Таня быстро вышла на улицу. Компас и нож Петька положил в свои бездонные карманы и спросил Таню:
— Молоко пила?
— Нет.
Петька вошёл в избу, налил полную кружку молока и вынес.
— Пей.
Место, где рыбачили ребята, оказалось далеко в тайге. Долго они шли по широкому распадку, потом таёжная тропа вывела их к небольшому лесному озеру. Оно было мутное, потому что в него впадало сразу два ручья, вытекала широкая, но мелкая речушка. Вода в ней едва покрывала большие валуны. Речка так грохотала камнями, что её, как сказал Тимка Булахов, прозвали Большая Шумиха. Сверху по воде плыла клочками пена.
Рыболовные морды были похожи на круглые, плетённые из тонких прутьев корзины. Отверстие в корзине закрывалось дверкой, похожей на воронку, с дырой посередине. В эту дыру, объяснил Шурка Подметкин, заходит рыба, а обратно выйти не может и попадается.
Тимка, Шурка и Люба Тороева, взяв длинные палки, полезли в воду искать морды, которые они поставили ещё вчера, а Петька с Таней под самой скалой разводили костёр, как велел Тимка. Раздирая на кусочки бересту, Таня тихо спросила:
— Петька, мы же все равно пойдём искать пещеру, да?
— Обязательно пойдём, Таня, и позовём с собой Тимку и Шурку Подметкина. Любу не возьмём, она ещё маленькая.
— А если они не пойдут?
— Пойдём с тобой вдвоём.
— Эй, помогите нам!
Ребята подняли со дна огромную морду, но вытащить из воды не могли — скользкая, она вырывалась из рук. Петька на бегу засучил штаны и по камням бросился на помощь. Вчетвером они едва-едва вытащили тяжёлую морду на камни. Из всех щёлок текла вода, а внутри тяжело билась рыба. Вторая морда стояла почти у самого берега и оказалась пустой, если не считать двух маленьких налимчиков. Рыбу Тимка вывалил на берег, осмотрел ловушки, поправил их и, положив приманку, опустил снова в воду у самых коряг.
— Завтра, если ветра не будет, налимы попадутся, — улыбнувшись Тане, сказал он.
Больших рыбин Тимка раздал ребятам, каждому по две штуки.
— А мелких слопаем сейчас.
Маленьким складным ножичком Тимка с Любой стали чистить рыбу. Ножичек был совсем тупой, и Петька достал из кармана свой трофейный.
— Ого, какой ножище! — воскликнул Шурка. — Твой?
— Мой, в сбитом немецком самолёте нашёл. У меня ещё одна штука есть, — и Петька показал им компас, снятый с фашистского бомбардировщика.
Рассматривая Петькины трофеи, ребята спрашивали о войне, о танках, о фашистах.
— Собраться бы всем мальчишкам да на фронт, — сказал Тимка, — да надавать им…
— Руками фашиста не сразу остановишь, — с горечью произнёс Петька. — Нужны самолёты и танки.
Таня заметила, что у Шурки и Тимки глаза стали суровые, а маленькие кулаки крепко сжались.
Трещал костёр. Искры летели высоко-высоко в голубое небо. Блики огня отражались в чёрных глазах ребятишек.
Люба Тороева обняла Таню и сказала Тимке:
— Рыбу надо жарить, а то я, однако, с голоду помру.
Тимка судорожно вздохнул и стал орудовать Петькиным ножом. Каждую рыбу он рассекал пополам, вдоль хребта, и подавал Шурке, а тот нанизывал половинки на острые палочки и втыкал палочки в землю, наклонив их над костром, чтобы рыба была в огне. Тимка, посыпая рыбу солью, поворачивал куски то одной стороной к огню, то другой, Когда рыба поджарилась и стала золотистой, первый кусок Люба подала Тане. Рыба вкусно пахла костром.
Домой вернулись под вечер, и Таня сразу легла отдохнуть. А Петька долго сидел с бабушкой на крыльце, Он смотрел на Байкал, на горы и не говорил ни слова.
— Петька, ты, почему сегодня неразговорчивый?
— На чердаке карт нету. Их, наверное, кто-то давно выбросил.
Чтобы не напугать бабушку, Петька не сказал про бинты и про свои подозрения на Мулекова.
Вера Ивановна молчала и следила, как над Байкалом в сумерках мечутся какие-то птицы. Вечерний ветерок приносил тонкий запах цветов. Тайга засыпала.
— По одному дневнику ты навряд ли составишь маршрут. Сколько экспедиций…
Петька вздрогнул:
— Значит, не искать?
— Не горячись. Ты весь в своего отца, никогда не выслушаешь. — Бабушка пододвинулась к внуку: — Была я сегодня у Торбеева. Рассказала ему о дневнике командира и о твоих планах.
— А если он кому-нибудь…
— Да ты что такой недоверчивый стал? Я Торбеева шестьдесят лет знаю. В гражданскую войну он с твоим дедом каппелевцев бил, белочехов бил, барона Унгерна бил… — Вера Ивановна перевела дыхание. — Так вот, Петька, он попросил причитать ему дневник. Может, говорит, удастся расшифровать маршрут Быль-Былинского. Я бы, мол, тогда сам с ребятами прошёлся по тайге-матушке.
— Это же хорошо, бабушка!
— Я и сама знаю, что хорошо, но раны-то у него ещё кровоточат. Подождать, Петька, надо.
— А мы подождём, когда он полностью поправится.
На крыльцо вышла Таня, ладошкой протёрла глаза.
— Я лежала, лежала, да и заснула, а сейчас проснулась и не знаю, утро теперь или ночь? Мне без вас вдруг страшно сделалось.
Сумерки сгустились. В траве прямо у крыльца трещали кузнечики. В дровянике мирно спала коза Майка. Вдруг откуда-то вырвалась чёрная птица, обогнула домик, крыльями чуть не задев лица сидящих, и так же стремительно скрылась в темноте. Таня не успела испугаться и только прижала руки к груди.
— Танечка, что ты, — бабушка обняла девочку.
— Я только что сон про птицу видела. Как будто все мы птицы. Петька — птица, я птица и вы тоже птица. И как будто вы из гнезда улетели, а мы с Петькой остались одни и мне страшно-страшно стало. Я хотела проснуться и не могла, а чёрная птица такая же, которая только что пролетела, ходит вокруг нас и на дощечках следы от лапок оставляет.
— Глупые мои, — поднялась на ноги бабушка, — куда же я от вас улечу, да ещё чёрной птицей. Пойдёмте-ка лучше спать.
ГЛАВА 9
Едва только солнечные лучи заскользили по Байкалу, Петька вышел во двор и занялся домашним хозяйством. Мелко расколол десять тяжёлых чурок, сложил дрова и два раза сходил к берегу за водой. Вспомнив бабушкин наказ, починил старую метёлку и аккуратно подмёл двор. Устав, сел на крыльцо и слушал, как в лесной тишине кукует кукушка. Стал считать вслух: «Один, два, три, четыре, пять…» Птица куковала не останавливаясь.
— Ого, — воскликнул Петька, — целых сорок лет проживу.
Услышав Петькин голос, коза Майка завозилась в дровянике и даже тихонько мекнула. Петька посмотрел на неё в щель сарая. Коза тоже посмотрела на Петьку. И Петька заметил, что глаза у Майки карие, а ресницы длинные и чёрные. Майка затрясла торчащим кверху коротеньким хвостиком и стала легонько бить рогами в дверь.
— Майка, может, ты есть хочешь?
Коза подошла к щели, через которую они смотрели друг на друга, и понюхала Петькин нос. Петька почувствовал её тёплое дыхание и засуетился:
— Сейчас, Майка, сейчас! Я нарву тебе травы, и водички холодной дам.
В ответ на Петькино обещание коза со всей силой ударила рогами по двери, просясь на волю.
— Сейчас, Маечка, сейчас!
Петька перескочил через ограду. Там, между изгородью и скалой, росла сочная кудрявая трава с какими-то крохотными белыми цветочками. Петька нарвал целую охапку и, прижав её обеими руками к себе, перелез через изгородь обратно в ограду. То, что он увидел, очень удивило его. Дверь сарайчика была открыта настежь, а коза Майка стояла возле крыльца и аккуратно, стараясь не замочить чёрную бороду, пила из ведра воду, которую Петька только что принёс с Байкала. Заметив Петьку, Майка тряхнула бородой, подошла к нему и стала есть траву прямо из рук. Убегать к Подметкиным она, видно, не собиралась. Петька положил траву на землю, ещё раз восхищённо посмотрел на Майку и пошёл в дом.
Коза Майка удивила ещё больше, когда Петька, Таня и бабушка пришли её доить. Увидев зелёную кастрюлю, коза сама подошла к сарайчику и встала, прижавшись боком к стенке. Стояла она спокойно, даже ремень на рога не пришлось надевать. И пока бабушка доила её, жевала траву и мелко трясла хвостиком.
Напившись парного козьего молока, Петька с Таней пошли к деду Торбееву читать дневник командира. Избушка деда стояла на самом краю посёлка прямо в лесу. Она была маленькая, но крепкая, сделанная из толстых почерневших брёвен.
Чердака у избушки не было, крыша лежала прямо на домике и засыпана была толстым слоем земли. А сверху росла трава и даже маленькая берёзка.
По гладкому бревну, зелёному от водорослей и тины, они перешли через тихий ручеёк. Он вытекал струйкой тут же, из трещины в скале. На крылечке домика лежала большая тощая собака. Она спала, но её уши слегка шевелились. Когда Петька и Таня, остерегаясь, подошли почти вплотную, собака встала на длинные ноги и хрипло тявкнула. Потом, крутя головой, понюхала воздух и спокойно отошла к двери, чтобы не пугать ребятишек. Петька заметил, что губы у неё седые, как будто в пудре, зубы жёлтые, клыки почти стёртые.
Деда в избушке не оказалось. На маленьком столе из толстых досок стояли две железные кружки с какой-то напаренной травой. Печка была сложена не из кирпича, а из камней-валунов. Над ней висели пучки цветов, похожих на ромашку. Вместо кровати у Торбеева стояла широкая полка из толстых досок. На ней лежала старая медвежья шкура и одеяло, сшитое из шкур какого-то белого зверя.
Шёпотом Таня спросила:
— А где же дедушка Торбеев, может, он под своим меховым одеялом лежит?
Петька громко сказал:
— Дедушка, здравствуйте, мы пришли.
Под одеялом никто не шевелился.
Подождав немного, Петька подошёл к нарам и осторожно поднял огромное меховое одеяло. Под ним никого не оказалось, а лежал только большой охотничий нож.
Таня заволновалась:
— Петька, а вдруг с ним опять что-нибудь случилось? Может, Мулеков сюда второй раз…
Она не договорила. На крыльце залаяла собака, забила хвостом о дверь.
— Небось, Гильза, рада, что я глухарика добыл, Вишь, какой красавец! Гостей нынче угощать будем. А то у нас с тобой житьё-то без хлеба, да и без мяса.
Торбеев тяжело поднялся на крыльцо и с трудом отворил дверь. Увидев Таню и Петьку, улыбнулся:
— О, гостей проворонил! Запоздал я вернуться с охоты. Стар стал да от нападения бандита контузию получил. — Дедушка Торбеев положил добычу у порога — Сейчас глухарика поставим варить и делом займёмся.
Петьку он попросил принести из ручейка воды и дров, которые лежали сразу за стеной.
— Собаку, не трусьте, — сказал он, — Гильза малышей не трогает.
Все трое взялись за дело. Вскоре весело потрескивали в печке дрова, а в огромном ведре закипала глухариная похлёбка. Дедушка бросил в ведро пучочек травы, какой-то корешок и горсточку соли. Потом, опираясь о стол, дошёл до порога, приоткрыл дверь.
— Гильза, никого не пущать.
Булькая пузырями, варилась похлёбка. Блики огня через открытую дверку печки отражались на противоположной стенке избушки. Таня вслух читала дневник погибшего командира Михаила Быль-Былинского. Шелестели пожелтевшие, ветхие от времени страницы. Закутавшись в меховое одеяло, дед Торбеев сидел на скрипучих нарах и внимательно слушал.
“…На юго-восточной окраине города канонада усилилась. Белые стремятся окружить город со всех сторон, чтобы отрезать Красной Армии выход на железнодорожную магистраль. В городе появились какие-то типы. Среди мелкой буржуазии — оживление, по-видимому, готовятся поднять мятеж в тылу красных отрядов. Сегодня в 19 часов вечера, на последнем заседании большевиков, принято решение: не дать сомкнуться белогвардейцам и под покровом ночи отвести сражающиеся красные отряды к линии железной дороги. Мост, связывающий город со станцией, намечено после отхода взорвать.
Лично мне приказано организовать срочно отряд и вывезти из города золото и драгоценности, конфискованные у местного купечества и частных банков. Задача сложная. Нужно где-то разыскать много кожаных мешков и, самое главное, лошадей. Где искать, когда пушки бьют прямой наводкой по городу? Бьют наугад, но разрушения есть. Проводником мне рекомендовали сухонького молодого человека с бегающими глазками. Фамилия у него Мулеков. Глядя на него, я почему-то подумал о нём плохо. Проклятая насторожённость, в каждом я уже вижу плохое! Спросил о нём в отделе. Сказали, что Мулеков человек большой храбрости, бежал от белых, убив охрану кинжалом. В ряды Красной Армии пришёл добровольно. Я смутился, услышав похвальную характеристику человеку, которого я чуть не посчитал скверным…
Последнюю строчку Таня прочитать не могла, слова были стёртыми от времени. Читалась только одна фраза: «…выполняет с охотой». Это, наверное, говорилось о проводнике Мулекове. Таня перевернула страницу.
«Ночь. Три ноль-ноль. Через час последний заградительный отряд покинет город. У.нас все готово благодаря энергии Мулекова. Ему удалось раздобыть ещё пятнадцать лошадей с большими перемётными сумками. В ограде банка, где лошади загружаются золотом, собрался наш отряд. Каждому я выдал оружие: кинжал и наган. Мулеков от нагана отказался и взял только кинжал. Наконец последняя сумка засыпана золотом и увязана. Потихоньку, без разговоров, двинулись в путь. Успеем ли пройти в темноте три улицы и выйти к заросшему болоту? Отряд шёл без звука, как в кинематографе… Молодец Мулеков — копыта всех лошадей обмотал тряпками. Тишина. Только где-то сзади ухали пушки и короткими очередями строчил пулемёт. Лошади торопятся, как будто понимают опасность нашего положения. Наконец, мы в спасительном лесу/Стрельбы и взрывов давно не слышно, а Мулеков все ещё торопит и торопит людей. Поднявшееся солнце неимоверно печёт затылок. Бойцы-погонщики еле тащат ноги. Я дважды, оступившись, падал — сказались бессонные ночи последних суток. Мулеков неутомим: идёт, идёт, идёт. Хочется пить. Наконец, проводник махнул рукой. Привал. Люди повалились на траву, как убитые. Мулеков, набрав в котелки холодной воды, напоил всех лежащих. Сегодня пройдено очень много. Я распорядился распрячь лошадей, дать им отдохнуть и потом напоить холодной водой.
Бойцы, немного утолив голод, засыпали тут же на месте. Вдвоём с Мулековым мы сносили мешки с золотом в кучу, закрыли ветками. Мулеков с готовностью согласился охранять наш бивак один всю ночь, без смены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19