Она положила в корзинку список покупок, составленный тетей Маргарет, и какие-то деньги. Это ее первая вылазка в Эппинг. У ворот она замечает Шэдуэлла, развешивающего выстиранное белье на веревке, протянутой между яблонями. Она машет ему, хотя садовник редко замечает ее присутствие.»

Да, Маргарет, безусловно, требовалась помощь мужчины, как и теперь Рут. Садовник всегда участвовал во всем происходящем в поместье. В конце концов, коттедж был построен именно для него.

«На этот раз Шэдуэлл кивает, прикасаясь к своей кепке. Отлично! Старина Шэдуэлл заметил ее. Наверное, Элизабет действительно взрослеет, становится независимой.
На дороге восторг начинает меркнуть. Появляются сомнения. Что, если она упадет? Что, если ее увидят? Элизабет нажимает на педали медленнее, внезапно ощутив, что возле поместья никого не будет, она встретит других людей, только выехав на шоссе, ведущее в Эппинг, с его повозками и машинами. Там люди увидят ее. Сегодня базарный день, и в центре полно людей. Неужели они бросят свои дела ради того, чтобы посмотреть на нее?
Причина ее нерешительности кроется отнюдь не в вздорной боязни того, что юбка может запутаться между спицами, и она упадет; тогда с нее что-нибудь да слетит, или платье порвется или испачкается в масле. Многое может сложиться не так.
Ее щеки горят от утомления и раздражения. Почему тетя Маргарет так неразумно ведет себя? Она запретила Элизабет носить шаровары на людях. Начался бесконечный спор. Они сражались целую неделю, когда Элизабет заказала себе пару из каталога. Спортивные брюки появились через два дня — колючий оливковый твид.
За завтраком Маргарет отказалась даже обсуждать этот вопрос.
— Леди не подобает их носить, пусть миссис Падфилд одевает брюки. Это ее собственное дело. Однако твое поведение касается меня, и я не хочу, чтобы ты выглядела смешной. Я не хочу слышать более ни слова на эту тему. — Иона отправилась прочь из комнаты.
Родди сардонически поднял бровь, повернувшись к Элизабет.
— Я отвезу тебя, если хочешь.
— Не надо, все в порядке. — Она вздохнула. — Сегодня придется ехать в юбке.
— Как угодно. — Он встал. — Потерпи немного, ящерица. Скоро ты станешь взрослой и тогда сможешь делать все, что захочешь.
Она рассмеялась.
— Так вот чему тебя научили в Оксфорде? Разве кто-нибудь может делать все что угодно, взрослый он или нет? Но какова идея! Что бы сказала на это Маргарет?
— Забудь о тете Маргарет. Кстати, если не похолодает, мы сможем сегодня поплавать? Шэдуэлл утверждает, что расчистил пруд от водорослей.
— О, это было бы действительно превосходно!
Элизабет немедленно приободрилась. Но ее хорошего настроения хватило на то, чтобы выехать из ворот и оказаться на безлюдной дороге, ведущей к Эппингу.
Она не упадет. Юбка не порвется и не испачкается. Она въедет в Эппинг с поднятой головой и уверенно справится с уличным движением. Маргарет исписала целый лист, и ей пришлось потратить час, чтобы сделать все покупки. Зачем на этом свете потребовалась розовая вода тете Мег? Элизабет решительно толкает свой велосипед от аптекаря к пекарю, ощущая себя ответственной и взрослой.
Она возвращается через рынок, и какие-то бархатные ленты в одном из ларьков привлекают ее. Элизабет на миг останавливается, рассматривая цвета. У нее нет собственных денег, но Маргарет не будет возражать, если она возьмет из домашних. Она стоит какое-то время, выбирая между изумрудной зеленью и глубоким вишневым оттенком.
Невзирая на шум и суматоху рынка, толкающуюся толпу и крики ларечников, она осознает, что за ней наблюдают. Неприятное ощущение прикасается к лопаткам, колет их. Не желая того, она медленно поворачивается. В двери лавки мясника стоит маленький ребенок, не моргая, разглядывающий ее. На нем чужая, бедная, залатанная одежда. Лицо неумыто, волосы грязны, в ботинках дыры.
Он глядит на нее — вчерашний младенец, едва научившийся ходить, и она улыбается ему. Поудив в кошельке Маргарет, Элизабет достает пенни.
— Вот возьми, — говорит она, протягивая монетку ребенку.
Он потянулся за ней, но грубая ладонь отбрасывает его руку.
— Мы не нуждаемся в милостыни, мисс. — Лицо матери резкое, тонкие черты искажены раздражением. Бледные соломенные волосы, собранные на затылке в неопрятный пучок.
— Простите, я просто подумала… это чтобы мальчик купил себе конфет. — Элизабет зарделась, ощутив всеобщее внимание к себе.
Женщина смотрит на нее, и ледяные глаза становятся неприятно похожими на глаза ребенка.
— Ты из поместья, так? — говорит она наконец.
— Да. — Элизабет не знает, что сказать.
— Тогда передай кое-что. Скажи Родди Банньеру, что Питеру нужны новые ботинки. Поняла? Я ничего не прошу для себя, но Питер быстро растет и… — Она оглядывает Элизабет от соломенной шляпки до лакированной кожи ботинок. — Ох, да зачем я стараюсь? — Голос ее полон горечи. — Что тебе до нас. Покупай себе ленты, девица, и ступай прихорашиваться.
Она поворачивается, увлекая за собой мальчишку, и растворяется в толпе.»

Он не был уверен: можно ли говорить о шароварах, так ли обстояло дело в 1914 году? А потом партия Джесси Лайтоулер, верно ли она прозвучала? Не поддалась ли она клише: истощенная гордая мать и молчаливый внимательный ребенок?
Ребенок получился верно. По крайней мере в этом Том был уверен. Глаза Питера Лайтоулера не пропускали ничего — ни тогда, ни теперь. Холодный самоконтроль… этот лаконичный портрет сойдет.

«Элизабет задумчива по пути домой, непривычно молчалива за завтраком. Родди читает, приставив книгу к кувшину с водой. Тетя Маргарет занята предстоящим расставанием с кухаркой, возможным сокращением прислуги в связи с недавним объявлением войны.
— Вот что, просто не могу представить, чтобы мы остались без прислуги. Условия вполне выгодны, и никто не может сказать, что у нас беспокойное семейство. — Она сердито смотрит через стол на Родерика. — Полагаю, что ее мог обидеть недостаток элементарной любезности с твоей стороны, Родди. По-моему, ты иногда мог бы расставаться за столом с книгой.
— Неужели ты считаешь подобную пищу заслуживающей моего безраздельного внимания? — Брат с пренебрежением тыкает в рыбу вилкой. — Не понимаю, почему нам не завести полный штат постоянной прислуги. Тогда у нас не будет никаких неприятностей с этими их родственниками из деревни.
— У нас нет места, — отвечает Маргарет. — Дом невелик.
Он пожимает плечами.
— Комнаты над конюшней легко перестроить. Глупо жить так. Мы не бедны!
— Мы тоже не сделаны из денег. Родди, по-моему, тебе пора хорошенько подумать над своим отношением к жизни… — Маргарет знаменита своими «залпами всем бортом».
Он хохочет.
— Прекрасный удар, тетя. Быстрая перемена темы, резкое уклонение от обсуждаемого вопроса.
— Я хочу переговорить с тобой об этом после ленча, Родерик. Пожалуйста, приди в библиотеку, когда будешь готов.
— Мы идем купаться. — Он смотрит на Элизабет.
— Во всяком случае, не сразу после ленча. Это весьма нездоровая привычка. К тому же я не уверена, что озеро уже чисто.
— Шэдуэлл вчера закончил с ним. Он дал нам разрешение.
— Хорошо, у тебя будет много времени для купания после нашего короткого разговора. Я ожидаю тебя в два. — Близорукие глаза хмуро смотрят на Родди.
— Очень хорошо. — Он поворачивается к Элизабет. — Тогда в четыре? У озера? — Она кивает. Быть может, там она и спросит его о новых ботинках для Питера. Быть может.
…
Но, добравшись до озера, Элизабет решает молчать. Откуда ей знать, ведь женщина могла и ошибиться? Впрочем, она выглядела решительной и достаточно расстроенной. Элизабет просто не может представить себе, чтобы ее безупречный брат имел какое-либо отношение к подобному существу.
Элизабет ничего не знает о его друзьях, он никогда не приводит их домой. Но в «Ковент-Гардене», когда ее мать пела Сюзанну в «Свадьбе Фигаро», она видела женщин, показавшихся ей экзотическими птицами. Она не сомневается, что друзья Родди похожи на них: элегантные, утонченные и остроумные. Они отпускают шутки и наделены многими дарами… Она даже не знает, сумеет ли когда-нибудь познакомиться с такими людьми, назвать их своими друзьями.
Она поджидает Родди в тени бука, разглядывая пляшущий на воде солнечный свет. Озеро лежит на границе поместья и со всех сторон огорожено буковой изгородью.
Элизабет пришла немного рано, жара еще не спала. Она задумчиво снимает платье и юбки. На ней купальный костюм, сложное сооружение из оборок и полос материи.
Наконец она слышит, что Родди, приближаясь, посвистывает за деревьями, что он обычно делает лишь после того, как глотнет бренди из графина в буфете. Она отстранение вздыхает. По крайней мере после этого брат всегда пребывает в хорошем настроении. Его белая рубаха чуть расстегнута на груди, волосы в легком беспорядке. Увидев ее, он смеется.
— Позор тебе, Лиззи, ты прямо как на ярмарочной площади. Надо вот так. — Он бросает принесенное полотенце на один из торчащих корней. А потом раздевается догола под ее потрясенным и смущенным взглядом.
Едва поняв, что он собирается делать, она поворачивается к нему спиной. Волосы, текучие мышцы, поблескивающие от пота… она чувствует себя неуютно.
— Родди, не делай этого!
— Не будь ханжой. Какой в этом вред? Это наше озеро, наша собственность. — Он заходит сзади нее, кладет свои руки на ее плечи, мягко тянет за ткань. — Ну, снимай, не будь глупой. Ты молода, ты — дитя двадцатого столетия, ты даже родилась в 1900 году. Лиззи, зачем тебе цепляться за древние провинциальные нравы.
Она молчит. Он отодвигается. Что в этом плохого? И все же…
Она слышит всплеск, когда он чисто входит в воду. Белое тело брата под водой стремится к острову в середине озера. Жилистые руки рассекают затененную деревьями воду.
— Ну, иди, — кричит он. — Тут чудесно и прохладно. — Она нерешительно стоит на краю. А потом медленно входит в воду — чуть-чуть, — пальцы ног окунаются в мягкий ил.
— Только, ради бога, сними этот нелепый костюм, девочка! — В его голосе звучит насмешка.
Это смешно, но он совершенно прав. Ее руки непривычно неуклюже расстегивают одеяние, давая ему упасть на берег. Охнув от холода, она погружается в воду.
Брат ждет ее в тростниках у острова, плавая на спине. Она не хочет смотреть, но ей интересно. Она никогда не видела его полностью обнаженным. Словно поняв ее, он вдруг переворачивается, опустив ноги вниз, так что она может видеть его голову, прилипшие к голове темные кудри и темно-синие глаза…
— Чего хотела тетя Маргарет? — спросила она. — Ты сказал ей, что намереваешься делать?
Рот его напрягается.
— Она глупа. В моем случае это не ее дело. Я в самую последнюю очередь нуждаюсь в нотациях старых дев.
— Я бы хотела, чтобы ты разговаривал по-другому. — Теперь она покачивается как пробка, разглядывая судорожные движения стрекозы:
— Да скорее же расти, Лиззи! — Он весь в нетерпении. — Погляди на себя. Ты женщина, а ведешь себя как малое дитя.
Ей не нравится этот разговор, не нравится это безрассудство в словах. Руками она прикрывает грудь, пытается изменить тему.
— А помнишь, когда мы были маленькими, ты говорил, что хотел бы срубить все деревья?
Он внимательно посмотрел на нее.
— Когда дом станет моим, именно так я и поступлю. Подожди, увидишь.
— Но разве они не нравятся тебе? — Она плывет подобающим леди брассом, высоко подняв голову над водой; восхитительная, прохладная и утешающая вода ласково охватывает ее тело.
— А знаешь, почем мы нечасто можем плавать в этом озере? Не из-за водорослей, а из-за проклятых листьев, которые падают сюда каждую осень. Шэдуэлл в основном только выгребает их. Его можно использовать с большей пользой.
— Но деревья прекрасны… — Она поворачивается на спину, как только что делал Родди, и разглядывает сквозь лиственный полог горячее синее небо над головой. Листья шевелятся, чуть покачиваются под далеким ветерком. Место зачарованное… многозначительное. Во второй раз за тот день она ощущает на себе чей-то взгляд. Элизабет оборачивается. Брат смотрит на нее с бесстрастным лицом.
Она говорит:
— Сегодня в Эппинге я встретила женщину, которая сказала, что знает тебя… такую неопрятную блондинку. Она просила передать тебе, что Питер нуждается в новых ботинках.
Он тихо произносит:
— Откуда в твоем голосе эта интонация, Лиззи? Откуда такое осуждение?
— Значит, ты знаешь, кого я имею в виду? Питер — это ее маленький мальчик, правда? Кто он тебе? — Она переворачивается и становится на мягкое дно, вода достает до ее плеч. Руки ее описывают круги в темной воде.
— Сколько вопросов. Все это не твое дело, ящерица.
— Она выглядит бедной, мальчик грязен. Кто они, Родди? — Что-то заставляет ее настаивать.
— Оставь эту тему. Прекрати.
— Она показалась мне знакомой… — Элизабет умолкает, пытаясь вспомнить. Листья над головой шевелятся, бросая тени на воду. — Я видела ее однажды, — говорит она тихо, не вполне различая лицо брата. Солнце слепит ее, лучи, падая на воду, бьют в глаза. Чтобы прикрыть их, она приподнимает ладонь. — Это было ночью. Здесь. И ты был с ней.
— Заткнись!
— Значит, он твой сын, так? — Она не понимает, что делает. — Ты… — Она вспоминает фразу, уродливую фразу. — Ты изнасиловал эту женщину.
Не говоря ни слова, он направляется к ней. Она все еще не видит его лица.
— Родди, как ты мог это сделать? Как мог ты сделать такое и потом не помочь им? Она показалась мне такой бедной, такой усталой.
— И ты на их стороне, да? Вот это предательство. В любом случае она была шлюхой. Глупой дешевой шлюхой.
— Но ты изнасиловал ее!
Удар отбрасывает ее голову в сторону, лишает равновесия. Элизабет падает, набирая воды носом и ртом. Она сопротивляется, но его цепкие руки вытягивают ее на остров. Птицы выпархивают из тростников. Одна из них, большая и черная, закрывает крыльями солнце. Элизабет пытается вздохнуть.
Но брат беззаботен и груб, и она не может отдышаться даже теперь, хотя они уже выбрались из воды и лежат на берегу, а крохотные насекомые шныряют в теплой грязи под ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47