по длинной дороге к деревьям. А потом взялся за книгу и попытался читать.

Бирн с облегчением опустил ножницы и слез со стремянки. Время перекусить, определил он по положению солнца над головой. Мгновение он постоял, изучая результат утренней работы. Буковая зеленая изгородь тянулась в обе стороны от него, и лишь крошечная часть ее сделалась аккуратной и опрятной. Три метра высотой и более мили длиной, решительные побеги и ветки торчат во все стороны. Если Рут Банньер сумеет починить цепную пилу, он, безусловно, воспользуется ею.
Вытирая лицо, Бирн обернулся к дому.
Высокое солнце искрами играло на шиферной крыше, словно на волнах. Дом казался старинным, хотя Рут уверяла его в том, что он сооружен в эдвардианские времена, менее ста лет назад. Века вполне достаточно, чтобы люди оставили свой след на сооружении. За это врем не одно поколение успело вырасти, оставить потомство, созреть и скончаться. Здесь люди любили друг друга, писали любовные письма, назначали свидания… смеялись и плакали.
Он подумал о том, сколько же любви осталось теперь в доме, много ли в нем смеха. Саймон Лайтоулер, по его мнению, находился на границе полного срыва. В словах его слышалась злобная и разрушительная нотка. Точнее, саморазрушительная. И если Рут лезет вон из кожи, Кейт еще слишком юна, чтобы как следует помочь ей. Это люди создавали унылую и тяжелую атмосферу, в самом же доме в сущности не было ничего плохого. Разве что пропорции его чуточку искажены, хотя Бирну приходилось видеть и худшие.
Однако, проходя западной лужайкой к огороду, он почувствовал, что не склонен входить в дом. Ничего осмысленного, просто нутро подсказывало ему, что дом только и ждет возможности навалиться и раздавить своих обитателей. Он предпочел бы остаться снаружи, среди зелени и жизни.
Бирн открыл заднюю дверь. Саймон Лайтоулер сидел во главе длинного соснового стола. Перед ним располагались два бокала и большая квадратная зеленая бутыль, опустевшая уже почти наполовину.
— А вот и вы, — сказал он, протягивая руку к бутылке. — Я жду вас, понимаете. — Глаза Саймона сверкнули самоцветами на желтеющей коже. — Чуточку джина, аперитив, чтобы умягчить дух?
— Спасибо, но мне хочется только воды. — Бирн подошел к раковине и налил себе стакан. — Снаружи жарко.
— Тогда, надеюсь, вы не будете возражать, если я продолжу пить в одиночестве? — Саймон докончил бокал, не дожидаясь ответа.
Бирн отыскал хлеб и сыр, положил прихваченные из оранжереи несколько помидоров. Он выставил тарелки для себя и Саймона, но тот отодвинул свою в сторону.
— У меня ленч жидкий. — Он уже, похоже, успел набраться, но тем не менее отмерял бокал за бокалом с щепетильной точностью, пока Бирн готовил для себя сандвич.
— Я свой лучше возьму с собой, — сказал Бирн кротко. — Снаружи приятный ветерок.
— Возражаете против моего общества, так? А я хотел кое-что показать вам. — Саймон рывком поднялся на ноги. — Мне нужно познакомить вас кое с чем. Хотелось бы представить вас дому. Физекерли — вот Голубое поместье. Поместье, знакомься с Физекерли Бирном. — Он застыл на миг, хмурясь. — Черт, как глупо, — сказал Саймон. — Как же вас зовут на самом деле?
Бирн молчал. Он осматривал дом. Коридор уводил из кухни в большой холл, отделанный сосной. Помещение казалось полным книг. Полки выстроились вдоль стен, книги занимали и стоявший в центре холла продолговатый стол, окруженный разностильными креслами. Тяжелая мебель красного дерева, столы, шкафы, этажерки. Лестница поднималась на два этажа замысловатой последовательностью полуплощадок и балконов. На каждом уровне ее поддерживали разные деревянные балки. Эти причудливые обелиски образовывали аркаду на первом этаже. Из сумрачного перехода вырастало несколько других, обставленных книгами коридоров, исчезавших в других крыльях дома.
В холле стояла удушающая жара. Солнечный свет проникал сквозь глубокое окно, расположенное на трети высоты лестницы. Луч солнца освещал общий беспорядок. Журналы и газеты были навалены среди книг на каждой поверхности. Кофейные чашки и бокалы оставили круглые следы на длинном столе и буфетах. В подставке для зонтиков стояла крикетная бита, потрепанная соломенная шляпа набекрень сидела на веджвудской вазе.
Каменный камин занимал большую часть стены, противоположной входной двери. В уголке возле лестницы Бирн заметил причудливую клетку лифта. Выкрашенная черной краской решетка изгибалась, образовывая растительный орнамент в стиле модерн. И хотя солнце освещало дом сквозь лестничное окно, Бирн не ощутил никакого желания вступать в сердце поместья.
Ничто не двигалось там: не шевелился воздух, не было слышно ни звука. Никакой дух из прошлого не возмущал покой его сердца, и жуткие предчувствия не тревожили душу.
Просто дом ожидал чего-то. Бирн снова ощутил это. Разбегавшиеся от центра коридоры были освобождены от мебели: открытые, они были готовы к… чему? Бирн не знал, к чему именно, и весьма обоснованно полагал, что и не хочет этого знать.
Все было слишком блеклым. В доме не чувствовалось характера, не было атмосферы. Весь этот беспорядок ничем не свидетельствовал о семейной жизни, о том, как люди передвигаются по дому, занятые своими дневными делами. Все было расставлено как на сцене — с той же фальшью. Бирн отступил назад, едва не наткнувшись на мужчину, стоявшего позади него.
— Забавно, не правда ли? — проговорил Саймон. — Я тоже чувствую себя здесь подобным образом. — Минуя Бирна, он вступил в зал и взял со стола книжку. — Вы любите читать? Здесь много книг. — Он показал на дверь, ведущую в восточную часть дома. — Это помещение официально считается библиотекой, хотя книгами набит весь дом.
— Я читаю мало, — ответил Бирн. — Просто нет времени.
— Ну почему люди всегда с такой добродетелью в голосе уверяют, что у них нет времени для чтения? Я бы назвал это весьма позорным качеством… или же вы человек действия, способный оказать воздействие на наш многоцветный, вдохновленный масс-медиа мир? Телек там… — Саймон указал на другую дверь напротив кухни. — Но Рут его не одобряет. И у вас, конечно, будет слишком много работы, чтобы проводить свою жизнь перед ящиком. — Не закрывая рта, он обходил зал, поднимая и опуская книгу за книгой, поправляя стопку журналов, открывая то одну, то другую страницу, наконец, весь зал наполнился яркими изображениями садов, одежды, людей, домов и еды. Бирн следил за тем, как бесцельно виляет Саймон между столом и шкафом, между буфетом и мягким креслом, будто пытаясь придать дому какой-то характер, некое подобие жизни. Но все осталось по-прежнему.
Тут Бирн увидел над передней дверью какую-то надпись, заключенную в рамку из розового дерева.
— А это что такое? — спросил он.
Саймон посмотрел вверх.
— Значит, вы не читаете по-французски? Ну, знаете ли, дорогуша. — И вдруг произнес стихотворение по памяти, голос его сразу сделался глубоким, богатым, красноречивым, ласкавшим словно ставшие шелковыми строки:
De sa dent soudaine et vorace,
Comme un chien l'amour m'a mordu…
En suivant mon sang repandu,
Va, tu pourras suivre ma trace…
Prends un cheval de bonne race,
Pars, et suis mon chemin ardu,
Fondriere ou sentier perdu,
Si la course ne te harasse!
En passant par ou j'ai passe,
Tu verras que seul et blesse
J'ai parcouru ce triste monde.
Et qu'ainsi je m'en fus mourir
Bien loin, bien loin, sans decouvrir
Le bleu manoir de Rosamonde.
Потом он улыбнулся слегка и, не глядя на Бирна, повторил перевод последнего трехстишия:
И умер, не достигнув цели.
Измученный болезнью и трудом,
Не отыскал я Розамунды синий дом,
Но злую участь и жестокий рок
Я не себя своей рукой навлек.
— Приветствую вас в Голубом поместье, мистер Бирн, — проговорил он. — Его построила наша прабабушка Розамунда, она любила петь песню, в которой есть такие слова. Мы ее не знали, она умерла перед войной.
— Кто это «мы»?
— Конечно же, Рут и я. — Саймон поднял бровь. — Разве никто вам не объяснил? Мы с ней кузены. Делим постель и происхождение.
— И дом тоже?
Саймон опустил книгу.
— Нет, — спокойно ответил он. — Дом мы не делим и никогда не будем делить. Он целиком принадлежит ей. — Голос Саймона сделался насмешливым. — Впрочем, я здесь пленник.
Глаза его злорадно сверкнули на Бирна, будто наслаждаясь мелодрамой.
— Привет, я вижу, идет экскурсия. — Легкий прохладный голос донесся с одной из верхних площадок. На ней появилась Кейт. Она направилась к ним.
— Ты опять пил, — сказала она решительно Саймону. — Когда ты наконец перестанешь?
— И как только тебе удалось, моя маленькая умница, заметить это. Видишь ли, племянница, я даже держу бокал в руке, и поэтому ты можешь не сомневаться в том, что твой вдохновенный диагноз точен.
Она поглядела на Бирна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47