Дело в том, что каждый, с кого снимали мерку в гостинице, не уходил с пустыми руками — такова давняя традиция, объяснил Гольдберг. Каждому выдавали набор коньяка или дорогого виски, банку икры килограмма на полтора, хорошей колбасы и другие деликатесы, и все это Яков Наумович периодически привозил откуда-то в номер. Укладывая продукты в холодильник, Яков Наумович спросил:
— А когда же, Амирхан Даутович, мы продукты для вашего новоселья брать будем?
Но Азларханов не растерялся — такая забывчивость могла оказаться чревата последствиями:
— Извините, Яков Наумович, я думал, что вы распорядитесь на этот счёт, как только закончите свои дела. Я готов хоть завтра поехать с вами, заодно и подскажете, что следует взять — я слабо разбираюсь в деликатесах.
— А разбираться и не надо, Артур Александрович дал мне список, что нужно взять, а если появится что-то стоящее, не учтённое шефом, так на складе и без нашего напоминания упакуют — они знают вкус Шубарина.
Возвращаясь опять же поездом «Узбекистан», Амирхан Даутович мысленно поблагодарил Гольдберга за его нелюбовь к самолётам — дорога давала возможность осмыслить своё положение и принять окончательное решение. Тянуть дольше не имело смысла. Теперь, включая московские связи, он знал достаточно, чтобы попытаться отбуксировать айсберг куда следует. Ему нужно было два-три спокойных дня, чтобы привести бумаги в порядок, изъять из старых годовых отчётов управления несколько странных ведомостей на зарплату, где фигурировали любопытные фамилии, и — отбыть в Ташкент, а может, даже в Москву — это тоже следовало просчитать.
То, что в Москву его отпустили без сопровождения Коста, говорило о доверии Шубарина, хотя Амирхан Даутович допускал мысль, что могли наблюдать за ним и в столице; «хвоста», правда, он не замечал ни в ресторане, ни гуляя по улицам, впрочем, он и повода для тревоги не давал. Что ему хотелось узнать о московских связях, он узнавал, не выходя из номера в «Советской», благодаря Гольдбергу. Определился теперь для него и срок исчезновения: это должно было случиться до новоселья, может, в канун его, а может, даже в субботу, в назначенный для гостей день.
Разрабатывая свой последний план, Амирхан Даутович понимал, как не хватает ему помощника, даже просто человека, которому бы он доверял, может, тот отвёз бы его в Ташкент или сразу в аэропорт, заранее позаботился о билете, чтобы прибыть прямо к самолёту. Но сколько ни перебирал в памяти знакомых, довериться никому не мог — слишком многим он рисковал. Да и опекали его уж очень старательно.
И опять выручила дорога… Под мерный стук колёс он вспомнил: Коста как-то обмолвился, что Джураев уже стал подполковником и возглавляет угрозыск одного из районных отделений Ташкента. Упомянул Коста Джураева потому, что тот, оказывается, лично взял в прошлом году его сокамерника по последней отсидке, взял на какой-то тайной «хате». «Заколдованный ваш друг,
— мрачно пошутил тогда Коста, — ни пуля его не берет, ни нож. Сколько на него покушений было, другой давно бы уже оставил такую рискованную работу, а этот только злее и хитрее становится».
Может, следовало при первой возможности связаться с Эркином и вызвать его с машиной в «Лас-Вегас», в какое-нибудь укромное место. У Джураева вряд ли сумеют отбить его, даже если и попытаются. Он и поймёт сразу, с первых слов, и наверняка подстрахуется как следует, зная, что бывший прокурор зря паниковать и сгущать краски не станет — не одно совместное дело у них за плечами. «Что ж, это тоже вариант, и пусть останется на всякий случай в резерве, — решил Амирхан Даутович. — Если не удастся исчезнуть тихо, чтобы выиграть время».
Прибыли они в Ташкент утром, встречал их на перроне Ашот. Когда они вышли на привокзальную площадь и подошли к стоянке для частных машин, увидели белоснежный «мерседес» — возле толпился любопытный народ.
— Как же Икрам Махмудович доверил тебе, лихачу, такую красавицу? — спросил Яков Наумович, когда они отъехали.
— А он и не доверял, — мрачно ответил Ашот. — Файзиев сам приехал вас встречать — Артур Александрович велел, а я его сопровождаю на всякий случай. Зашёл он в Госплан с какой-то бумажкой, думал, на минуту, а вышло на час, я и поехал за вами на вокзал, время поджимало; заберём его — и домой. А машина — класс, картёжники дают за неё Икраму уже сто двадцать тысяч, да разве деньги ему нужны, он и так не знает, куда их девать. Артур Александрович обещал и мне достать, как только я деньжат поднакоплю.
У Госплана уже дожидался их Плейбой — он и сменил Ашота за рулём. Только вырвались за город, стрелка спидометра пошла гулять за цифрами 120-140. Яков Наумович съязвил не без тревоги:
— Я думал, у нас один Ашот лихач, оказывается, и вы грешны, Икрам Махмудович?
Файзиев, улыбаясь, ответил:
— На такой машине грех плестись вслед «Жигулям», к тому же я спешу к столу. Артур Александрович, если не запамятовали в Москве, не любит, когда опаздывают.
Ашот, подлаживаясь под голос Файзиева, добавил:
— Обед — дело святое…
И все засмеялись, зная, что Икрам Махмудович пропустит что угодно, только не застолье.
К «Лидо» подъехали вовремя: Шубарин с Джиоевым стояли у подъезда, словно предчувствовали, что машина Плейбоя вот-вот вынырнет из-за угла.
Пока возвращавшиеся из столицы обменивались с Артуром Александровичем приветствиями, расспросами о здоровье, самочувствии, о впечатлениях от Москвы, Коста с Ашотом быстро подняли чемоданы, сумки, коробки наверх и отогнали машину во двор ресторана.
Сели за стол как обычно — с последними звуками городских курантов, отбивших два часа пополудни.
Шубарин расспрашивал о поездке больше Гольдберга, наверное, желая разговор с Амирханом Даутовичем провести наедине.
Выпили бутылку шампанского, чего обычно среди дня Шубарин никогда себе не позволял. Он сам попросил эту бутылку у Адика, неожиданно сказав:
— Я рад видеть всех вместе за столом, знаете, такие суматошные недели выпали, вы даже не поверите — ни разу за это время и не погуляли. Хотя поводов хватало… На прошлой неделе получали по итогам третьего квартала и за девять месяцев года два переходящих Красных знамени — одно областное, другое республиканское. Ну а ваш приезд мы, конечно, не должны оставить без внимания — не едиными делами жив человек. Давайте вечером соберёмся в банкетном зале и отметим два события сразу: и награждение нашего управления, и возвращение наших товарищей из Москвы. Икрам Махмудович, успеют на кухне часам к восьми организовать все как следует?
Файзиев, что-то лениво дожёвывая, сказал:
— Куда они денутся? Это я беру на себя.
— Ну вот и хорошо, договорились, значит. — И Артур Александрович, обернувшись к Гольдбергу, спросил: — Надеюсь, и наши москвичи чего-нибудь вкусненького к столу не забудут?
— Конечно, конечно, — поспешил заверить Яков Наумович. — Мы много чего привезли, хватит и на новоселье Амирхана Даутовича, и на сегодняшний вечер, я ведь тоже помню о традиции: после Москвы — застолье.
4
После обеда Артур Александрович уехал с Гольдбергом в цех — у них были срочные дела, а Амирхан Даутович остался в гостинице. Уходя, Шубарин сказал, что о поездке они поговорят как-нибудь на днях, в более спокойной обстановке. Азларханов поднялся к себе, номер оказался тщательно убранным, проветренным, на столе стояли свежие цветы и фрукты. Расхаживая по комнате, он машинально дёрнул дверцу холодильника, и сразу понял, что Адик был предупреждён о его приезде. Да, Шубарину во внимании к ближнему трудно было отказать. Он ещё долго стоял у большого окна, выходящего на площадь, хотелось пойти сейчас же в управление и приняться за дела, как решил в дороге, но такого рвения проявлять не следовало — энтузиазм мог и насторожить кое-кого… Потом он задумался о предстоящем банкете. Ему необходимо было, чтобы старички Ким и Георгади оказались на вечере. Надо было задать каждому из них несколько вопросов в неофициальной обстановке — на работе к ним с такими вопросами трудно было подступиться; а главное, после обильного застолья они всегда дня два не выходили на работу. Ему и нужны были эти два дня — в бухгалтерии и в плановом отделе уже привыкли, что юрисконсульт то и дело требует разные документы.
Вечер предстоял нелёгкий, да ещё после дороги, и Амирхан Даутович решил отдохнуть, но какое-то внутреннее напряжение не позволяло расслабиться. Предчувствие развязки не давало покоя: он заметил, что пошаливает не только сердце, но и нервы — это ощущение оказалось для него внове, он всегда считал, что владеет собой. Это открытие он посчитал своевременным, обидно было бы в самом конце срезаться на каком-нибудь пустячке, а о том, что здесь никому не доверяют до конца и промахов не прощают, он знал.
«Будет ли сегодня на званом ужине Адыл Хаитов?» — мелькнула вдруг неожиданная мысль. Необходимо быть готовым и к такому варианту и попытаться дать понять тому, что он тоже хочет с ним встречи. И будут ли его сегодня так же тщательно стеречь, как в прошлый раз, когда их ни на минуту не оставляли наедине? И вдруг его осенило, что он должен сделать. Прокурор подошёл к столу и написал короткую записку: «Мне кажется, вы хотели мне что-то сказать?» Он уже знал и как передаст её: единственный, с кем он обнимался при встрече, — Хаитов, остальное дело техники. Записка никак его не компрометировала. В случае провала он нашёлся бы, что ответить, зато в случае удачи становилось ясно, что они единомышленники. Решение это ободрило Амирхана Даутовича: получить помощь Хаитова на последней стадии его деятельности в синдикате было бы очень кстати.
В раздумье прошли послеобеденные часы, отдохнуть, как хотелось, так и не удалось. В назначенное время раздался стук в дверь. Амирхан Даутович, сунув записку в кармашек пиджака, поспешил открыть. На пороге стоял Коста — судя по парадному костюму, он и сегодня получил приглашение за стол.
В банкетном зале на этот раз оказалось многолюднее, чем при поминках, да и выглядел он как-то официальнее; может быть, этому способствовали два больших знамени в углах и множество цветов, опять в высоких хрустальных вазах. Наверное, это все же реквизит управления для торжественных случаев, решил Амирхан Даутович. Он попытался разглядеть в толпе гостей прокурора Хаитова, но быстро понял, что Адыла Шариповича нет. Зато среди приглашённых он увидел работников обкома профсоюза, людей из горкома и горисполкома. Артур Александрович опять сочетал личные и производственные интересы, устраивал под легальным предлогом богатую пирушку для чиновников среднего ранга, без которых, как упоминал Гольдберг, дел не провернёшь.
Обычной оказалась сегодня сервировка стола, не было голубого хрусталя и серебряных приборов — то ли времени не хватило, то ли Шубарин посчитал, что на этот раз сойдёт и так, хотя любитель столового серебра Георгади и его непременный друг Ким занимали свои привычные места в зале. Зато куда плотнее оказался заставлен стол спиртным и закусками — видимо, Японец хорошо знал аппетиты среднего «лас-вегасского» аппаратчика. Что и говорить, Шубарин на застолье не экономил; щедро выставили и московские деликатесы — в этом, видимо, и состояла приманка для таких далеко не голодных людей.
Артур Александрович, как обычно, занимал своё председательское кресло за столом. На этот раз, словно открещиваясь от происходящего, сразу предоставил слово человеку из профсоюзов, и эстафета скучных тостов стала переходить от одного чиновника к другому. Слушая поднаторевших в публичных выступлениях людей, краснобаев дубовых трибун, Амирхан Даутович впервые ужаснулся косности, казённости их языка. Хотя в то же время он замечал восторг иных за столом, в глазах читалась: «Во даёт, мне бы так, начальником бы стал!» И тут он сделал открытие: это был особый кодовый язык провинциального начальства, номенклатурных работников, только овладев им, можно было на что-то претендовать. От такого открытия стало веселее, и он уже с некоторым интересом выслушивал очередную бессмысленно-напыщенную речь, состоявшую сплошь из казённых клише, дежурных фраз наскоро сколоченных передовиц, — чтобы такое наговорить, действительно надо было обладать специфическим талантом.
Амирхан Даутович не удержался и шепнул соседу:
— Вы что-то изменили своему театру одного зрителя, решили попробовать своих актёров на массовом? Тут камерным театром и не пахнет.
Шубарин понял его сразу, потому что выступления к тому же состояли сплошь из дифирамбов мудрому руководителю местной промышленности и его верному помощнику; правда, нашлись дальновидные льстецы, провозгласившие здравицы и в честь юрисконсульта.
Так они и сидели с Шубариным, перебрасываясь репликами и потешаясь. Артур Александрович заключил негромко:
— Пусть говорят… Им так нравится держать речь за хорошо накрытым столом, чувствовать себя причастными к успеху большого коллектива, которому они якобы указывают путь в тумане, кормчие этакие. В конце вечера по традиции Икрам Махмудович раздаст каждому по конверту, а тому, кто хвалит его больше других, наверняка добавит ещё из своих. Впрочем, повода для огорчений не вижу, через полчаса, может, через час, когда пропустят ещё по три-четыре рюмки прекрасной водки особого разлива, что привезли вы из Москвы, спесь, чиновничье высокомерие слетит с них, и они снизойдут до нас и заговорят нормальным человеческим языком, если он у них ещё не атрофировался.
И впрямь, через час чиновничий пыл и красноречие угасли — водка и вино сделали своё дело, да и тосты перешли к другим людям. На этот раз слово предоставили даже Коста и Ашоту, скромным труженикам управления, как рекомендовал их Икрам Махмудович.
Дальше время побежало быстрее, веселее, полетели над столом шутки, смех и опять же, как в прошлый раз, стали заглядывать из большого зала друзья и приятели Шубарина и Файзиева.
Чинности, строгости в этот раз не было — за столом с самого начала сидели кучно, разные люди невпопад, а теперь в разгуле тем более все смешалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40