Это, должно быть, и есть то самое место.
Они принялись вместе трудиться под бдительным оком Сталина — выкорчевывали короткие доски и ставили к стене, обнажая смотровую яму. Она была глубокая и в слабом свете походила на могилу. Келсо посветил туда лампой. Дно песчаное, крепко утрамбованное, в черных пятнах от масла. Бока обшиты старыми бревнами, в которых Рапава сделал выемки для инструментов. Келсо передал Зинаиде лампу и вытер руки о плащ. Почему он, черт побери, так нервничает? Он немного посидел на краю ямы, свесив ноги, потом осторожно стал опускаться. Упав на колени на дно ямы так, что хрустнули суставы, он принялся шарить во влажной темноте. И вдруг почувствовал под руками мешковину.
Он крикнул Зинаиде:
— Посвети-ка сюда.
Под мешковиной было что-то твердое, завернутое в газету. Он передал это Зинаиде. Она поставила лампу и развернула газету — в ней оказался пистолет. Келсо заметил, что она на удивление ловко с ним обращается: вытащила обойму с патронами, проверила — в ней было восемь пуль, — всунула обратно, сняла с предохранителя, затем поставила опять.
— Ты знаешь, как с ним обращаться?
— Конечно. Это же пистолет отца. Макаров. Когда мы были маленькие, он учил нас его разбирать, чистить, стрелять. Отец всегда держал его при себе. Сказал, что, если придется, пустит его в ход.
— Приятное воспоминание. — Келсо показалось, что до него долетел какой-то шум снаружи. — Ты что-нибудь слышала?
Но Зинаида лишь покачала головой, занятая оружием.
Он снова опустился на колени.
И тут увидел в углублении прямоугольный конец металлического ящика, покрытый ржавчиной и высохшей грязью. Если не знать, что ищешь, никогда не обратил бы на него внимания. Рапава хорошо его спрятал. Келсо обеими руками взялся за ящик и потянул.
Что-то там тяжелое — либо сам ящик, либо то, что в нем. Ручки совсем заржавели, трудно ухватиться. Келсо вытащил ящик на середину ямы и поднял. Его щека почти касалась металла. Он чувствовал на языке вкус ржавой стали, похожий на кровь. Зинаида нагнулась, чтобы помочь. И странная вещь: на секунду Келсо показалось, что от ящика исходит неземной голубовато-серый свет. Вдруг повеяло холодом, и он увидел, что дверь в гараж открыта, а в проеме стоит человек и наблюдает за ними.
Впоследствии до Келсо дошло, что в тот момент он утратил контроль над событиями. И если он тогда не понял этого, то потому, что главной его заботой было предупредить выстрел, которым Зинаида проделала бы дырку в груди Эр-Джея О'Брайена.
Репортер стоял у стены гаража, подняв руки над головой. По его виду Келсо понял: он не верит, что она выстрелит. Но пистолет есть пистолет. Иногда он стреляет неожиданно. А тот, что она держала, был старый.
— Профессор, сделайте одолжение, скажите ей, чтобы она опустила эту штуку!
Но Зинаида уперла пистолет ему в грудь, и О'Брайен, тяжело вздохнув, еще выше поднял руки.
О'кей, о'кей, он извиняется. Он ехал за ними из аэропорта, это было, черт побери, совсем нетрудно. Он ведь только выполняет свою работу. Извините. И перевел взгляд на ящик с инструментами.
— Это и есть то самое?
Первой реакцией Келсо при виде американца было облегчение: слава богу, всего лишь О'Брайен, а не Мамонтов следовал за ними из Шереметьева. Но Зинаида тут же схватила пистолет и заставила его встать к стене.
— Заткнись! — крикнула она.
— Послушайте, профессор. Я видел, как эти штуки стреляют. И должен вам сказать: они могут продырявить человека.
— Убери пистолет, Зинаида, — велел ей по-русски Келсо. Он впервые назвал ее по имени. — Убери, а он пусть объяснит, что ему надо.
— Я не доверяю ему.
— Я тоже. Но разве мы можем поступить иначе? Убери пистолет.
— Зинаида… Кто она? Я ее видел где-то…
— Она бывает в «Роботе», — процедил Келсо сквозь зубы. — А вы наконец скажете, что вас сюда привело?
— Она в самом деле бывает там? — О'Брайен провел языком по толстым губам. В желтом свете лампы его упитанное лицо выглядело как тыква на Хэллоуин. — Правильно. Конечно, она оттуда. Вы с этой крошкой были прошлой ночью. Я сразу подумал, что знаю ее.
— Заткнись, — повторила она.
— Послушай, Зинаида, — осклабясь, произнес О'Брайен, — не надо нам конкурировать, мы же можем поделиться, правда? Разделить на троих! Мне нужен лишь сюжет. Эй, Непредсказуемый! Скажите, что я могу не упоминать ее. Она меня знает. Она поймет. У этой девчонки деловой склад ума, верно, душенька?
— Что он говорит? Келсо перевел.
— Нет, — заявила она. — И по-английски добавила О'Брайену: — Не выйдет.
— Просто смешно смотреть на эту парочку, — продолжал О'Брайен. — Историк и проститутка! О'кей, скажите ей вот что: либо она договорится со мной, либо мы простоим тут час-другой, и тогда половина московских журналистов сядет вам на голову. А также милиция. А может, еще и те типы, которые убили старика. Скажите ей все это.
Но Келсо не потребовалось переводить, Зинаида все поняла.
Она еще секунд пятнадцать стояла, нахмурясь, затем поставила пистолет на предохранитель и медленно опустила его. О'Брайен перевел дух.
— Какое, собственно, она имеет ко всему этому отношение?
— Она дочь Папу Рапавы.
— А-а-а. — О'Брайен кивнул. Теперь ему все стало ясно.
Ящик с инструментами лежал на земляном полу. О'Брайен просил не открывать его — пока. Ему хочется запечатлеть великий момент, сказал он, «для последующих поколений и вечерних новостей». И он отправился за камерой.
Как только он ушел, Келсо вытряхнул сигарету из своей полупустой пачки и предложил Зинаиде. Она взяла сигарету и пригнулась, глядя на него в упор, пока он подносил огонь, отразившийся в ее черных глазах. Меньше двенадцати часов назад ты собиралась лечь со мной в постель за двести долларов, думал Келсо. Так все-таки кто же ты, черт побери?
— О чем думаешь? — спросила она.
— Ни о чем. У тебя все в порядке?
— Не доверяю я ему, — повторила она. И, откинув голову, пустила дым к потолку. — Что он там делает?
— Сейчас я его потороплю.
О'Брайен сидел во дворе в полноприводной «тойоте» и вставлял новую батарейку в маленькую видеокамеру. При виде «тойоты» Келсо почувствовал новый прилив беспокойства.
— Вы ездите не на «БМВ»?
— Я же не дилер. Почему я должен ездить на «БМВ»?
В поле было пусто. Копавшийся на нем старик ушел.
— Зинаида говорит, что от аэропорта за нами шел «БМВ». Седьмой серии.
— Седьмой серии? Это мафия. — О'Брайен вылез из «тойоты» и приложил камеру к глазу. — Я бы не стал придавать значения словам Зинаиды. Она психованная.
В этот момент свинья вылезла из своей загородки и подошла к ним в надежде получить какую-нибудь еду.
— Привет, свинка, привет. — И О'Брайен начал ее снимать. — Помните поговорку? «Собака смотрит на тебя снизу вверх, кошка — сверху вниз, а свинья — прямо тебе в глаза». — Он резко повернулся и навел камеру на Келсо. — Улыбнитесь, профессор. Я сделаю вас знаменитым.
Келсо прикрыл объектив рукой.
— Послушайте, мистер О'Брайен…
— Эр-Джей.
— Это еще что за имя?
— Меня все так зовут — Эр-Джей.
— Хорошо, Эр-Джей. Я вот как поступлю. Так и быть, я разрешу вам снять меня. Но на трех условиях.
— Каких же?
— Во-первых, вы прекратите называть меня «профессором». Во-вторых, вы вообще перестанете называть меня по имени. И, в-третьих, ничто из того, что вы тут снимете — ни миллиметра пленки, понятно? — не будет показано, пока подлинность тетради, или что там окажется, не подтвердит экспертиза.
— Договорились. — О'Брайен сунул камеру в карман. — Хоть вас это, возможно, и удивит, но я должен думать и о собственной репутации. А судя по тому, что я слышал, она намного лучше вашей.
Он нажал на кнопку дистанционного управления. Механизм щелкнул и запер машину. Келсо в последний раз окинул взглядом окрестности и прошел за О'Брайеном в гараж.
О'Брайен велел Келсо опустить ящик с инструментами в яму и снова его вытащить. Он заставил его проделать это дважды, сняв сначала спереди, потом сбоку. Зинаида внимательно за всем следила, но старалась не попадать в объектив. Она непрерывно курила, одной рукой, словно защищаясь, прикрыв живот. Когда О'Брайен вдоволь наснимал, Келсо перетащил ящик на верстак и поставил возле него лампу. Замка на ящике не было. Крышка закрывалась пружинными защелками, недавно вычищенными и смазанными. Одна была сломана. Другая открылась. «Началось, парень!»
— Я хотел бы, — сказал О'Брайен, — чтобы вы рассказывали, что видите. Говорите все время.
Келсо внимательно оглядел ящик.
— Нет ли у вас перчаток?
— Перчаток?
— Если то, что лежит внутри, подлинное, на тетради должны быть отпечатки пальцев Сталина. И Берии. Яне хочу загрязнять документ.
— Отпечатки Сталина?
— Конечно. Разве вы не слышали про пальцы Сталина? Поэт-большевик Демьян Бедный пожаловался однажды, что не любит давать свои книжки Сталину, потому что они возвращаются с жирными отпечатками пальцев на страницах. Осип Мандельштам — более крупный поэт — услышал об этом и использовал этот образ в своем стихотворении о Сталине: «Его толстые пальцы, как черви, жирны…»
— А как Сталин к этому отнесся?
— Мандельштам умер в лагере.
— Правильно. Я должен был догадаться. — О'Брайен начал шарить по карманам. — О'кей, значит, нужны перчатки. Извольте.
Келсо натянул перчатки. Они были из синей кожи. Немного великоваты, но ничего, сойдут. Он поработал пальцами — совсем как хирург перед операцией или пианист перед концертом. Эта мысль вызвала у него улыбку. Он взглянул на Зинаиду. По ее лицу ничего нельзя было понять. А лицо О'Брайена оказалось скрыто камерой.
— О'кей, я готов. Можете не спешить.
— Хорошо. Итак, я открываю крышку, ее… заело, как и следовало… ожидать. — Келсо сморщился от усилия. Крышка немного приоткрылась, но этого было достаточно, чтобы Келсо мог просунуть в образовавшуюся щель пальцы, а потом ему пришлось приложить все свои силы, чтобы раздвинуть края. Крышка внезапно взвизгнула и отвалилась, как сломанная челюсть. — Внутри всего один предмет… Мешочек с чем-то… судя по виду, кожаный… сильно попорченный плесенью.
От мешочка поднялась гнилая пыль самого разного цвета: голубого, зеленого и серого, какие-то растительные волокна и белые лоскуты в черных точках. Пахло тленом. Келсо вынул мешочек из ящика и повернул, со всех сторон освещая лампой. Он потер поверхность большим пальцем. Начало проступать какое-то изображение.
— Тут выдавлен серп и молот… Это значит, перед нами мешок для официальных документов… На застежке следы масла… Часть плесени счищена… — Он представил себе, как руки Рапавы с вырванными ногтями копошились тут, держа то, что стоило ему стольких лет жизни.
Шнурок разъехался по металлическим кольцам, оставляя после себя мучнистый след. Мешочек открылся. Грибок пробрался и внутрь, питаемый сырой кожей, и, вынимая из мешочка содержимое, Келсо уже знал, что имеет дело с подлинником: никакой фальсификатор такого не допустил бы, не позволил бы, чтобы плод его трудов был так испорчен — это противоестественно. То, что раньше было стопкой бумаги, теперь слиплось, вздулось и покрылось, как и кожа, все тем же разрушительным слоем спор. Страницы тетради тоже были испорчены, но не так сильно, благодаря прикрывавшей их гладкой черной клеенке.
Клеенка открылась — листы рассыпались.
На первой странице — ничего.
На второй — фотография, аккуратно вырезанная из журнала и наклеенная посередине. Группа молоденьких девушек в спортивной форме — трусы и майки — марширует, неся портрет Сталина и глядя прямо перед собой. Судя по всему, шли они по Красной площади. Под фотографией подпись: «Комсомольский отряд № 2 из Архангельской области демонстрирует свое мастерство! В первом ряду, слева направо: И. Примакова, А. Сафонова, Д. Меркулова, К. Тиль, М. Арсеньева…» На молодом лице А. Сафоновой стоял крошечный красный крестик.
Келсо взял тетрадь в руки и подул на нее, чтобы отделить вторую страницу от третьей. Его пальцы внутри перчаток вспотели. Он казался себе до нелепости неловким, точно пытался в рыцарских перчатках вдеть нитку в иголку.
На третьей странице что-то было написано бледным карандашом.
О'Брайен дотронулся до плеча Келсо, напоминая, что он должен говорить.
— Это не почерк Сталина, я в этом уверен… Похоже, кто-то писал о нем… — Келсо поднес тетрадь ближе к лампе. — «Он стоит отдельно от остальных, высоко на верху Мавзолея Ленина. Рука его поднята в приветствии. Он улыбается. Мы проходим перед ним. Его взгляд падает на нас, как луч солнца. Он смотрит прямо на меня. Его сила пронзает меня. Вокруг нас все люди принимаются громко аплодировать». Следующий кусок размазан. Потом написано: «Великий Сталин будет жить вечно!»
14
Великий Сталин будет жить вечно!
12. 5. 51. Наша фотография в «Огоньке»! Мария прибежала после первой лекции, чтобы мне показать. Мне не нравится, как я выгляжу, и М. ругает меня за тщеславие. (Она все время говорит, что я слишком много думаю о своей красоте: это не годится для кандидата в члены партии. Она может такое говорить — ведь она выглядит как танк!) Все утро товарищи подходят с поздравлениями. На какое-то время забыто даже обычное недомогание. Я так счастлива…
5. 6. 51. Сегодня жаркий и солнечный день. Вода в Двине кажется золотой. Я возвращаюсь домой из института. Папа дома — он пришел гораздо раньше обычного, и вид у него сосредоточенный. Мама, как всегда, держится строго. С ними незнакомец — товарищ из Москвы, из Центрального Комитета! Я его не боюсь. Я же знаю, что ничего дурного не совершила.
И незнакомец улыбается. Он маленький, но приятный. Несмотря на жару, он в шляпе и кожаном пальто. Фамилия этого незнакомца, по-моему, Мехлис. Он говорит, что после тщательного изучения меня отобрали для выполнения специальных обязанностей при высоком партийном руководстве. По соображениям безопасности он не может сказать больше. Если я согласна, мне предстоит поехать в Москву и пробыть там год, возможно, два. А потом я могу вернуться в Архангельск и продолжить учебу. Он говорит, что придет завтра утром за ответом, но я даю ответ сейчас, от всего сердца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46