— Мама скрестила руки и посмотрела на меня.
Мой новый малыш в штанишках с цветочками стал блекнуть и расплываться, пока от него не осталось только лиловое пятнышко.
— Тогда что случилось? Вы с Джейком расходитесь?
— Я бы не удивилась, — сказала мама.
— Нет, не расходимся! — Голос у Джейка был не совсем уверенный.
— Что, папа нас выследил? — прошептала я, озираясь в ужасе и пытаясь угадать, откуда он на нас набросится.
— Твой папа здесь ни при чем. И вообще, ничего не случилось. — Мама пошла ставить чайник и с такой силой пустила воду, что брызги полетели ей в лицо. — Черт! Я хочу выпить чаю. Еще кому-нибудь сделать?
— У вашей мамы опухоль, — сказал Джейк.
Он пробормотал это так тихо, что я почти не расслышала, что он говорит. Но даже когда я разобрала слова, из них все равно не получалось никакого смысла. Опухоль? Я смотрела на маму и пыталась увидеть опухоль у нее на голове, на руке — где-нибудь.
— Джейк, я тебя просила помолчать. — В мамином голосе звучало бешенство. — Детям совершенно не нужно об этом знать.
— Им придется об этом узнать, раз ты ложишься в больницу.
— Я не ложусь в больницу! — сказала мама, яростно утирая влажный лоб кухонным полотенцем.
— Врач сказал…
— Мало ли какую ерунду он сказал, чтобы меня напугать. Я здорова — сколько раз тебе говорить? У меня что, больной вид? Что со мной не так? Зачем я пойду в больницу и дам разрезать себя на куски? — Мама перестала бить себя в грудь и застыла, обхватив себя руками.
— Мама, какая еще опухоль? — Я подошла к ней и хотела прижаться к ее плечу, но она меня оттолкнула.
— Ничего не случилось, ничего, ничего! — сказала она с яростью.
Что-то случилось, еще как случилось!
Опухоль была у нее в груди уже много месяцев и все время росла. Мама никому ничего не говорила, надеясь, что само пройдет. Потом Джейк почувствовал опухоль и сказал ей, что надо пойти к врачу. У нас здесь врача не было, поэтому Джейк потащил ее к своему.
— Он говорит, что вашей маме нужно немедленно явиться в клинику. Он дал ей талон вне очереди.
— Пусть подавится своим талоном, я никуда не пойду. Очень нужно, чтобы какой-то ублюдок меня ощупывал, а потом сказал, что мне придется отрезать грудь.
Я сделала маме чаю, но ее трясло. Ее зубы стучали о кружку при каждой попытке отхлебнуть глоток.
Меня тоже стало трясти.
— Он сказал, что, может быть, до этого и не дойдет. Может быть, это просто киста или что-нибудь в этом роде, — сказал Джейк. — Но даже если окажется самое плохое, то он говорит, что это всего лишь обычная небольшая операция, ничего страшного.
— Небольшая! — сказала мама. — Не дам я им себя резать. Они мне испортят фигуру, и кому я тогда буду нужна, боже ты мой!
Она смотрела на Джейка. Мне так хотелось, чтобы он сказал то, что нужно, но он не мог выдавить из себя ни слова.
Кендэл заплакал. Я взяла его на руки и крепко прижала к себе.
— Видишь, ты совсем расстроил ребятишек! — сказала мама. — Ну почему ты такое трепло, а, Джейк?
— Я только хотел помочь.
— Не нужна нам твоя помощь. И ты нам не нужен, — сказала мама.
Она тут же зажала себе рот рукой, как бы не веря, что могла такое сказать. Она смотрела на Джейка, и глаза ее наполнялись слезами, совсем как у Кендэла. Она вовсе этого не думала — просто говорила глупости со страху. Джейк был ей страшно нужен.
Он сидел молча, как манекен, и только теребил свою длинную прядь, наматывая ее на палец. Мама расплакалась. Джейк не пошевелился. Мама придвинулась к нему, уткнулась ему в грудь и разрыдалась, оставляя черные полосы туши на его голубой джинсовой рубашке. Мама просила прощения, а Джейк говорил, ничего, все будет в порядке. Но голос у него был такой, будто он читает телефонную книгу, а глаза смотрели в стену.
В эту ночь я не могла уснуть. В кровать я тайком пронесла большой пакет жевательного мармелада, хотя и так съела за ужином огромную пиццу с сыром и ананасом. Я вертелась с боку на бок, держась руками за тугой живот и набив рот мармеладками.
Кендэл сонно посапывал у меня за спиной, прижав к груди Джорджа. Мама и Джейк очень долго не спали. Я все время слышала, как они шепчутся. Мама заплакала, и я села на постели, раздумывая, надо ли бежать к ней. Но потом я услышала, как Джейк говорит ей разные разности, потом вздохи и скрип кровати.
Я сунула голову под подушку, чтобы ничего больше не слышать. Мне хотелось улететь сквозь подушку в леденцовую страну грез, где никогда не случается ничего плохого и все лежат на больших мягких диванах и сосут конфеты. Мне уже снилось, что и я лежу на таком диване, но тут он начал опрокидываться, меня затошнило и изо рта у меня хлынул клубнично-апельсиново-лимонный поток. Меня закружило в этой огненно-красной воде и понесло в океан, где плавали огромные темные акулы.
На следующее утро мама пыталась делать вид, что ничего не случилось. Говорить об опухоли она не желала. И так она держалась день за днем, делая вид, что ее совершенно ничто не беспокоит. Она бродила по квартире, громко напевая, но никого не могла обмануть, даже Кендэла.
Однажды я проснулась среди ночи и захотела в туалет. В ванной была мама. Она держала в руке ночную рубашку и разглядывала себя в зеркало. Голова у нее была откинута, руки на бедрах, грудь вперед, как будто она позирует для гламурной фотографии. Губы она растянула в глупую улыбку, но по щекам текли слезы.
Она вскрикнула, увидев меня, и прикрыла грудь руками. Я подумала, что опухоль, наверное, вылезла наружу и ужасно выглядит.
— А постучаться нельзя было? — сердито сказала мама, поворачиваясь ко мне спиной и натягивая через голову рубашку.
— Мама, ты пойдешь в клинику?
— Нет.
— А если опухоль еще вырастет? А если…
— Джейни, не надо об этом говорить.
— Лола Роза, — прошептала я.
— Хорошо, Лола Роза. Иди ложись обратно. Живо!
Пришлось лечь обратно, хотя мне очень хотелось писать. Я скорчилась, чтобы утерпеть, и думала, что же теперь делать.
Харприт я ничего не сказала. Пусть себе щебечет о младенцах. Мне не хотелось рассказывать ей об опухоли, потому что это слишком страшно. Я не хотела, чтобы это было правдой. Но это было правдой, и я больше ни о чем не могла думать. Харприт застала меня в слезах в школьном туалете и не отставала, пока я ей не объяснила, что случилось.
— Клянись, что никому не скажешь.
Харприт торжественно поклялась жизнью своей младшей сестренки.
— Ну что случилось, Лола Роза? Это из-за ребенка?
— Не будет никакого ребенка, — сказала я.
Харприт подняла на меня свои прекрасные глаза и спросила шепотом:
— Она его потеряла?
— Нет, она и не ждала ребенка. Ты не угадала. У нее… у нее опухоль. Вот здесь. — Я провела пальцем по воздуху над собственной плоской грудью.
— Мамочки! — сказала Харприт. — Рак?
Я вздрогнула, как будто она произнесла нехорошее ругательство. Никто еще не решился произнести это слово.
— Не знаю. Ей сказали прийти в клинику, чтобы выяснить. Но она говорит, что не пойдет.
— Она должна пойти! Она что, ненормальная?
— Она всегда была немножко ненормальная в таких вещах.
Я долго-долго мылила руки, пока не взбилась пена.
— У моей двоюродной бабушки был рак груди, — сказала Харприт.
— Она поправилась?
Наступило страшное молчание. Я все мылила и мылила руки, так что они оказались как будто в белых перчатках.
— Мне не хочется тебе это говорить, Лола Роза, но, вообще-то, она умерла.
Я стиснула намыленные руки.
— Но она была намного старше твоей мамы.
— А от этого что-то зависит?
— Конечно, зависит. Двоюродная бабушка была уже старая. И потом, у нее были ушибы. Мама говорит, поэтому она и заболела раком. Она откуда-то упала и стукнулась грудью. Она была вся в синяках.
Я застыла, вспомнив синяки на груди у мамы.
— Так от этого бывает рак груди? — прошептала я. — Им можно заболеть, если тебя сильно ударят?
— Наверное. Я не знаю. Это мама так рассказывала, она может и ошибаться. Лола Роза, ну пожалуйста, не плачь.
— Я не плачу.
Я была уверена, что Харприт ошибается. И все же мне стало еще хуже от ее слов. Я стала отчаянно тереть глаза. В них попало мыло, и я заплакала в голос.
Харприт плеснула мне в лицо воды и стала стирать мыло подолом юбки. Было очень больно, но я почти не обращала на это внимания. Промыв мне глаза, Харприт обняла меня за плечи:
— Я уверена, что у твоей мамы нет никакого рака, Лола Роза. Это может быть просто какая-то припухлость, которая ничего плохого не значит.
— Джейк тоже так говорит. Но он говорит, что маме все равно надо пойти и вырезать эту опухоль.
— Ну да, конечно.
— Как ты думаешь, а если она все-таки не пойдет, что будет? Эта опухоль будет все расти и расти?
Мне представилась страшная картина: мама, у которой одна грудь раздута, как шар, и вся покрыта отвратительными бородавками.
— Может быть, — сказала Харприт. — Но не пугайся ты так. С твоей мамой все будет в порядке, честное слово.
— Обещаешь? — глупо спросила я, как будто Харприт была врачом-специалистом и предсказательницей в одном лице.
— Обещаю, — твердо сказала Харприт.
Когда мы с Кендэлом вернулись из школы, мамы не было дома.
— Она сходила в больницу? — спросила я Джейка.
— Ты же знаешь, она даже слышать об этом не хочет. По-моему, она просто сумасшедшая.
Он сидел перед маминым зеркалом и рисовал самого себя, скашивая глаза на свое отражение; посмотрел на лежавший перед ним лист бумаги, вздохнул и скомкал его. Потом начал сначала на новом листе.
— Давай поиграем на компьютере, Джейк. — Кендэл потянул его за локоть.
— Отстань, дружок. Компьютер сломался. Это ты его трогал, признавайся?
— Нет! — сказал Кендэл. — То есть… Совсем немножко. Ты же можешь его починить, Джейк. Ты его всегда чинишь.
— На этот раз он не чинится. Отстань, Кендэл, не суйся под руку.
Лицо Кендэла сморщилось.
— Кендэл, иди сюда, давай посмотрим, может, у меня компьютер заработает. — Я включила его, хотя ничего не понимаю в этих дурацких скучных машинах.
— Я же тебе сказал: компьютер сломан. — Джейк выключил его обратно.
— Хорошо. Но вы бы не могли просто чуть-чуть поиграть с Кендэлом? Видите, он плачет.
— Он вечно ноет. В жизни не видел такого плаксы. Понимаешь, портрет — это задание, которое мне нужно сдать. Я уже и так опоздал, и очень сильно. Тебе не приходило в голову, что я и носу не кажу в институт с тех пор, как познакомился с вашей мамой? — Он говорил таким тоном, как будто мы его здесь приклеили скотчем к креслу.
— Вы могли бы написать портрет Кендэла! Или мой. Вот, смотрите.
Я встала в мамину любимую позу: голова запрокинута, рот слегка приоткрыт, грудь вперед, рука на бедре, одна нога слегка согнута в колене.
— Господи помилуй! — безжалостно сказал Джейк.
Я бросилась в ванную, потому что мне не хотелось, чтобы Джейк и меня обозвал плаксой.
— Ненавижу его, — бормотала я, обхватив себя руками.
Мне так нужна была мама!
Она не вернулась к вечернему чаю. Не похоже было, чтобы Джейк беспокоился. Они, видимо, снова поссорились. Он продолжал угрюмо рисовать, хотя время чая давно прошло. Я разогрела себе и Кендэлу печеную фасоль из банки и сделала гренки. Джейку я ничего не сделала, чтобы показать, как сильно я на него сердита.
— Мама опоздает к своей вечерней смене в пивной, — сказала я.
— За этим она должна следить, — сказал Джейк. — Мне какое дело?
— Почему вы к ней теперь так ужасно относитесь?
— Послушай, дело не во мне. Это не я изменился. Просто стало очень тяжело.
— Мама не виновата, что у нее эта опухоль.
— Конечно, но почему она не может отнестись к этому, как любой нормальный человек? Зачем устраивать из этого трагедию? Может быть, вообще ничего страшного нет. У женщин часто бывают опухоли, это совсем не обязательно… не обязательно…
— Рак, — сказала я.
— Что такое рак? — спросил Кендэл.
— Такая болезнь, — ответил Джейк.
Кендэл помолчал, гоняя вилкой по тарелке печеную фасоль.
— Мама правда больна?
— На голову она больна, вот что, — сказал Джейк.
— Она точно больна на голову, раз связалась с вами.
Я мгновенно умяла свою порцию фасоли и доела то, что оставил Кендэл. Есть все равно страшно хотелось, поэтому я провела пальцем по банке от фасоли, чтобы собрать соус.
— Не надо так делать, ты порежешься, — сказал Джейк.
Я гордо проигнорировала его — и тут же порезалась о неровный край банки.
— Ай!
— Дура, я ведь предупреждал, — сказал Джейк.
Он сунул мой кровоточащий палец под холодную воду, а потом обмотал его маминым шарфиком, потому что ни бинтов, ни марлевых салфеток у нас не было.
— Мама поднимет крик, если я его испачкаю кровью.
— Пусть попробует, — сказал Джейк. — Она должна была бы сама быть дома и присматривать за своими детьми.
— Джейк, вы ее больше не любите?
Он нахмурился, завязывая шарф аккуратным узлом:
— Слушай, я никогда не говорил, что люблю вашу маму. То есть все было замечательно — она умеет быть такой милой, такой забавной и дурашливой, когда на нее не находит. Но никто никогда не думал, что это навсегда.
Я так резко оттолкнула его, что шарф размотался.
— Мама думала, что это навсегда.
— Ты уверена? Слышала бы ты, что она мне сегодня наговорила, — сказал Джейк. — Осторожно, у тебя опять кровь пойдет. Дай сюда палец.
— Я сама. — Я стала сматывать конец шарфа. — Я так и знала, что вы поскандалили.
— Да уж, ругаться твоя мама умеет. Интересно, с вашим отцом она себе тоже такое позволяла?
Я застыла, плотно сжав губы.
— Что там было с вашим отцом? — спросил Джейк. — У твоей мамы становится точно такое же выражение, стоит о нем упомянуть.
— Мы о нем не говорим.
— И вы, дети, вообще с ним не видитесь? — Джейк посмотрел на Кендэла — тот шептался с Джорджем в углу. — Кендэл ведь очень по нему скучает. Я думаю, он потому так и привязался ко мне.
— Вы ему нравитесь. Он тоже думал, что вы навсегда. Что вы наш новый папа.
— Ты шутишь! Ну какой из меня папа — в моем возрасте! Мне ведь всего двадцать лет, господи ты боже мой!
— Маме было семнадцать, когда она меня родила. Джейк, где она? Как вы думаете, могла она пойти сразу на работу, не заходя домой?
— Я же тебе сказал: не знаю. Она просто умчалась, ничего не сказав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26