- А почему ты о музее ничего не говоришь, о летчике? - напомнил я. Был?
- Был. Нечего говорить - все по-старому.
- Боюсь, что ничего они в тех архивах не найдут. Столько времени прошло! Ты помнишь номер мотора?
- Две восьмерки и три тройки - 88333.
- Нет, в письме, кажется, мы писали - три восьмерки и две тройки.
- Ну - вот! И еще дожидаемся ответа! - загорячился Витя. - Так сто лет можно ждать и не дождаться.
- Откуда ты взял, что две восьмерки и три тройки? В газете было сказано: "схожий с цифрами 88833". Понял? Схожий, но не такой. А может, четыре восьмерки и одна тройка или все пять троек? А может, ни одной тройки, а все восьмерки? Цифры очень схожие, а там столько ржавчины наросло...
Витя растерялся.
- А может, только одна восьмерка посредине, а с боков по две тройки? А может, по краям по тройке, а в середине три восьмерки? - начал и он предлагать варианты. - Или впереди тройка, остальные восьмерки... Или...
Мы забыли про лошадь. На утоптанной, твердой тропинке начали царапать столбики цифр:
88888 88883 33388 33383 88388
83333 33333 33338 33833 88838
88333 38888 38883 83338 38333
88833 33888 33883 38383 83888
- Еще не писали 83388, - придумал Витя.
Проверили. Нет!
- А 88383? А 38838? - предложил я два варианта.
Опять проверили - нет!!!
- А 88338?
- Был!
- Не было!
Мне стало жутко: что за колдовские цифры!
А Витя издевался:
- Нет 83383! Нет 38838! Нет 33838!
Какие писали, а какие еще нет? Сколько вообще можно придумать комбинаций из этих цифр?
И кто сможет проверить все эти варианты, если б даже и придумал их все до одного?
Мы надеялись, что по номеру двигателя легко можно будет установить фамилию летчика. Но, оказывается, что и сам номер еще не номер, а загадка!
- А где кобыла? - спохватился Хмурец.
Лошади с телегой не было. Вот это номер!
Мы побежали в деревню, присматриваясь к следам колес. Но когда следы свернули на травинку, ведущую из города, тут уже все было исполосовано следами - ни разобрать, ни сосчитать.
- Да куда она пойдет? Конечно, в конюшню, к жеребенку! - сказал я.
- А может, к деду во двор? Она столько раз там была, дорогу знает...
Я бросился к конюшне, Витя - к хате деда Стахея.
Эх, лучше бы бежал к конюшне Хмурец!..
Кобыла стояла, уткнувшись мордой в дверь, и глухо ржала. Из конюшни отзывался, повизгивал жеребенок.
Прислонившись спиной к телеге, стоял мой отец. Стоял и сосредоточенно курил. На телеге, на камнях уже громоздился его велосипед.
- А-а, ты это... А Гриша где? - В голосе отца чувствовалась тревога.
- В город ушел. Мы его отпустили... - залепетал я. - Мы за него будем возить.
- Навозили уже, ничего не скажешь! - отец швырнул под ноги папиросу, раздавил ее каблуком. - Вам бы еще в прятки играть, а не с лошадьми дело иметь. Сопляки!.. Я в ваши годы за хозяина в доме был. А тут - кобылу не смогли устеречь!
Он снял с телеги велосипед, стукнул колесами о землю - хватает ли в шинах воздуха?
- Мы... - начал было я.
- Забирай лошадь, поворачивай назад! Рано еще на обед...
Я молча отвязал от оглобли вожжи. Грязные, выпачканные в дегте. Наверное, не только по земле волочились, но и в колесах запутались. Завязан узел уже иначе...
Отец отъехал немного и притормозил ногой о землю.
- А чего это вдруг понесло его в город?
Я рассказал, что случилось. Спешил, захлебывался - хоть бы чуть-чуть оправдаться перед отцом!
- Ну - ладно... Работайте вместо него.
Оттолкнулся ногой, поехал.
Я взобрался на телегу и дернул за вожжи.
Кобыла застригла ушами, взмахнула хвостом.
Я хлестнул вожжами. Скотина... Из-за нее все наши неприятности...
На крупе вспухли неровные рубцы. Кобыла переступила с ноги на ногу, покосила на меня глазом и недовольно заржала. Опять из конюшни тоненько, по-поросячьи, отозвался жеребенок.
Я задергал вожжами сильнее - уздечка заехала на уши. Слез, подошел, чтобы поправить и взнуздать. Кобыла задрала морду к самому небу, зло оскалила крупные, как долото, желтые зубы.
- Косенька, кося... - сменил я гнев на милость.
Кобыла мне не верила, прижимала уши, подергивала губами, когда я протягивал руку к уздечке.
Я стал на оглоблю, потом уселся на кобыле верхом впереди чересседельника: "Не достану снизу, то доберусь сверху..." Наклонился вперед - дотянуться до уздечки мешала дуга. А под дугу не подлезешь прищемит, как жабу.
- Ленька, ты чего? Ха-ха-ха! Ой, умру! - Выйдя из-за конюшни, Витька корчился от смеха, приседал, хватался за живот. - Ой, спасите, люди добрые, тронулся Лаврушка!
Я спрыгнул на землю. Кобыла облегченно встряхнулась, зазвенела сбруей.
- Хотел зануздать, а она как щелкнет зубами... Чуть руку не отхватила, - сказал я. - И голову задирает, не дается...
- Да это же просто делается...
Витя достал из кармана корку хлеба. Кобыла тут же зашлепала по ладони губами, и Внтя спокойно взнуздал ее. Поняв, что ее обхитрили, кобыла еще раз жалобно заржала, и сразу же ей отозвался плаксивым голоском жеребенок.
- Мы бы тебя пустили покормить малыша, но скоро обед, понимаешь? И вот - видишь? Закрыто! - Витя дернул замок. Послышался щелчок, и тяжеловесное пузо замка отвалилось книзу.
Хмурец растерялся от такой неожиданности, защелкнул замок и дернул кобылу за узду.
- Слушай, это же нечестно! Кобыла видела, что дверь не замкнута. Что она подумает о нас?
- Пошел ты! - разозлился Хмурец. - Там уже хату дедову начали разбирать, а ты... "Что кобыла подумает!" У меня живот болит от смеха... Пусть думает, на то у нее большая голова.
Мы вели лошадь под уздцы и спорили - способны ли мыслить лошади и вообще животные? Недавно по телевизору показывали научно-популярный фильм. Выходит, что даже растения чувствуют, реагируют на всяческие внешние раздражители. Показано было, как дергается стрелочка самописца, чертит острые углы, когда к листу растения подносили зажженную спичку... Чудеса да и только! Можно себе представить, сколько неслышимых голосов вокруг, когда вгрызаются в стволы деревьев пилы...
- А дельфины? О дельфинах читал? У них мозг больше, чем у человека! говорил Хмурец.
- С ними скоро будут переговариваться! Ух, и нарасскажут всякой всячины! - говорил я.
О дельфинах нам хватило разговора до самой хаты деда Стахея.
Здорово! Как быстро подвигается дело у строителей. Только что "придирали", чтобы поплотнее лег последний венец сруба, а тут уже забрались на старую дедову хату. Пыль и прах летят столбом, весь двор запорошен старой коричнево-серой соломой. Ребрами торчат стропила...
Решили на двор не заезжать, набросили вожжи на столбик у ворот, пошли во двор...
Под сараем рядом с дровами лежат снопики старой почерневшей соломы с крыши. Строители - люди бережливые, считают, что она еще может пригодиться в хозяйстве. Вторая дверь сарая, поменьше, ведет на сеновал. Эта, левая дверь, раскрыта настежь, и видно, как все загромождено там нехитрым дедовым скарбом - стоят самодельные деревянная кровать и стол, всевозможные ушаты, скамейки, сундуки, кухонный шкафчик.
Зашли в сенцы - посмотреть. Непривычно светло, над головой решетка из стропил и поперечных жердей. Под ногами на глиняном полу солома и источенные жуками, рассыпающиеся от малейшего прикосновения обломки.
- Берегись, не разевай рот! - крикнули нам сверху, и мы прошли в хату.
На месте только печь. Тяжеленная лава стоит наискосок посреди комнаты видимо, ее хотели выносить и бросили.
Около подпечка стоял на коленях дед Стахей и скреб в нем кочергой.
- Вот хорошо, что зашли. Никак не подцеплю, чтоб им пусто было... Лапти там... Оборы ременные... Может, на кнут или еще на что сгодятся. Который из вас потоньше?
Я тоже стал на коленки и сунул голову в подпечек.
Бр-р, как там темно... Будто в пещере какой.
Глаза немного пообвыкли, и я увидел под стенкой бугорок высохшей земли и какую-то порку. Валялась разбитая бутылка, стоптанные ботинки, пустые консервные банки - припасал, наверное, дед для рыбалки... Лапти лежали возле стенки у самого лаза. Я выбросил их и подался назад, как рак.
Дед выдернул ремни и швырнул лапти назад под печь.
- А вот куда я спрятал письма Миколкины, документы всякие, значки хоть убейте, не помню. Раз тюкнуло в голову: "В завалинке, под кострицей!" Раскидал все подчистую - ничего не нашел... А там и карточка Миколкина была, в летчицкой форме. С женой... Забыл я уже Колино лицо... Все силюсь припомнить, голова трещит - и никак... Какое-то лицо молодое перед глазами и все...
Дед потер кулаками веки, как ребенок.
- Вот разве дотла хату разберут, тогда что-нибудь найдется...
Нам захотелось тут же начать поиски. Но ждала нас телега с камнями, и надо было ехать еще...
Вышли во двор.
Высоко в небе кругами плавали, распластав крылья, аисты. Оттуда доносился их ликующий клекот. Радовались птицы хорошей погоде и ясному небу, миру на зеленой земле...
Как аисты, торчали на хате, постукивали топорами мужчины-строители. Шесть наверху, двое внизу - оттаскивали старую солому и остатки жердей.
Отец Гриши сидел над самой дверью в сени и курил, подставив под цигарку ладонь. Он плевал вниз черной от пыли слюной, недовольно морщил запыленное лицо...
НАХОДКА
Вечер. На дворе деда Стахея разруха - не пройти.
Мы с Витей сидим на бревне под забором, уставшие вконец. Камни дают себя знать, это не мох. Собрали и привезли после обеда еще два раза...
Дед возится на сеновале, чем-то стучит, шебуршит - готовит постели себе и Грише. Потом собирает обломки жердей и несет в огород, подальше от соломы - будет готовить ужин.
Давно уже прошел улицей скот. В сараях отзвенели ведра - коров подоили.
Пришла моя мать, принесла деду кувшин молока.
- Если б человек так быстро строил, как разрушает... - говорит она, ни к кому не обращаясь, и останавливается около нас.
Из огорода потянуло дымком. Подошел к нам и дед.
- В войну еще быстрее было... Как корова языком целые деревни слизывала... - сказал он и пригорюнился.
Мать горестно покачала головой:
- Не дай бог опять войну пережить! Не дай бог... У меня еще от той руки дрожат...
Оставила деду молоко и напустилась на меня - почему не иду домой? Может, и я надумал от дома отбиться? Чтоб сию же минуту был в своей хате, не то запрет дверь...
Но мы с Витей не торопились. Нам хотелось дождаться Гриши.
Явился он, когда у нас лопнуло терпение. Руки - как у дегтярника.
- Назад с Витькиным отцом ехал. Мотоцикл испортился: и чинили, и в руках вели.
- Как Володя?
- Не видел, можно сказать. Не пустили. И три дня, сказали, не приходить, не будут пускать.
Больше от него ничего не добились. Вот чертовский характер! Знали бы не ждали...
...Когда утром я снова пришел во двор деда, там уже хлопотали Гриша и Витя, относили к сараю и укладывали под крышу коротенькие бревна из межоконного простенка. Оба успели запылиться, как мельники, только и разница, что не белая пыль, а желтая - труха.
- Сегодня не поедем за камнями?
- Грузовик послали. Пятерых взрослых твой отец выделил, надоело ему смотреть на нашу забаву... - объяснил Витя. - Сказал, если есть желание, помогайте около хаты.
Помогать так помогать. Мы таскаем эти бревнышки почти бегом, плотники не успевают их отдирать топорами от простенков. За длинные бревна хватаемся втроем и уже не бежим, а еле ползем.
Разломала завалинку. Кострица не рассыпалась, от нее можно отламывать куски, как будто она побывала под прессом. Гриша принес из сарая мешок и сказал:
- Вот... Носите кострицу в хлев, на подстилку.
Витя держал мешок зубами и руками, растопырив его верх треугольником. Бросил я охапку в этот треугольник, а Витя не удержался - чих! Край мешка выпал изо рта. Еще бросок - апчхи!
- Это ты, трубочист, изобрел такой способ? Смотри, как добрые люди делают...
Гриша взмахнул мешком у самой земли, и тот вздулся, как аэростат. Чаратун скоренько переступил через него, как будто хотел сесть верхом, и нацепил края на пальцы ног. Левой рукой он оттянул край кверху - получился тот же треугольник - и начал загребать в мешок кострицу правой рукой.
- Один управляешься - это раз, в десять раз быстрее - два! И чихать не будешь - три! - говорил он, загребая кострицу, и вдруг расчихался: чих-чих-чих! Часто, как из пулемета.
Были в кострице мышиные и крысиные ходы, старые, оставленные осиные гнезда и одно действующее - шмелиное. Переселять шмелей было некуда, пришлось разорить. Шмели не кусались, а только метались над разоренным гнездом, угрожающе летали возле наших носов. Правда, меду досталось - кот наплакал: по две-три сотники на брата.
Не находилось только никаких свертков, никаких бумаг...
В конце завалинки, у самых сеней кострица перемешалась с землей и древесной гнилью. Под пол, между двумя прогнившими штандарами - дубовыми чурками, которые служили вместо фундамента, вел широкий лаз.
Я преодолел страх, сунул туда руку. Нащупал какую-то сырую, холодную ветошь. Вытащил...
Это была истлевшая и вконец изгрызенная клеенка. Попробовали развернуть - расползлась в руках, посыпалась бурая труха и сор.
- Осторожно! Это, наверное, дедовы бумага! - закричал Гриша.
Вытрясли, что только можно было, на мешок. Витя достал из норы еще пригоршни две земли, выбрал из нее несколько крохотных кусочков - коричневых и грязных.
Мы пересмотрели каждый огрызок. Нигде ни одной буквочки, на некоторых проступают бледно-фиолетовые пятна. Есть кусочки потолще, наверное, остатки фотоснимков.
И все...
Мы долго сидели у разостланного мешка.
Досадно и обидно...
А у меня была тайная надежда: найдем снимок, а на том снимке - человек, очень похожий на Володю Поликарова. Значит, Микола - его отец, а Володя внук деда...
Обидно и горько!..
- Давайте деду ничего не скажем... - Хмурец тяжело вздохнул.
- А что это даст? - Гриша сгреб истлевшие кусочки, ссыпал себе в карман. Мешок вытряхнул и начал набивать его кострицей.
Еще одна завалинка - в заросшем бурьяном и старыми кустами сирени палисаднике. Третья - вдоль тыльной стены. Таскать не перетаскать...
В самую жару появился дед Стахей - загнал телят на отдых в телятник. Поздоровался с рабочими, подошел к нам.
- Слушайте, молодцы, что я вспомнил... - дед присел на бревно. - Мой Микола перед войной собирался ко мне жену с дитем привезти показать. Да так и не собрался - война началась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19