А если и жива — что ж, это тоже не катастрофа. Пусть пишут свои книги и делают свои мерзкие репортажи. Я не верю, что Сталин доверил своей — как бы это выразиться — горничной послание будущим поколениям. Как вы полагаете?
— Меня все же беспокоит…
— Его горничная? Да будет вам, Феликс! Он был грузин, да к тому же старик. Товарищу Сталину женщины были нужны только для трех вещей: готовки, стирки и рождения детей. Он… — Арсеньев на мгновение умолк. — Нет…
— Это безумие, — сказал Суворин, подняв руку. — Понимаю. Я беспрерывно твержу себе, что это безумие. Но ведь он и был безумцем. И грузином. Подумайте об этом. Зачем ему понадобилось устраивать такую проверку девушке? Ему, видимо, доставили ее медицинскую карту. Он требовал выяснить, нет ли у нее наследственных изъянов. И потом, зачем он хранил в своем сейфе ее дневник? Кроме того, видите ли…
— Кроме того? — Арсеньев уже не постукивал по спинке переднего сиденья, а буквально вцепился в нее.
— Если верить Зинаиде, в дневнике девушки есть ссылки на Трофима Лысенко. Ну, вы знаете: наследование приобретенных свойств и прочая дребедень. И, видимо, он говорил, что у него никчемные дети и чтодух России — на Севере.
— Ладно, Феликс. Это уже слишком.
— И еще есть Мамонтов. Я никак не могу понять, почему понадобилось идти на такой безумный риск — убивать Рапаву, да еще таким способом. Зачем? Это я и хотел сказать вам вчера: что Сталин мог написать такого, что отразилось бы на России пятьдесят лет спустя? Но если Мамонтов знал — или до него дошли какие-то слухи, возможно, много лет назад, от старых работников Лубянки — о том, что Сталин мог оставить после себя наследника…
— Наследника?!
— … то тогда многое становится на место, не так ли? Вот почему он пошел на это. Подумайте! Ведь Мамонтов такой псих, что он… ну, не знаю, как сказать, — ему пришло в голову самое абсурдное объяснение, — захочет провести сына Сталина в президенты или что-нибудь в этом роде. У него есть полмиллиарда рублей — для начала…
— Минутку, — сказал Арсеньев. — Дайте мне подумать. — Он взглянул на летное поле, на выстроившиеся в ряд вертолеты. Суворину бросилось в глаза, как мышца, по форме напоминавшая рыболовный крючок, задвигалась на его внушительном подбородке. — И мы до сих пор не знаем, где Мамонтов?
— Он может быть где угодно.
— В Архангельске?
— Не исключено. Вполне вероятно. Если у Зинаиды Рапава хватило мозгов, чтобы разыскать в аэропорту Келсо, то почему этого не мог сделать Мамонтов? Он мог идти по их следу двадцать четыре часа в сутки. Они не профессионалы; он — профессионал. Они ни о чем даже не догадаются, пока он не нанесет удар.
Арсеньев застонал.
— У тебя есть мобильный?
— Конечно. — Суворин опустил руку в карман и достал телефон.
— Не прослушивается?
— Предположительно.
— Позвони в мой офис.
Суворин начал набирать номер.
— Где сейчас дочь Рапавы? — спросил Арсеньев.
— Я велел Бунину отвезти ее домой. Я договорился о ее охране. Она не в лучшей форме.
— Ты, полагаю, это видел? — Арсеньев достал из кармана на спинке сиденья последний номер газеты «Аврора». Суворину сразу же бросился в глаза заголовок: «Насилие неизбежно».
— Я слышал в новостях.
— Ты можешь себе представить, с каким удовольствием это прочитали в…
— Готово. — Суворин протянул телефон.
— Сергей? — сказал Арсеньев. — Это я. Слушай. Ты можешь соединить меня с президентом?.. Правильно. Второй номер. — Он прикрыл рукой микрофон. — Ну, иди. Хотя нет. Подожди. Скажи, что тебе нужно.
Суворин развел руками. Он не знал, с чего начать.
— Хорошо бы милиции проверить всех Сафоновых в Архангельске к моему приезду. Это прежде всего. Нужно, чтобы меня встретили на аэродроме. Мне потребуется транспорт. И место, где остановиться.
— Сделаем. Будь осторожен, Феликс. Надеюсь… — Но Суворин так и не узнал, на что надеялся полковник, потому что Арсеньев вдруг предупреждающе поднял палец. — Да. Я готов. — Он задержал дыхание и выдавил из себя улыбку. Если бы он мог встать и отдать честь, он бы это сделал. — Добрый день и вам, Борис Николаевич…
Суворин бесшумно вылез из машины.
Заправщик уже залил топливо, шланг убрали. Радужные пятна поблескивали в лужах под крыльями. Вблизи помятый и тронутый ржавчиной «Туполев» выглядел еще старше, чем издали. Лет сорок, скорее всего. Старше самого Суворина. Господи, ну и ржавое корыто!
Несколько техников смотрели на него без всякого любопытства.
— Где летчик?
Один из них мотнул головой в сторону самолета. Суворин поднялся по ступенькам в кабину. Внутри было холодно и пахло как в старом автобусе, который много лет провел на стоянке. Дверь в кабину была открыта. Он видел, как летчик от нечего делать включает и выключает кнопки. Он просунул к нему голову и потрепал по плечу. У летчика было опухшее лицо и унылые, налитые кровью глаза горького пьяницы. Великолепно, сказал себе Суворин. Они обменялись рукопожатием.
— Какая погода в Архангельске?
Тот засмеялся. До Суворина донесся запах перегара. Он шел не только от дыхания, им было пропитано все тело летчика.
— Риск — благородное дело.
— У вас есть штурман или еще кто-то?
— Под рукой никого не оказалось.
— Великолепно. Замечательно.
Суворин вернулся в кабину и занял свое место. Один двигатель кашлянул и начал работать, выпустив облако черного дыма, затем зарокотал второй. Машина Арсеньева отбыла, он видел это в окно. «Туполев» развернулся и потащился по пустынному летному полю к взлетной полосе. Самолет сделал новый поворот, визг пропеллеров на мгновение стал тише и тут же начал вновь набирать мощь. Ветер словно выстилал бетон потоками дождя. Суворин видел узенькие серебряные стволы берез на краю летного поля, они стали стремительно приближаться, и он закрыл глаза — глупо бояться летать, но с ним так было всегда, — и тут давление прижало его к спинке кресла и самолет, слегка накренившись, поднялся в воздух.
Он открыл глаза. Самолет набирал высоту уже за пределами аэродрома и начал огибать город. Земные объекты на мгновение попадали в поле зрения и тут же исчезали — огни фар, отражавшиеся в мокром асфальте улиц, плоские серые крыши, темно-зеленые пятна деревьев. Как много деревьев! Это всегда его изумляло. Он подумал обо всех, кого знал внизу, — о Серафиме в их квартире, содержать которую им не по средствам, о мальчиках в школе, об Арсеньеве, наверное, все еще не унявшем дрожь после разговора с президентом, о Зинаиде Рапава, о том, как она молчала, когда он уезжал из морга…
Самолет вошел в низко нависшее облако, и в редких разрывах уже почти ничего нельзя было разглядеть. Скоро Москва окончательно скрылась из виду.
25
О'Брайен стоял на углу улицы в конце проулка, ведущего к дому Варвары Сафоновой, поставив между ног металлический кейс и уткнувшись в карту.
— Как вы думаете, скоро мы туда доберемся? За пару часов?
Келсо оглянулся на деревянный домик. Старушка все еще стояла у открытой двери, опираясь на палку, и наблюдала за ними. Он попрощался, подняв вверх руку, и дверь медленно закрылась.
— Куда?
— К Чижиковым, — сказал О'Брайен. — Сколько это займет времени?
— В такую-то погоду? — Келсо поднял глаза к тяжелым тучам, заслонившим небо. — Вы хотите найти их сейчас?
— Туда ведет только одна дорога. Смотрите сами. Она сказала, что это деревня, так? Если это деревня, она должна быть на дороге. — Он смахнул снежинки с карты и протянул ее Келсо. — По-моему, часа два.
— Это не дорога, — сказал Келсо. — Вы же видите, тут пунктирная линия. Это тропа. — Линия тянулась на восток через лес, параллельно Двине на протяжении километров восьмидесяти, затем поворачивала к северу и обрывалась посреди тайги километров через триста. — Оглядитесь вокруг, дружище. Дороги не проложены даже в городе. Вы представляете себе, какие они там?
Келсо отдал карту О'Брайену и двинулся к «тойоте». О'Брайен шел за ним.
— У нас все четыре ведущие, Непредсказуемый. И есть цепи противоскольжения.
— А если машина сломается?
— У нас много еды, топливо, чтобы развести костер, и дров — хоть целый лес. Мы всегда сможем растопить снег для питья. У нас есть спутниковый телефон. — Он потрепал Келсо по плечу. — Вот что я предлагаю. Если вам станет страшно, вы всегда сможете позвонить мамочке. Идет?
— Моя мамочка умерла.
— Тогда Зинаиде.
— Скажите мне, вы с ней спали, О'Брайен? Мне просто любопытно.
— Какое это имеет значение?
— Я просто хочу понять, почему она вам не доверяет. И права ли она. Это связано с сексом или с чем-то еще?
— О-го-го. Только и всего? — О'Брайен ухмыльнулся. — Будет вам, Непредсказуемый. Вы же знаете правила. Джентльмен о подобных вещах не распространяется.
Келсо плотнее застегнул куртку и зашагал быстрее.
— Дело не в том, что я чего-то боюсь.
— Неужели?
Машина была уже недалеко. Келсо остановился и повернулся лицом к О'Брайену.
— Хорошо, скажу честно. Я боюсь. И знаете, что пугает меня больше всего? Тот факт, что вас ничего не пугает. Вот это пугает меня по-настоящему.
— Чепуха. Немножко навалило снега…
— Забудьте про снег. Снег меня нисколько не беспокоит. — Келсо посмотрел на покосившиеся дома. Все было окрашено в коричневые, белые и серые тона. И тишина, как в старом немом кино. — Вы просто не отдаете себе отчета, — сказал он. — Вы не понимаете. У вас нет чувства истории, в этом все дело. Ну, скажем, эта фамилия — Чижиков. Она вам что-нибудь говорит?
— Нет. Фамилия как фамилия.
— А ведь это не так. Фамилия Чижиков была одним из псевдонимов Сталина до революции. Паспорт на имя Чижикова Сталину выдали в девятьсот одиннадцатом году.
(«Вы взволнованы, доктор Келсо? Почувствовали силу товарища Сталина, хоть он уже и в могиле?» Да, конечно. Чувствую. Он чувствовал эту силу, точно из снега высунулась рука и прикоснулась к его плечу.)
О'Брайен помолчал, а затем решительно помахал металлическим кейсом.
— Что ж, можете торчать здесь и общаться с историей, если вам это доставляет удовольствие. А я отправляюсь на поиски. — Он перешел на другую сторону улицы и оглянулся. — Идете или нет? Поезд в Москву отходит в десять минут девятого. Или поедете со мной? Выбирайте.
Келсо снова посмотрел на грозное небо. Это не было похоже на снегопад, какой случался в Англии или в Штатах. Как будто разверзлось что-то наверху — разлетелось на кусочки и обрушилось на землю.
Выбор? — подумал он. Для человека без визы и без денег, без постоянной работы, без книги, которая до сих пор не написана? Для человека, который зашел уже так далеко? Что же это за выбор, в конце концов?
Медленно, неохотно он направился к машине.
Они выехали из города по незаметной улице и повернули на север, по крайней мере им не пришлось проезжать пост ГАИ и уговаривать инспектора.
Было, вероятно, около часа дня.
Дорога бежала вдоль заброшенного и заросшего железнодорожного полотна, уставленного ветхими товарными вагонами, и сначала покрытие показалось им не столь уж плохим. В соответствующей компании поездка могла быть даже романтичной.
Они обогнали красочно разрисованную повозку, которую тащила низкорослая лошадка, низко склонившая голову от ветра, и вскоре возле дороги появились новые деревянные дома, выкрашенные в синий, зеленый и красный цвет, живописно расположившиеся на берегу вблизи деревянного мола. Под снегом не было видно, где кончается твердый грунт и начинается вода. Лодки, машины, навесы, курятники, козы на привязи — все сбилось в кучу. Даже большой деревообрабатывающий завод на другой стороне широченной Двины, на южном мысу, отличался какой-то эпической красотой, его краны и трубы возвышались на фоне свинцового неба.
Но вскоре дома исчезли, а потом и река. Одновременно кончилось и относительно плотное покрытие, и колеса начали прыгать в разбитых колеях. Березы и ели как бы сомкнулись над ними. Менее чем через пятнадцать минут они оказались словно в тысяче километров от Архангельска, на самом деле отъехав всего лишь десять. Дорога шла, извиваясь в глухом лесу. Время от времени лес редел и они попадали на вырубку с обожженными пнями, напоминавшую поле после бомбардировки. Или же — и это было более тревожно — дорога вела через сплошную рощу антенн.
Посты радио прослушивания, сказал О'Брайен, подслушивают северный фланг НАТО.
Он начал что-то напевать.
Келсо смог выдержать только два куплета.
— Это обязательно? — спросил он. О'Брайен замолк.
— Мрачный тип, — еле слышно пробормотал он.
А снег продолжал методично падать. Где-то вдали раздавалось эхо выстрелов, очевидно, охотничьих, от этих звуков испуганные птицы поднимались в воздух и с криками летели вдоль дороги.
Они проехали несколько деревень, одна меньше и заброшенней другой, какой-то барак со стенами, испещренными надписями, и спутниковой антенной на крыше — кусок Архангельска посреди пустоты. Людей не было видно, кроме двух детей, изумленно глазевших на машину, и женщины в черном, которая стояла на обочине и подавала им знак остановиться. О'Брайен даже не сбавил скорость, и она замахала кулаком и закричала им вслед.
— Ведьма. — О'Брайен посмотрел на женщину в зеркало заднего вида. — Чем она недовольна? И, кстати, где все мужчины? Валяются пьяные? — пошутил он.
— Скорее всего.
— Ну да? Все? Неужели все?
— Большинство, полагаю. Домашний самогон. А что еще делать?
— Господи Иисусе, что за страна!
Вскоре О'Брайен снова начал что-то напевать, но едва слышно и не столь самоуверенно, как раньше:
— Я брожу по снежной сказочной стране…
Прошел час, за ним второй.
Несколько раз в поле зрения снова оказывалась река, но ненадолго, и это, сказал О'Брайен, потрясающий вид — неохватная масса воды, медленно текущей к морю, а вдали темная зелень лесного массива, по— степенно растворяющаяся в волнах падающего снега. Первобытный пейзаж, подумал Келсо. И представил себе динозавра, бредущего по снежному полю.
По карте трудно было определить, где они находятся. Никаких поселков, никаких ориентиров. Он предложил остановиться в следующей деревне и проверить маршрут.
— Как скажете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46