Генсек ведь считает всех врачей евреями-отравителями, ясно? Та-ак, который теперь час? Три? Отлично. В восемь… нет, лучше в половине восьмого Маленкову надо начать обзванивать руководство страны. Сказать, что они с Берией созывают Политбюро в полном составе на Ближней в девять утра. Сказать, что состояние здоровья Иосифа Виссарионовича вызывает беспокойство и необходимо принять коллективное решение о том, как его лечить»).
Берия потер руки.
«Вот тут они обосрутся. А пока надо положить его на диван. Давай, — велел он Рапаве, — бери его за ноги».
Рассказывая, старик все глубже уходил в кресло — он развалился, расставив ноги и закрыв глаза, и монотонно бубнил. Затем вдруг с силой выдохнул и, выпрямившись, в панике оглядел гостиничный номер.
— Мне надо помочиться, парень. Хочу помочиться.
— Ванная там.
Рапава старательно, как все пьяные, с чувством достоинства поднялся. Сквозь тонкую стенку Келсо слышал, как струя мочи со звоном ударила в унитаз. «Все естественно, — подумал он. — Ему надо столько из себя выбросить».
Почти четыре часа историк подкармливал память Рапавы — сначала в пивной «Балтика», затем в баре гостиницы «Украина», потом в кафе на другой стороне улицы, где поил его зубровкой, и, наконец, в уединении своего тесного номера за шотландским виски. Так ведут рыбу, и Келсо вел свою рыбу по реке из алкоголя. На полу валялся коробок спичек, брошенный Рапавой; Келсо нагнулся и поднял его. На задней стороне значилось название бара или ночного клуба — «Робот» — и адрес около стадиона «Динамо». В ванной раздался звук спускаемой воды, и Келсо поспешно сунул спички в карман. Рапава возник в дверях и, прислонившись к косяку, стал застегивать ширинку.
— Сколько времени-то, парень?
— Около часа.
— Пора двигать. А то еще подумают, что я твой дружок. — И Рапава указал на причинное место.
Келсо натянуто усмехнулся. Конечно, он сейчас вызовет такси. Конечно. Но давайте сначала прикончим виски. Он потянулся к бутылке и проверил, осталось ли в ней что-нибудь. Давайте прикончим бутылку, товарищ, и вы закончите рассказ.
Старик насупился, глядя в пол. Рассказ-то окончен. Добавить тут нечего. Они положили Сталина на диван, вот и все. Маленков пошел разговаривать с караульными. А Рапава повез Берию домой. Что было потом — всем известно. Через день-другой Сталин умер. А скоро не стало и Берии. Ну, а Маленков… что ж, Маленков прожил в опале еще не один год (Рапава видел его в семидесятые на Арбате — он еле переставлял ноги), но теперь и Маленков уже умер. Надария, Саркисов, Думбадзе, Старостин, Бутусова — никого уже нет, все умерли. Умерла и партия. Если уж на то пошло, вся чертова страна умерла.
— Конечно же, вы еще не все мне рассказали, — заметил Келсо. — Садитесь, пожалуйста, Папу Герасимович, и давайте прикончим бутылку.
Говорил он вежливо, не настаивая, понимая, что анестезирующее действие алкоголя и тщеславие начали притупляться и Рапава мог вдруг осознать, что слишком разоткровенничался. Келсо почувствовал прилив раздражения: господи, до чего же с ними трудно, с этими старыми энкавэдэшниками! Трудно, а возможно, даже все еще и опасно. Келсо нет еще и пятидесяти, он на тридцать лет моложе Папу Рапавы. Но он не в лучшей форме — по правде говоря, он никогда не был по-настоящему в форме, — и если старик применит силу, Келсо с ним не справиться. Недаром Рапава выжил в лагере за Северным полярным кругом. Он наверняка может разделаться с любым, и, подозревал Келсо, разделаться быстро и очень жестоко. Историк наполнил стакан Рапавы, долил в свой и заставил себя продолжить разговор.
— Итак, вы, двадцатипятилетний лейтенант, очутились в спальне Генерального секретаря. Оказались в самом центре событий, в святая святых. Зачем Берия позвал вас туда?
— Ты что, парень, оглох? Я же говорил: надо было поднять тело.
— Но почему он позвал именно вас? Почему было не попросить кого-то из охраны Сталина? Ведь именно они нашли его в таком состоянии и оповестили Маленкова. Или почему Берия не взял с собой на Ближнюю дачу кого-то постарше? Почему именно вас?
Рапава, раскачиваясь из стороны в сторону, смотрел на стакан с виски у себя в руке. Впоследствии Келсо пришел к выводу, что той ночью все случилось именно так, потому что Рапаве захотелось выпить еще, захотелось именно в ту минуту, его потянуло выпить, и пришлось закончить рассказ. Он снова тяжело опустился в кресло, залпом выпил виски и протянул стакан, прося долить.
— Папу Рапава, — продолжал Келсо, на треть наполняя стакан гостя. — Племянник Авксентия Рапавы, давнего приятеля Берии, работавшего с ним в Грузинском НКВД. Самый молодой из охраны. Новичок в городе. Возможно, чуть простодушнее остальных. Я прав? Словом, старательный молодой человек… Хозяин посмотрел на этого молодого человека и подумал: «Да, я могу на него положиться, могу положиться на племянника Рапавы — он будет держать язык за зубами».
Молчание затягивалось, и такая стояла тишина, что казалось, будто в комнату вошел кто-то третий и прислушивается. Голова Рапавы закачалась из стороны в сторону, потом он пригнулся и, сцепив руки на тощей шее, уставился в вытертый ковер. Седые волосы его были острижены чуть не наголо. От макушки почти до виска шел старый сморщенный шрам. Такое было впечатление, будто рану зашивал шпагатом слепой. Пальцы — желтые, почерневшие на концах, без единого ногтя.
— Выключи свою машинку, парень, — тихо произнес Рапава. И кивком указал на стол. — Выключи. А теперь вынь кассету — правильно — и положи так, чтоб я ее видел.
Товарищ Сталин был маленький, около ста шестидесяти сантиметров, но тяжелый, очень тяжелый! Точно тело состояло не из костей и мяса, а из чего-то более крепкого. Они протащили его по деревянному полу — голова висела и то и дело ударялась о паркет, — затем приподняли и положили на диванчик ногами вперед. Рапава заметил — не мог не заметить, так как ноги находились у самого его лица, — что второй и третий пальцы на левой ноге Генсека срослись, а это мета дьявола, и Рапава, когда никто не видел, перекрестился.
«А теперь, товарищ, ответь: ты хочешь быть на земле или под ней?» — спросил Берия, когда Маленков ушел.
Сначала Рапава решил, что неверно расслышал. Но тотчас понял, что его жизнь никогда уже не будет прежней и что ему повезет, если после этой ночи он останется жив. И он прошептал: «Мне б на земле, Хозяин».
«Молодчина! Надо найти вот такой ключ. — И Берия показал размер большим и указательным пальцами. — Ключ, похожий на тот, каким заводят часы. Он был привязан шнурком к медному кольцу. Поищи в вещах».
Знакомый серый китель висел на спинке стула. Поверх него лежали аккуратно сложенные серые брюки. Рядом стояли высокие черные сапоги с наращенными каблуками. Рапава двигался как автомат. Что за странный сон ему снится? Отец и учитель советского народа, вдохновитель и организатор победы коммунизма, вождь всего прогрессивного человечества лежит в собственных нечистотах, лишившись половины своего железного мозга, а они, точно воры, шарят в его комнате?! Тем не менее, выполняя приказ, он взялся за китель, а Берия со сноровкой старого чекиста занялся письменным столом: вытаскивал ящики, опорожнял их, просматривал содержимое, швырял все обратно и вставлял ящики в пазы.
Ни в кителе, ни в брюках ничего не оказалось, кроме грязного носового платка с засохшей мокротой. К этому времени глаза Рапавы привыкли к полутьме и он мог уже как следует оглядеться. На одной из стен висел шелковый китайский ковер, изображавший тигра. На другой — и это было совсем уж странно — Сталин разместил фотографии детей. Главным образом совсем маленьких. Даже и не фотографии, а вырезки из журналов и газет. Их было дюжины две.
«Ничего?»
«Нет, Хозяин».
«Обыщи диван».
Они положили Сталина вдоль диванчика и сложили ему руки на животе — такое было впечатление, будто старик спит. Он тяжело, с хрипом дышал. Вблизи он не походил на свои изображения. Лицо было мясистое, в красных пятнах, испещренное оспинами. Усы и брови седые. Волосы такие редкие, что под ними просвечивала кожа. Рапава наклонился над ним — ну и вонища, точно он уже разлагается! — и просунул руку между подушками и спинкой. Он прощупал всю щель пальцами — сначала влево, к ногам Генсека, потом вправо, к голове. Пальцы почувствовали что-то твердое, и Рапаве пришлось поднатужиться, чтобы вытащить этот предмет, для чего он легонько уперся в грудь Сталина.
И тут произошло нечто страшное, жуткое. Только Рапава вытащил ключ и шепотом позвал Хозяина, как вдруг Генсек застонал и открыл глаза, желтые глаза зверя, полные страха и ярости. Даже у Берии задрожал голос при виде этих глаз. Сталин продолжал неподвижно лежать, только из горла вырвался надсадный рык. Берия нерешительно шагнул ближе, всмотрелся в его черты, затем провел рукой перед его глазами. И решился. Взял у Рапавы ключ и покачал его на шнурке перед лицом Сталина. Желтые глаза впились в ключ и проследили за его перемещениями. Теперь уже с улыбкой Берия медленно повращал ключ по кругу, затем вдруг схватил его, зажал в ладони и показал Сталину кулак.
Ну и взвыл же он, парень! Это был нечеловеческий, звериный вой! Он несся вслед Рапаве, который выскочил из комнаты и помчался по коридору, и все эти годы вплоть до сегодняшней ночи звучал в его ушах.
Виски в бутылке кончилось, и Келсо опустился на колени перед мини-баром, словно священник перед алтарем. Интересно, что подумают организаторы исторического симпозиума, когда получат счет за его номер? Но сейчас это не так важно, куда важнее не дать старику просохнуть, чтобы не прекратился поток излияний. Келсо извлек из бара пригоршню миниатюрных бутылочек: водку, виски, джин, коньяк, какую-то немецкую вишневую настойку, — и понес к столу. Садясь, он выронил из рук пару бутылочек, и они покатились по полу, но Рапава этого даже не заметил. В номере гостиницы «Украина» сидел в кресле уже не старик, а перепуганный двадцатипятилетний парень, который в пятьдесят третьем году мчал в Москву по белевшему в свете фар шоссе каменно неподвижного Лаврентия Берию в темно-зеленом «паккарде».
Большая машина летела по Кутузовскому проспекту мимо спящих домов. В половине четвертого они пересекли по Бородинскому мосту Москву-реку и помчались к Кремлю, куда въехали через юго-западные ворота с противоположной стороны Красной площади.
Берия велел Рапаве повернуть налево, проехать мимо Оружейной палаты, затем круто повернуть направо и через узкую подворотню въехать во внутренний двор. В окружавших двор зданиях не было окон, только с полдюжины дверей. Покрытый ледяной коркой булыжник отливал в темноте красным, словно был залит кровью. Подняв взгляд, Рапава увидел, что это горит огромная рубиновая звезда.
Берия быстро вошел в одну из дверей, и Рапава чуть не бегом бросился за ним. Маленький, выложенный каменными плитами проход привел их к дореволюционному лифту. Под грохот железа и гул мотора они медленно проехали два погруженных в тишину, неосвещенных этажа. Лифт, дернувшись, остановился, и Берия, открыв решетку, быстро зашагал по коридору, покачивая ключом на шнурке.
Не спрашивай, где мы очутились, парень, я этого не знаю. Там был такой длинный, застланный ковром коридор с какими-то бюстами на мраморных подставках, потом железная винтовая лестница, по которой мы спустились в огромный, как океанский пароход, зал, с высоченными зеркалами и эдакими золочеными затейливыми стульчиками вдоль стен. Выйдя из зала, мы вскоре оказались в широком коридоре с выкрашенными в блестящий зеленый цвет стенами, от натертого пола пахло воском. Мы подошли к большой тяжелой двери, и Берия открыл ее ключом из своей связки.
Дверь на старой, еще дореволюционной, пневматике медленно закрылась за нами.
Кабинет не представлял собой ничего особенного. Размером восемь на шесть. Такой кабинет вполне мог быть у директора какой-нибудь фабрики на окраине Вологды или Магнитогорска: письменный стол с парой телефонов, небольшой ковер на полу, стол для заседаний со стульями, окно, занавешенное толстыми портьерами. На стене висела большая розовая карта СССР на валике — тогда ведь еще существовал СССР, — а рядом с ней была маленькая дверца, к которой Берия сразу и направился. У него имелся и этот ключ. За дверцей оказался чулан, где стоял почерневший от времени самовар, бутылка армянского коньяка и коробки травяного чая. В стене находился сейф с крепкой медной дверцей, на которой было выбито название фирмы — не русскими буквами, а какими-то заграничными. Сейф был маленький, сантиметров тридцать в поперечине. Квадратный. Аккуратно сработанный. С прямой, тоже медной, ручкой.
Берия заметил, что Рапава уставился на сейф, и резко приказал ему выйти.
Ожидание длилось почти час.
Рапава стоял в коридоре, стараясь не терять бдительности, и, услышав скрип в большом здании, показавшийся ему шагами, или вой ветра, показавшийся голосом, тотчас вытаскивал пистолет. Он представлял себе Генсека, шагающего по натертому до блеска полу этого широкого коридора в своих высоких кавалерийских сапогах, и никак не мог совместить этот образ со сраженным инсультом, дурно пахнущим телом, которое лежало на Ближней даче.
И знаешь, парень, я заплакал! Наверно, в какой-то мере я плакал и о себе — не стану скрывать, я боялся, поджилки тряслись, — но главным образом я оплакивал товарища Сталина. Я так не плакал по собственному отцу, когда тот умер. И так было почти со всеми ребятами, которых я знал.
Где-то вдали часы пробили четыре.
Примерно через полчаса наконец появился Берия. Он нес маленький кожаный портфель, набитый чем-то — конечно, бумагами, но, может, и чем-то еще, Рапава не мог сказать. Содержимое портфеля, скорее всего, было взято из сейфа, да и сам портфель, наверно, был оттуда. А может, и из кабинета. Или же — Рапава не мог в этом поклясться, но все-таки возможно — Берия уже держал его в руке, когда выходил из машины. Так или иначе, он нашел то, что искал, и улыбался.
— Улыбался?
— Вот именно, парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46