На морщинистом лице появилась слабая улыбка.
— Поймите, я не самый лучший кандидат для подобной работы. Как жаль, что Рут отказывается помочь вам; откровенно говоря, история дома принадлежит именно ей, женской линии семьи. — Ладонь старика на мгновение легла на колено Кейт, когда он потянулся за чаем. И Бирн с удивлением заметил ногти, обрамленные траурной каймой. Старик смотрел на Тома. — Кейт знает всю эту древнюю историю.
— Я должна была спросить твоего разрешения, — сказала она. — Не мне говорить…
— Плохо о мертвых… — закончил старик. Кейт покраснела. — Ничего, моя дорогая, — продолжил он. — Все это было настолько давно. — Задумчиво помешивая чай, он откинулся на спинку дивана. Представление возобновилось. — Я никогда не знал Розамунду. Я был ребенком Родерика, рожденным не по ту сторону одеяла. Матерью моей была деревенская девушка по имени Джесси Лайтоулер. Мое появление на свет вызвало некоторые хлопоты, связанные с падением моего отца. — Невидящими глазами он уставился в чашку. — Праведная тройка женщин: матриархальная Розамунда, ее сестра Маргарет, засушенная донельзя ехидная старая дева, и прекрасная юная Элизабет составили заговор, и Родерик, единственный сын, единственный мужчина в роду, был изгнан. Причем не за столь уж необычный грех — за рождение внебрачного ребенка… Не докучаем ли мы вам? — внезапно резко прозвучал его сухой голос и он посмотрел на Бирна.
— Вовсе нет, — ответил тот любезно. — Но если вы не против, мне уже пора возвращаться в поместье. Неплохо бы переодеться. — Он встал. — Благодарю вас за чай. До свидания, Кейт, Том… мистер Лайтоулер.
Он нашел путь наружу и закрыл за собой парадную дверь. Бирн стремился на воздух — к останкам кукольного представления, еще остававшимся на поляне.
Он хотел убраться подальше от Питера Лайтоулера. Причин подобной реакции Бирн не хотел исследовать, однако она была чрезвычайно сильна. Ему не нравился этот человек: его медлительный голос, древняя грязная ладонь на колене Кейт, холодное объяснение странных и необычных поступков.
Не внушал доверия и способ, каким Лайтоулер попытался всучить ему деньги. Словно чтобы подкупить его.
Бирн решил вернуть деньги назад.
14
День выдался весьма жаркий. Даже коровья петрушка у дороги поникла, запах ее терялся в вони расплавившегося асфальта. Том и Кейт возвращались в поместье из Тейдона, и юноша обдумывал предмет, таившийся на задворках его ума. Он сказал:
— Твой дядя Питер так и не упомянул Саймона, даже не спросил о нем. Разве они не разговаривают?
Кейт вздохнула.
— Виновата здесь мама. Она терпеть не может дядю Питера, не желает даже видеть его в своем доме. И еще. Том: пожалуйста, не рассказывай ей, где мы были сегодня днем. Ей не нравится, когда я бываю у дяди Питера.
Том нахмурился.
— Ты хочешь, чтобы я солгал? Бирн тоже был там, ты не забыла?
— Знаю. Похоже, мне придется предупредить и его.
Он был озадачен.
— Ну, это, пожалуй, уже слишком.
— Вопрос, возможно, и не всплывет. Но в противном случае предоставь мне вести разговор. Мама очень защищает Алисию, понимаешь. Развод между Алисией и Питером сложился довольно грязно: детей оставили Алисии, она и воспитала Саймона с мамой. Неудивительно, что они верны ей.
— Почему же тогда Лайтоулер вернулся в Тейдон? Чем городок привлекает его?
— Питер вырос здесь, однако я вижу во всей истории нечто большее. Он сказал мне, что хочет перед смертью уладить все взаимоотношения. Ты должен знать, что ему скоро восемьдесят пять.
— Значит, Саймон довольно поздно появился в его жизни.
— Не слишком. — Она пожала плечами. — Саймон сейчас на середине пятого десятка.
— Он кажется старше. — Том покосился на безоблачное небо, обжигавшее сияющей синевой. — Отдам все что угодно за возможность поплавать, — сказал он, меняя тему. Довольно этих запутанных семейных отношений.
— Отличная идея! — Кейт прикоснулась к его обнаженной руке своими легкими и прохладными пальцами. — Как только вернемся домой.
— У вас есть бассейн?
— Это было бы слишком просто. У нас есть озеро.
— Звучит превосходно.
Том еще не исследовал окрестности поместья, он не выходил за пределы террасы и огорода, и ему хотелось увидеть округу, этот странный уголок, расположенный внутри треугольника, образованного тремя шоссе. Здесь всегда жили уединенно, подумал он. И когда Розамунда построила дом, и когда Элизабет и Родерик жили здесь, поместье всегда было со всех сторон окружено лесом. До Лондона отсюда еще следовало добраться. И некоторые из живущих в деревне людей, должно быть, никогда не бывали в городе…
А теперь отгороженное дорогами поместье вновь стало уединенным. Не столь уж далеко гудели шоссе. В Станстед, в Кембридж, в Бирмингем… торопливые потоки ярких машин охватывали их словно тугим ожерельем из самоцветов.

Они приближались к озеру лесом, выходящим к огороду. Взору открывался широкий водный простор, прохладный и спокойный как стекло под высокими деревьями. От дома его скрывали зеленые изгороди, кустарники и сады.
Озеро пряталось в глубокой тени; черное, оно казалось бездонным. Часть воды покрывали яркие зеленые водоросли. В середине поднимался небольшой остров, заросший тростником и высокой травой. Уток здесь не было, других птиц тоже, и рыба не рябила поверхность воды.
По периметру озеро окружали скалы; огромные глыбы из гранита и песчаника установили здесь во времена Розамунды, как пояснила Кейт. Еще она высадила рододендроны, азалии, магнолии и цветущую вишню.
— Настоящее чудо, — проговорила Кейт, — сад Эдема.
— Только заросший сорняками. — Масштаб сада слегка угнетал Тома. — Чтобы привести его в порядок, нужны бесконечные средства, бесконечное время, — сказал он. — Не могу представить, чтобы твоя мать смогла справиться с этим.
— Мы не можем заниматься другими делами. — Кейт посмотрела ему в глаза. — Мама ко всему подходит реалистично, у нее для всего существует долгосрочный план. Сначала огород, потом все остальное. Мы пытались заняться чем-то другим. Сперва нам казалось, что неплохо заняться цветником, но приходится экономить и выращивать только то, что можно продать. А остальная земля пока, увы, пребывает в диком состоянии.
— Потом это будет труднее сделать.
— У тебя есть какие-нибудь предложения? — Кейт остановилась и посмотрела на него с отнюдь не идеально скрываемым раздражением. Позади нее раскинулось озеро: невозмутимое черное зеркало, отражающее их поступки. — Неужели ты думаешь, что она не пыталась этого сделать? Национальный трест не желает даже смотреть на Голубое поместье, пока с него нельзя получить доход. Мы не можем продать его, не можем даже сдать. Дом принадлежит нам, хотим мы этого или нет.
— Саймона это, похоже, не слишком волнует.
— У него собственные проблемы.
— Какие проблемы? Что вообще происходит с кузеном Саймоном? Почему он такой трудный человек?
— Он пьяница. — Кейт решительно пожала плечами. — Пьяница со всеми пунктиками и неврозами. Мама считает, что он нуждается в поддержке, в долгом отдыхе и восстановлении (в конце концов, он актер и отдых для него не позор), но я сомневаюсь. По-моему, ей лучше было бы держаться подальше.
— Оставить дом?
Кейт была явно шокирована идеей, как будто еще не приходившей ей в голову.
— Оставить дом? О нет! Никто и никогда не покидает этот дом, прежде чем настает нужное время.
Он поглядел на нее с разочарованием.
— Кейт, я просто не понимаю .
— Тебе все равно, ты видишь лишь материал для твоей книги, который ничего для тебя не значит. — Яростно задышав, она отодвинулась от него, оглядывая озеро. Сделав полшага к ней, Том остановился.
Она повернулась к нему и медленно проговорила:
— Тебе лучше уехать, Том. Уехать отсюда.
— Что ты хочешь сказать? — Он словно ступил на плывун, зыбкий клочок непонимания, возникший между ними. Том отчаянно хотел прояснить отношения, понять, что именно хочет сказать Кейт, но услышал только свой слабый голос: — Ты шутишь?
Она взглянула на него — дорогая, такая привычная, хорошенькая Кейт: стриженая темно-золотистая головка, личико с острым подбородком. Глаза ее блеснули, и Том вдруг все понял… Это была шутка, так сказать, маленький фарс.
— Оставь поместье, Том. Ты не принадлежишь к нему. Книга у тебя не получится. — Доброта и терпимость в ее голосе обнаруживали явную искусственность.
Том посмотрел на стеклянную поверхность озера, на изящные березы и буки, бросающие тень на его тело, и понял, что не хочет плавать в нем. Стоячий водоем зарос и переполнился опавшей листвой.
— Давай вернемся в дом. Что бы ты там ни думала, я знаю, что сумею написать эту вещь. Пора браться за работу.
Кейт не стала спорить, но уже возле дома на травянистой лужайке произнесла:
— Я серьезно. Все это не имеет никакого отношения к тебе. Лучше выбирайся.
Том устремил свой взор за пределы огорода — в конце длинной подъездной аллеи виднелся аккуратный коттедж у ворот под соломенной крышей.
— Я остаюсь здесь, — сказал он, имея в виду совсем не это. — Если станет трудно, я перееду к старине Физекерли Бирну.
15
Той ночью люди, жившие в Лондоне и вокруг него, впервые увидели в небе ослепительную звезду. О новоявленном светиле недолго потолковали в газетах и масс-медиа, наконец, люди привыкли к нему.
Тихая искорка мерцала золотисто-янтарным светом над северным горизонтом в полукруге менее ярких звезд. Появление ее произвело бы впечатление лишь на технические журналы и восторженных любителей, если бы не приближение двухтысячного года.
До нового тысячелетия оставалось только пять лет, но какая разница? Люди всегда сомневались в точной дате Рождества Христова. И свет этой новой звезды выглядел возвышенным и благим, особенно для религиозных людей. Наиболее оптимистично настроенные христиане толковали о Втором пришествии, о начале нового мира. Прочие же видели в звезде напоминание о суде, последнюю возможность, предвестие адского пламени. Все знали о гибели внешней среды, о кружении войн, о росте числа голодающих.
Люди видели, что конец столетия возвещает начало хаоса. Тысячелетняя дата по григорианскому календарю принесла всем, кто следует ему, ощущение кризиса.
А тут еще новая звезда, вспыхнувшая на севере, — нестабильная и непредсказуемая.
Конечно же, она не была новой. Звезда эта всегда находилась на своем месте, во все времена, когда люди разглядывали небеса. Однако время от времени она вспыхивала поярче, и астрономы относили ее к числу катастрофических переменных.
В самом слове «катастрофический» таилось нечто привлекательное для воображения. Масс-медиа отреагировали мгновенно. Межзвездные катаклизмы и приближение тысячелетия на Земле смущали неустойчивые умы. У самаритян прибавилось работы, число преступлений внезапно подскочило, а Свидетели Иеговы процветали.
Настало воскресенье, но в Голубом поместье никто не посещал церкви, никто не бывал на утренних службах. Обитатели ходили по дому, гуляли в саду и окрестностях, ездили в деревню и через лес, но если их мысли обращались к тысячелетию, возносились к Богу, вспоминали о грехе и морали, то эти мысли они держали при себе. Дом же просто ждал своего дня в солнечном свете, устроившийся в самом центре паутины дорог и готовый к действиям.
И — как бывает в иных местах — дом словно затаил дыхание.

Вечером был фруктовый пунш, но никто не испытывал стремления к общению. Физекерли Бирн отстранился от общества, уединившись в коттедже.
Крепчавший ветер сулил грозу. Она принесет облегчение, подумал Том. Днем было слишком жарко. Иначе никто не уснет.
Они сидели вокруг кухонного стола. Кейт резала помидоры для салата, Том разглядывал светлую прядь ее волос, свисавшую на лоб, тонкие линии рта. Глаза ее смотрели на руки. Он попытался догадаться, о чем она думает, а потом встал и направился к ней вдоль стола.
— Помочь? — Он получил нож, доску и травы из сада. — Ага, тонкая работа. Значит, ты считаешь, что я не годен ни на что большее после дня, отданного книгам.
— О нет. Просто самое восхитительное занятие мы прибережем напоследок. — Опять этот косой взгляд. — Вымоешь посуду, — сказала она радостно. — Раз уж ты считаешь, что тебя недооценили.
— Как мило. — Том поглядел на Рут, но она, стоя к нему спиной, мыла картофель в раковине. Над раковиной висело зеркало, и он видел, что она хмурится.
— Можно ли мне налить себе еще, Рут? — спросил он.
— Что? Простите, — она обернулась, — я была за милю отсюда.
— Обдумываешь, что делать с варварами, которые ждут тебя завтра в школе? — Саймон оторвался от воскресных газет. — Здесь утверждают, что учитель ныне — профессия забытая: ни престижа, ни денег.
— Лучше расскажи мне что-нибудь новое. Похоже, никто не верит в то, что будущее действительно настанет. Словно оно не имеет никакого отношения к тому, какими вырастут наши дети, какое воздействие окажет на них наша культура.
А ее действительно волнует все это, подумал Том. Она и впрямь обеспокоена.
— И часто ли вам приходится сталкиваться с ней как самаритянке? — поинтересовался он.
— Кто рассказал вам об этом? — спросила Рут недовольным голосом.
— Я, — ответила Кейт. — Том намеревается провести здесь три месяца, а значит, он должен знать.
Рут вздохнула.
— Ну ладно. Но мы не должны рассказывать об этом, — объяснила она Тому. — Это для того, чтобы нас не тревожили дома, потому что тогда от них никак не отобьешься. Мы должны сохранять объективность. Это действительно будет сложно.
— Противоречит легкому и тонкому способу, которым самаритяне залечивают напрочь всю твою жизнь как таковую? — Саймон отодвинул в сторону нетронутый бокал с пуншем.
— Не начинай заново. Не знаю, почему ты так плохо относишься к этой работе.
— Не понимаешь? Все достаточно просто. Ревность, моя дорогая, что же еще? Ты сама говорила это. И тем не менее уезжаешь, тратишь сочувствие и симпатию на совершенно незнакомых людей, а я остаюсь дома, заброшенный и одинокий.
— Ты опять затеваешь эту глупую игру, Саймон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47