Сверкали её белые зубки, и она опять вставала столбиком, рассматривая полянку и кустики.
— Тимка, почему она так танцует? — шёпотом спросила Таня.
— После расскажу, поглядим ещё.
Но лисица, услышав голоса, развернулась на месте. Мелькнул её огненный хвост, качнулась какая-то обгоревшая былинка, и хищница исчезла.
Тимка объяснил:
— Она не танцует, а мышей ловит, мышкует. Встанет столбиком и выжидает, когда мышка выскочит из норки.
Горелый лес кончился. Сразу за журчащим ручейком пошёл березняк. Огонь пожара сюда не проник, и земля была покрыта сочной зелёной травой. Раскалёнными углями виднелись в траве нежные сибирские цветы — жарки.
Солнце медленно садилось за соседнюю небольшую гору. Справа, где к берёзам подбирался вплотную тёмный ельник, начинали сгущаться сумерки. На смену жаркому хвойному дыханию потянулись из распадка струи прохладного воздуха.
Где же зимовье? Петька взобрался на обломок скалы, похожий на чёрный айсберг, и огляделся зимовья нигде не было. Шурка прищурил глаза:
— Поди, его вовсе и нет. Торбеев сам…
Тимка перебил:
— Торбеев врать не станет. Он не как твой дед! Сыщет ягоду в одном месте, а скажет, что сбирал в другом. Люди идут туда, а твой дед глазеет им вслед и лыбится, и прищуривается ехидно, как ты.
Шурка опешил. К нему на помощь поспешила Таня.
— Что же вы в тайге ругаться вздумали. Шурка не виноват, если у него такой дед. Сам-то Шурка хороший, а от усталости мало ли что можно сказать.
Петька спрыгнул с каменного айсберга:
— Ждите! Я пробегу по распадку.
— Захвати арбалет! — успел только крикнуть Тимка.
Петька не ответил, лишь слышалось лёгкое потрескивание валежника.
— Зря он пошёл один, тайга-то тут чужая, — с досадой проговорил Тимка.
Не чувствуя Таниного беспокойства, Шурка стал рассказывать, как у отца Любы Тороевой однажды случилось несчастье — на него напал медведь.
— Летом разве медведи нападают?
Знамо дело, токмо не все медведи, а хворые, которые к осени шатунами делаются…
Таня, не дослушав, решительно встала, взяла арбалет.
— Я пойду искать.
Тимка крепко схватил её за руку.
— Ночь подступила, где же сыщешь? Маленько с Шуркой поорите, а я костёр разожгу на камне, он издалека приметит.
— Пе-ть-ка! Мы здесь, Петь-ка-а! — кричали Таня и Шурка.
Но из наступившей темноты не доносилось ни звука. Только пустынные горы вторили раскатистым эхом. Ребята прислушивались. И снова над тайгой неслись два тоненьких голоса: «Пе-ть-ка! Где ты! Пе-ть-ка-а!»
Тимкин костёр наверху, на Чёрном камне, как ребята назвали позднее этот обломок скалы, быстро разгорался. Стоя перед ним на коленях, Тимка дул изо рта со всей силой. Когда пламя поднялось высоко, он осторожно спустился вниз.
— Не кричите теперь. Огонь видится далеко.
Таня стала уговаривать пойти искать. Но Тимка неожиданно спокойно сказал:
— Ныне лето, не зима — не закоченеет, а утром сыщем. Хужее будет, ежели впотьмах все разбредемся.
Забравшись к костру на Чёрный камень, Тимка, Таня и Шурка кричали, долго аукали, но Петька словно растворился в чернильной темноте.
Пылал костёр. Внизу о чём-то задумалась тайга. Шурка Подметкин, сжавшись, печально смотрел на огонь. Только Тимка Булахов был невозмутим и вёл себя, как будто ничего страшного не случилось. Он развязал мешок, раздал каждому по куску лепёшки и положил возле костра пучочек горного лука:
— Ешьте на здоровьице.
Слева из-за горы выглянула жёлтая, как медный таз, луна. Её свет тихо струился на листья берёз, на посветлевшие скалы, отражался в синих глазах Тани. Вдруг явно послышались шаги человека и кашель. Ребята закричали, но шаги сразу стихли.
— Наверно, он нас дурачит, — сказал Шурка, — ходит кругами, кашляет, топает как медведь и не откликается.
Щурке не ответили. Таня и Тимка напряжённо всматривались в кусты.
— Черт его поймёт, — наконец произнёс Тимка, — то ли зверь притаился, то ли человек, а может быть, и пень горелый. — Он повернулся к Тане: — Посмотри-ка вон туда, тень какая-то!
С удивлением Тимка заметил, что пока он оборачивался, тень бесшумно исчезла.
— Тимка, может, Мулеков здесь бродит?
— Он бы подошёл! Нас бы он не испугался!
— А вдруг он?
Тимка, не отвечая, быстро схватил арбалет, вскинул к плечу, нажал спусковой крючок. Там, в тёмных кустах, кто-то громко почти по-человечески вскрикнул от боли. Затрещали ветки и вновь наступила тишина.
Шурку затрясло:
— Тим, что тама?
— Зверюга, Росомаха, кажись, подкрадывалась.
…Проснувшись утром, Шурка не сразу сообразил, где он находится. Спросонья посмотрел на Тимку, на костёр, на Таню, на посветлевшее небо и спросил хриплым голосом:
— Петька тут?
Тимка бодро встал, по-взрослому расправил плечи и сказал, стараясь казаться беззаботным:
— Сейчас отыщется.
Таня тоже заторопилась. Сложила в мешок вещи, написала Петьке записку, которую они укрепили веточками на краю Чёрного камня, и спустились вниз.
Ребята сходили к кустам, где Тимка вечером видел исчезнувшую тень, но никаких следов не обнаружили, стрелы тоже не было. Тимка обошёл деревья вокруг и сказал, что стрела в кого-то попала, потому что исчезнуть она не может. Они стали шарить в кустах, и нашли её возле упавшей гнилой берёзы. Стрела была переломлена. На стволе берёзы отпечатался кровавый след маленькой, как будто человеческой ладошки.
Таня отшатнулась и, испуганно глядя на кусты, зашептала:
— Тимка, я видела такие же отпечатки в Краснокардонске на стене в музее.
Тимка осмотрел пятно, прошёл осторожно вперёд и, вернувшись, сказал, что отпечаток оставил не человек, а росомаха: на остром наконечнике стрелы он обнаружил несколько тёмных шерстинок.
Ребята, прислушиваясь к каждому шороху, пошли, по тёмному ельнику. На самом спуске в распадок Тимка обнаружил сломанную веточку. Её конец, заострённый ножом, указывал направление, в котором вчера ушёл Петька. Ветку, несомненно, оставил он, так всегда делают таёжники, бродя в незнакомой тайге. Петьку этому научил ещё отец. Вскоре ребята вышли на старое болото. Оно давно заросло, и зелёный мох, слегка прогибаясь под ногами, легко держал всех троих.
Ночь, проведённая на камне, исчезновение Петьки как-то странно подействовали на Шурку Подметкина. Он стал непрерывно оглядываться назад и теперь не хотел идти последним. Тимка остановился. Путь преградила скала. Ни вправо, ни влево обойти её не смогли и вернулись назад, к небольшому холодному ключу. Вдруг Шурка, выпучив глаза, часто задышал, втягивая с силой воздух. Таня испугалась:
— Что с тобой?
— Дым! Пахнет дымом!
Таня ничего не учуяла. Они прошли совсем немного и остановились поражённые. Между двух берёз стоял и улыбался Петька Жмыхин. Рубаха на нём была разорвана, лицо в саже, волосы прилипли к потному лбу.
Петька рассказал, что вчера он, как только прошёл заросшее болото, взял вправо и спустился с горы. Он думал, что успеет засветло добежать.до конца и вернуться, но ошибся. В конце осинового леса, на развилке, чуть в стороне от маленького ручейка, он увидел зимовье. Добежал до него, заглянул внутрь и повернул назад. Но тут наступила такая темень, что Петька, пройдя немного, понял, что сбился с пути. Попытался вернуться в зимовье, но заблудился окончательно. Наткнувшись на огромный пень, сел и, плотно прижавшись к нему спиной, уснул. А утром быстро развёл костёр и бросился искать друзей.
— Мы едва в сторону от тебя не ушли, — сказала Таня. — Хорошо, что дымом запахло, а Шурка учуял.
Теперь ребята шли бодро, весело болтая. Петька жевал сухую лепёшку и внимательно слушал рассказ о звере, в которого стрелял Тимка.
Светило солнце, пели птицы, роса поблёскивала на цветках шиповника. Мелкие, величиной с тарелку, лужицы, уже нагретые солнцем, были облеплены синими мотыльками. Они взлетали, сталкиваясь в воздухе, и снова садились, хлопая по увлажнённой тёплой земле нежными крылышками. Шурка уже давно устал и, смахивая со лба капли пота, умоляюще смотрел на ребят, но Петька сказал, что пока они не дойдут до зимовья, отдыхать не будут.
Зимовье оказалось не тем, о котором говорил дед Торбеев. До самой крыши оно было завалено землёй, на которой рос колючий кустарник и мелкие деревца. Дверь едва открывалась. В зимовье было темно. Тимка, ощупывая руками стены, обнаружил узкую четырехугольную щель. Раньше она служила окошком. Когда её расчистили, в избушку проник узкий луч солнца. В нём заискрились лёгкие пылинки, которые поднялись, когда Шурка сбросил с нар какую-то старую закопчённую доску. Положив доску на место, Шурка рассмотрел дверь. Она.была пробита в трех местах. Круглые дырочки едва просматривались. Но когда Шурка сунул туда тонкий прутик, он пролез насквозь.
— Глядите-ка, дырочки-то от винтовки!
В противоположной стене ребята тоже обнаружили такие же отверстия.
— Во хлещет! — Шурка поднял большой палец. — Насквозь взяла и двери и стенку.
Тимка тоже внимательно посмотрел: две пули расщепили толстые доски в изголовье нар, и ушли в пол.
— В человека палили, — сказал он. — Сквозь двери его спящего ранили, а опосля открыли дверь и стрелили в упор.
— Тимка, а кто стрелял?
— Знамо дело, варнаки — пепеляевцы всякие, семеновцы. Когда их Красная Армия расколошматила, в тайгу кинулись спасаться. Шариться да пакостить стали по зимовьям, как росомахи, людей жестоко убивали. У охотников отымали пушнину, харчи и удирали, куда глаза глядят.
— Теперя их — нету, — успокаивая самого себя, сказал громко Шурка. — Да, Тимка?
— В тайге передохли, а которых переловили, как волков, иные, мне отец говорил, удрали в Монголию, а оттудова в Китай.
Петька вытряхнул все содержимое из мешков и сказал, что сегодня они дальше не пойдут, что нужно хорошо отдохнуть и напечь лепёшек.
Вечером, когда горячие лепёшки были уложены в мешок, ребята приступили к одному из своих тайных дел. В зимовье у порога они вырыли глубокую ямку и спрятали туда документы и дневник командира. Свёрток, аккуратно завёрнутый в бересту, засыпали старой золой.
— Теперь двести годов пролежит и не сопреет, — пояснил Тимка.
Поверх всего он положил кусок глины и старательно утрамбовал.
Трещали в печурке дрова. Пламя сквозь щели неровно освещало лица ребят и чёрные от копоти стены. Где-то далеко-далеко, как будто на краю заснувшей земли, тихо свистела потревоженная кем-то птица. Вдруг в лесу что-то затрещало, что-то повалилось на крышу зимовья. Петька подскочил к порогу, быстро захлопнул тяжёлую дверь и вставил в деревянную ручку палку. В тот же миг послышался удар по двери. Тимка схватил арбалет. Рядом встал Петька, зажав в руке раскрытый складной нож.
С бревенчатого потолка посыпалась труха. Кто-то вскочил на крышу и топтался там, тяжело пыхтя. Слышались удары, как будто сражались костяными мечами. Трещали ветки. Костяные удары усилились. Крыша перестала прогибаться, пыхтение слышалось теперь прямо возле двери. Иногда в дверь ударяли так сильно, что зимовье тряслось и ходило ходуном.
Таня стояла позади ребят напружинившись, готовая броситься на невидимого врага, спасать Шурку, Петьку и Тимку. Теперь костяные удары сопровождались не только пыхтением, но и каким-то непонятным стоном. Сыпалась сквозь щели земля. В тёмном углу на нарах ёжился от страха Шурка Подметкин.
— Люди это или кто? — спросила Таня.
— Наверное, нет. Звери пришли сюда. По-моему, косули дерутся.
— Может, закричать?
— Нельзя, — шёпотом ответил Тимка. — Они одуревшие и ничего не боятся, растопчут нас в лепёшку.
Вдали послышался протяжный крик. Рядом с дверью таким же жутким голосом кто-то ответил. Затрещали ветки, раздался топот, и вновь наступила тишина.
Петька с шумом выдохнул воздух:
— Ушли! — и хотел распахнуть дверь, но Тимка отдёрнул его.
— Не открывай, иногда они не все убегают и со злости бодают и топчут даже кусты. — Тимка зевнул: — Давайте спать!
…Когда Таня проснулась, дверь в зимовье была открыта настежь. Зажмурясь от солнца, она вышла и оглядела полянку: кругом кучки земли и глины. Кусты и маленькие деревца справа у зимовья затоптаны и смешаны с землёй, как будто по ним прошёлся тяжёлый танк. Земля на крыше изрыта рогами и копытами зверей.
— Маль-чиш-ки! — крикнула Таня. — Мальчиш-ки, где вы?
Из кустов вышел Шурка Подметкин. За жабры он нёс большую рыбину.
— Откуда? — удивилась Таня.
— Мы реку обнаружили и в ней добыли. А Петька с Тимкой плот мастерят, я тебе рыбу оставлю и тоже пойду. Им подсобить надобно.
— Плот? Зачем?
— Петька сказал, ежели по реке плыть, то можно попасть в другую реку, а опосля ещё в другую и приплыть на Байкал.
— Так мы поплывём обратно домой?
— Нет, ему про это Торбеев говорил. Мы вниз спустимся до поворота, а там опять пешком попрём.
ГЛАВА 16
— Добрый плот, ни в какую волну не перевернёмся. — Шурка Подметкин, широко расставив ноги, стоял посередине плота и раскачивал его на воде. В разные стороны по тихой заводи разбегались круги. В щелях между брёвен пузырилась вода.
Ребята перенесли на покачивающийся плот свои вещи и сели на корточки ближе к центру. Только Тимка стоял во весь рост, отталкиваясь тонким шестом от глубокого дна. Когда плот вышел на середину течения, его почему-то развернуло задом наперёд. Таня, крепко держась за верёвку, стягивающую плот, беззвучно смеялась. Тимка перешёл на противоположный конец, правя то к правому берегу, то к левому, чтобы не налететь на пороги. Временами плот ударялся о подводные камни, и деревья, из которых он был связан, скрипели, стараясь порвать верёвку. Тимка от таких толчков едва удерживался на ногах, но успевал выровнять плот, и тот мчался вниз, только летела сзади лёгкая пена да кружились глубокие воронки. Иногда навстречу плоту, когда он выплывал из-за поворота, попадались утиные стайки. Селезень всегда взлетал первым и делал над плотом круги, а утка, испуганно крякая, гнала пушистых утяток берегу. Однажды над плотом низко-низко, чуть не задев Тимку вытянутыми длинными ногами, пролетела серая цапля.
Петька рассматривал правый берег. Скалы, мимо которых они неслись, были неприступны и мрачны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19