И тут между мной и медведем возник красноармеец Воробьёв с наганами в обеих руках. От первого же выстрела медведь рухнул и перевернулся на спину, задрав лапы так, что я видел его запачканные глиной подошвы. Бистро я вскочил на ноги и счал себя ощупывать. Кости были целы. «А синяки, товарищ командир, сойдут», — пошутил Воробьёв.
Подошли к медведю. Что за черт! Я всегда хорошо стрелял, а тут какое-то колдовство. Наклонившись к огромной разинутой пасти медведя, я двумя руками ощупал его череп. Кости были переломаны, потому что под ладонями они ходили ходуном. Позднее, когда мы сняли с него шкуру, все пять моих пуль обнаружились в голове. Какой живучестью наделила природа этого зверя. Пуля из нагана Воробьёва сидела в самой середине звериного сердца.
Уставшие бойцы пировали до вечера, делали шашлыки, жарили мясо на камнях. Мулеков почему-то был угрюмым. Его я спросил, доводилось ли ему коптить мясо в таёжных условиях, чтобы заготовить пищу впрок. «К сожалению, коптить не умею», — ответил он.
Вынимая документы из перемётной сумки, я заметил, что лошадь моя дрожит, Я сказал об этом Мулекову, он, небрежно посмотрев на лошадь, ответил, что она напугалась медведя. Но красноармеец Величко возразил, что лошадь мою стало трясти до медведя и причина, вероятно, кроется в чём-то другом. Вечерняя заря гасла, сгущались сумерки. Слева, на низкой горе, мы услышали, как под чьими-то ногами скрипит и осыпается вниз щебень. Мы насторожились, держа наганы наготове. И вдруг раздался голос человека: «Эй, эге-е-гей! Стрелять, однахо, не надо!»
Человек! Первый человек, встретившийся нам в этой проклятой заколдованной тайге! В волнении мы вскочили на ноги и закричали охрипшими голосами. Захрустел валежник, качнулись ветки, и к огню вышел небольшой сухонький человек: «Стластвуй, люди. Моя охотник. Сетене мою звать». Я определил, что он удэгеец, Сетене, указывая пальцем на моих людей, спросил: «Экспедис?»
— Нет, не экспедиция, груз везём срочный.
— Куда, начальник?
— К Байкалу надо выйти.
Старик вдруг вскочил на ноги:
— Совсем, совсем не туда идёте. Кто так покасывает?
Я указал на Мулекова.
— Твоя шибко плохо покасывает.
Я посмотрел на лохмотья, в которые был одет удэгеец.
— Сетене, — спросил я, — а ты как сюда попал, тоже заблудился?
— Один сдесь живу, совсем один. Давно ушёл я с Амура. У меня все умерли с голоду. А купеза Порошин шибко плохой человек, требует: дай белка, дай соболь.
— Тайгу, Сетене, знаешь?
— Мало-мало снаю.
— Где мы сейчас находимся?
— Моя курить пудет и говорить пудет. — Он вытащил из-за пояса тонкую, сделанную из корня древовидного вереска трубку, отвязал от пояса кисет и, не торопясь, стал набивать трубку пахучим табаком. — Моя думает, люди совсем нигде не находятся.
Хворостиной он стал быстро чертить возле самого костра. Нарисовал извилистую линию. Против неё — неровный эллипс. Я сразу же понял, что это Байкал.
— Сдесь, — он ткнул хворостиной в извилистую линию, — вода, море, оке-а-ан.
— Как оно называется?
— По-русски совсем запыл.
— Охотское?
Он быстро закивал головой:
— Та-та-та, — начальник хорошо сказала.
Про себя я ужаснулся: выходит, что всё время мы или кружили на месте, или шли в противоположную сторону.
— Твоя, начальник, толжна путь тержать вот так, — он прутиком провёл по земле, — каждую речку пересекать.
Он повернулся к Мулекову:
— Твоя плохая провотник, совсем нигте не вела. — Сетене посмотрел на одежды бойцов. — Холодно скоро пудет, как идти пудете? — Подогнув ноги под себя, он горестно качал головой: — Снег пудет, лошадь кушать нечего пудет.
Я подал ему кусок медвежатины. Он вежливо взял, почтительно кивнул головой:
— Спасипо.
Я спросил, что он делает в тайге. Сетене ответил, что будет ставить капканы на соболя, куницу, горностая, чтобы рассчитаться с амурским купцом Порошимым.
— Может, с нами пойдёшь? — спросил я его, но он замахал обеими руками, как будто отгонял комара.
— Таких денег у начальника нет, сколько нужно отдать купезе Порошину.
— Много ты ему должен?
— Мноко, ой мноко! Он показал три пальца.
Столько зим я пуду ловить соболя, чтопы с Порошей рассчитаться.
Я смотрел на удэгейца, и совсем не мирные мысли обуревали меня. Про себя я решил: «Если охотник откажется провожать наш караван, задержу его силой. Ему от этого хуже не будет. И сделал бы это я не во имя спасения отряда и не во имя спасения себя, но во имя спасения золотой валюты республики».
— Сколько соболей ты ловишь в зиму?
— Мноко, ой мноко!
— Сколько всё-таки?
— Однако, тесять.
— Три зимы, говоришь, надо на Порошина работать?
— Та-та-та, — и опять снова показал три худых пальца.
— Хорошо, мы заплатим тебе за тридцать соболей и ещё раз за тридцать, пойдёшь с нами?
— Я пойду, а купеза не таст потом на Амуре рыпачить и ружьё, отнако, отнимет.
— Я тебе берданку дам новую и денег.
— Начальник, пертанку восьму, спасипо, больсая спасипо, а тенёк не нато.
— Пойдём завтра.
— Холосо, начальник.
Я не верил в счастье! Бойцы смотрели на удэгейца, как на спасителя, спустившегося с неба. А он, поев мяса, улыбнулся и сказал:
— Моя слышал, как вы его, — он показал на медвежью шкуру, — стреляли. Его ревела: у-у-у-у.
Сетене снял свою старую котомку, вынул оттуда мягкую, уже местами облезшую козью шкуру и, отойдя от костра, расстелил её на поляне возле сосны, что-то пробормотал про себя и лёг.
Его чертёж на земле я перенёс на всякий случай к себе в дневник.
Таня посмотрела на притихших ребят, на деда Торбеева и перелистнула страницу.
«Проклятый день! Опять несчастье. Погиб удэгеец Сетене. Как будто какой-то жестокий рок закрывает нам выход из тайги. Смерть неотступно преследует наш отряд.
На рассвете нас разбудил пронзительный крик Мулекова. Все вскочили на ноги. Лошади храпели. Мулеков рассказал, что в тайге раздалось какое-то хрюканье.
Моя лошадь, дрожавшая с вечера, от страха вздыбила, оборвала привязь и стала метаться. Прыгнув к сосне, задними подковами ударила удэгейца. Мы бросились к нему. Голова его была разбита ударом подковы. Из ушей и рта текла кровь.
Рухнула наша надежда!
Мою лошадь мы нашли в километре от бивака. Она забилась в густой орешник и дрожала всем телом. Когда к ней попытался подойти Мулеков, она дико захрапела и вздыбила. Он едва успел увернуться от её подков. Бойца Воробьёва — подпустила без страха. «Медведь её напугал, — сказал Мулеков, — вот и бесится, человека угробила».
У меня же сомнение стало холодить сердце. «Неужели среди нас кто-то оказался предателем?» Своими мыслями я поделился с Мулековым. По-кошачьи зевнув, он совершенно спокойно ответил, что в тайге с лошадьми такое бывает часто, от усталости ваши сомнения. Кому же охота в тайге оставаться. Меня его доводы немного успокоили.
Похоронив удэгейца, мы спешно снарядились и вышли. О том, что карту охотника я вечером перерисовал к себе в дневник, решил никому не говорить.
Вышли. Направление я взял СЛУ. Это совпадает с картой удэгейца. После обеда будем идти СГ».
— Погоди, Таня, — дед Торбеев взял свой уголёк, пододвинул бересту: — Повтори буквы.
— Взял направление СЛУ, а после обеда СГ.
Торбеев отметил что-то на своей берестовой карте, положил уголёк на стол.
— А ведь Хорёк угробил удэгейца. Кровопивец поганый! — Дед потрогал опять разболевшееся плечо: — Был бы я помоложе, не ушёл бы Хорёк от меня, расквитался бы я с ним сполна. Собаку я зря тогда в сарайчик запер. Она как чуяла — визжит от злости, доски кусает.
В избушке стало тихо. Слышно только было, как за дверью на крыльце повизгивает во сне спящая дедовская собака Гильза. Может быть, ей снилась погоня за зайцем, а может быть, схватка с медведем или коварной рысью.
«Вчерашний день был удачным, прошли вёрст сорок. Вышли на ручей. Я сориентировался. Его русло идёт по направлению СЛГ. Отряд поведу вдоль него. Левый берег пологий. Лошади идут охотно».
Слушая, дед Торбеев делал пометки на бересте.
«Сегодня по направлению СЗ прошли около двадцати пяти вёрст. Последние четыре версты продвигались по кромке ущелья. Лошадь бойца Кадникова, оступившись правой задней ногой, дёрнулась в испуге, в ущелье посыпались камни, и она сорвалась, но сумела зацепиться передними ногами за кромку ущелья и повисла. Кадников тянул её за повод изо всех сил, она ржала и пыталась выкарабкаться. Мы не успели опомниться, как подскочил Мулеков. Рискуя жизнью, повисая над пропастью, он сумел обвязать лошадь за круп. Выскочив оттуда, второй конец верёвки прикрепил к своей лошади и стал быстро погонять. Лошадь Кадникова скребла задними ногами по шершавой стенке ущелья. Наконец её вытащили. Я осмотрел ноги лошади. Подковы с задних ног слетели. Только благодаря Мулекову лошадь и сорок два килограмма золота были спасены».
Торбеев, колдуя над картой, переспросил Таню, какой ногой соскользнула лошадь.
— Правой, — почти в голос сказали Таня, Шурка и Тимка.
— Значится и ущелье было справа. Чует моя душа, промышлял я там, в давние времена. Почитай-ка, Танюша, ещё.
«Курс держали СЗ, но, обходя горный хребет, сбились. Погода портится. Мулеков сказал, что будет снег. Лошадей погоняли не жалея. Через час горы расступились. Впереди лежало горное озеро. Наконец-то мы на правильном пути. Об озере упоминал удэгеец. Мулеков оказался прав, началась лёгкая метель. Проходя между берегом и скалами, я увидел большую пещеру. У входа в неё лежали какие-то старые кости. В глубине пещеры я обнаружил следы от больших костров. Угли были покрыты толстым слоем пыли, по-видимому, костры жгли лет сто назад. Второго выхода из пещеры не было, потому что, пройдя вглубь метров семьдесят, я не заметил сквозняка. Лошадей завели в пещеру и развьючили. У входа в пещеру разложили костёр. Через неровную арку входа было видно, как тихо кружатся снежинки.
Два дня метель продержала нас в пещере. Люди мёрзнут, но настоящего мороза ещё не было. Обошли озеро справа. С высоты рассмотрели бесконечные цепи гор, покрытых ранним снегом. Идём осторожно. Ориентир примерный СЛУ. Если всё будет хорошо, через три дня выйдем на водораздел. Там можно ориентироваться по ручьям. Воробьёв говорит, что за водоразделом можно встретить стойбище охотников. Ему кажется, что в детстве с отцом он там бывал и обещал вспомнить эти места. Если вспомнит, мы спасены!…»
Половина страницы дневника была вырвана, а дальше шло синим карандашом.
«Ночь прошла очень дурно. Холод донимает людей. Многие кашляют. Лошадь Воробьёва, не видя под снегом узкой щели, провалилась и упала, сломав передние ноги. Покалеченное животное я велел пристрелить. Но никто на это не решился.
Пришлось пристрелить самому. Тушу разделали с Мулековым. Мясо разложили по лошадям. Направление держу СЛГ».
На двух других страницах дневника шла какая-то совсем стёртая схема.
«…Третий день идём по горному хребту. Высота огромная. Не хватает воздуха. Снега здесь нет, его снесло. Ветер пронизывает до костей. Лошади голодные, потому что под ногами только голые камни. Мы на водоразделе. Воробьёв, по-видимому, действительно в детстве здесь охотился с отцом. Он сказал, как спустимся с водораздела, будут кварцевые скалы, образующие ущелье, по которому мы и пойдём. Рассказ Воробьёва воодушевил бойцов. Идти стало веселее. Воробьёв подкашливает. Боюсь, как бы не разболелся совсем. Направление держали СЛГ. Спускаясь, обошли трещину, и направление взяли СЛУ».
Таня осторожно перевернула ветхую жёлтую страницу.
«Сегодня вышли к белым кварцевым скалам. Издали они похожи на ледяные океанские айсберги. Снега здесь почти совсем нет. И хотя до вечера ещё далеко, я велел разнуздать лошадей. Бедняги с жадностью стали есть жёлтую траву. Воробьёв доволен, что вывел нас к белым скалам. Удивительная память таёжников. Был, оказывается, здесь семилетним ребёнком, а ведь запомнил! Завтра, по словам Воробьёва, будем идти дотемна и выйдем на старые гари. Примерно я прибросил направление. Надо идти СПУ.
Осмотрев лош… я наше… резким ударом… Снег… тож… следы… не…»
Таня подняла голову:
— Стёрлось все.
— Читай, Таня, на следующем листке. Здесь мой папа даже через увеличительное стекло не смог прочитать.
«…Утром мы обнаружили пропажу Воробьёва. Обшарили все камни, трещины. Он исчез бесследно. Личных его вещей тоже не было.
— Он ушёл, вероятно, с вечера, — сказал Мулеков.
Бойцы сосчитали лошадей. Все на месте. Кожаные сумки с золотом не тронуты.
— Может, его скараулил медведь или рысь, — сказал вслух кто-то из бойцов. Мулеков ухмыльнулся:
— А кто же вещи унёс? Не медведь же?
Проводник прав.
Неужели Володя мог пойти на предательство и бросить нас на верную гибель? Нет, нет и нет. Здесь что-то другое. Может, вечером, при яркой луне, он пошёл посмотреть ориентиры и заблудился? Навряд ли. Бросил, чтобы только спасти себя? Но я вспомнил, как он с двумя наганами кинулся на медведя, защищая меня. Нет, Володя предать не мог. Я сидел у затухающего костра. Один за одним возвращались люди и говорили, что никаких следов не обнаружено.
Может, пошёл добыть зверя, и его нужно ждать! И бойцы молча сели у костра, ожидая товарища. И вдруг я понял! Ждать Воробьёва не надо! Я приказал собираться и быстро, пока не разошёлся снег, идти вперёд. Думая о происшедшем, я понял, что Воробьёв убит. Кто-то в отряде получил, наверное, задание белых погубить нас в тайге. Но зачем? Политические убеждения? Золото? Да. Ради него кто-то идёт на преступление. Но кто? Неизвестно. Но я уверен, что он знает дорогу и, как только мы выходим на правильный путь, совершает убийство.
В скорбном молчании наш отряд медленно двинулся вперёд. Отстав от отряда, я на сосне сделал засечку и написал: «Здесь убит комсомолец Воробьёв». Уходим. Направление беру примерно СЛУ».
Таня вздрогнула, потому что за дверью отрывисто залаяла собака. Послышался голос:
— Гильза, Гильза! Да ты в уме ли своём?
Петька выхватил у Тани дневник, спрятал за рубаху. Торбеев ловко закинул свою берестяную карту на полку.
— Эй, дедушка, живой ты али нет?
Шурка, подскочив, открыл дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19