Сапоги меньше ста рублей уже не стоят — это, заметьте, цена на сапоги из искусственной кожи. Дублёнка импортная тянет на тысячу, а наши, семипалатинские, казанские, на которые ещё больший спрос, — по шестьсот рублей. Босоножки — два шнурочка и ремешочек — пятьдесят рублей… да так все, на что ни глянь. Мужские рубашки дошли уже до двадцати рублей, а шапка из искусственного меха сравнялась по ценам шестидесятого года с ондатровой, копейка в копейку, головой ручаюсь. Шуба из искусственного меха тянет на три средние зарплаты, а мужской кожаный пиджак из лайки, а проще из козлинки — мы шьём их тоже — так на все пять.
Поэтому ценообразование для нас не проблема, есть ориентиры. Мы, конечно, не прыгаем выше государственных, но и не отстаём, что называется, дышим в затылок. Честно говоря, радуемся каждому повышению, а наверху вроде кто-то специально, как по Икраму Махмудовичу, прислушивается к нашему желанию и радует нас все чаще и чаще — у нас даже есть люди, следящие за розничными ценами в торговле. Если откровенно, то только цены и натолкнули меня на создание своего айсберга. Глядя на ту или иную вещь, я сразу определял её стоимость и приходил в трепет при мысли о той прибыли, которую мог заполучить, организуй её производство. Я даже знал приблизительно, во сколько обойдётся её выпуск. Не посчитайте за бахвальство, просто это моя стихия, у меня такой дар, талант. Никакому капиталисту такие прибыли и не снятся, но опять же такую ситуацию в экономике и ценообразовании создал не я
— я только пожинаю плоды.
Да, главной побудительной причиной, толкнувшей меня на деловую активность, на желание постоянно расширять, множить производство, послужила государственная стоимость товаров ширпотреба и тенденция её постоянного увеличения — это как на духу.
Не будь таких манящих перспектив, сулящих необычные прибыли, я бы, наверное, так и остался где-нибудь на производстве, ну имел бы, конечно, свои две-три тысячи в месяц, потому что человек с деловой хваткой в сфере материального производства, куда ни глянь, может найти бесхозные деньги, только пошевели мозгами.
Ну посудите сами, был бы смысл налаживать обувное дело, если б сапоги стоили шестьдесят — шестьдесят пять рублей, а босоножки двадцать пять — тридцать — да такое в голову никому не придёт, как говорится, овчинка выделки не стоит.
Кстати, об овчинке — она у нас дороже ясоновского золотого руна. Мы даём кассобу за баранью шкуру пять рублей — это вдвое больше, чем платит государство. Так он и сдаёт её нам в таком состоянии, в каком она нам нужна. И мы каждого из них научили, как обрабатывать её, как хранить, снабдили и химикатами первичной обработки свежей шкуры. На дублёнку в среднем уходит от восьми до десяти шкур, ну как тут удержишься от соблазна наладить производство, если мы продаём их почти по пятьсот рублей.
Артур Александрович сделал паузу, переводил дух после длинного монолога. Азларханов молчал, ожидая продолжения.
— На всякий случай, я хочу предварить один ваш вопрос, Амирхан Даутович, который вы, быть может, по своей тактичности и не задаёте, но он витает в воздухе, и уж лучше я вам отвечу на него. Это, мне кажется, более всего необходимо перед тем, как вы приступите к делам…
Сегодня вы уже слышали обо мне: гангстер, акула, спрут. Вам, много лет отдавшему правопорядку, наверное, кажется: вот они, которые тянут нашу экономику назад, грабят народ, покупают должностных лиц, способствуют организованной преступности. Нелегко отмахнуться от справедливых на первый взгляд обвинений, но в том-то и дело, что мы не причина, мы следствие, мы возникли здесь по-настоящему лет семь-восемь назад, когда созрели все предпосылки для нашей деятельности; о некоторых мы уже говорили, к некоторым ещё вернёмся. Если мы зло, то мы родились из зла и питаемся злом вокруг нас. Но давайте взглянем на проблему с другой стороны…
Наносим ли мы вред народному хозяйству? Это как посмотреть. Когда я только начинал, меня часто мучили угрызения совести: иногда я перехватывал фонды того или иного предприятия. Я ведь знал, что фабрики эти будет лихорадить, будет у них срываться план. Но я знал и то, что в беде их не оставят, а уж рабочие тем более не останутся без зарплаты, неважно, работали они там или нет. Я не знаю случая, чтобы на каком-то заводе или стройке, тем более в научно-исследовательском институте, фактически не работавшем по тем или иным причинам, не выплатили зарплату. Без зарплаты могли остаться лишь мои рабочие, это уж точно — нам не из чего покрывать убытки, дотаций и субсидий нам никто не даёт.
Но когда я, став депутатом, работал в планово-бюджетной комиссии и получил доступ к информации, я ужаснулся тому, что при дефиците на многие товары ими забиты все какие только есть склады в области, и хранение их обходится в миллионы рублей. Каждый год я участвую в комиссиях, которые подписывают к списанию и уничтожению десятки тысяч пар обуви, одежды, всего и не перечесть, тысячи наименований всякого добра идёт в костёр. И теперь мои сожаления уже о другом: жаль, не могу использовать чужие фонды ещё больше — все равно у них многое пойдёт либо в огонь, либо на свалку. Когда распределяют местное сырьё, нам выделяют в первую очередь, и не только потому, что я влияю на распределение, а потому что знают: заберу я — и оно будет пущено в дело, и моментально в казну поступят деньги… У вас наверняка возник вопрос: можем ли мы быть альтернативой официальной экономике?
— Да, да, я как раз хотел об этом спросить, — оживился прокурор.
— Отвечу без колебаний — нет и ещё раз нет. Буду откровенен, наша продукция все же рассчитана на тех, кто слаще морковки не едал. Ни я сам, ни другие пайщики артельную продукцию не покупают. Хотя должен оговориться, дублёнку я ношу только нашей фирмы и не поменяю её ни на канадскую, ни на французскую. Но таких дублёнок у нас шьют мало, в среднем одну на семьдесят
— восемьдесят, и распределяю их я сам — это мой личный фонд. Кроме того, каждый сентябрь наш заведующий скорняжным цехом Яков Наумович Гольдберг командируется в Москву снимать мерки с должностных лиц и их домочадцев — этим людям мы обязаны фондами, дефицитным сырьём, первоочередными поставками. А отвозит готовое Икрам Махмудович или я сам. Да, кстати, зима не за горами, нужно, чтобы Яков Наумович снял мерку и с вас — в январе мы с вами обязательно должны быть в Москве.
Дублёнка — пока единственная стоящая вещь из того, что мы производим, да и то лучшее не стоит на потоке, а шьётся специально в мизерных количествах, для избранных.
Мы держимся только на фоне товаров госторговли, которые не отличаются ни качеством, ни моделями, опять же по пословице: на безрыбье и рак рыба. Главный наш потребитель — самая неискушённая часть покупателей, которых, к нашему удивлению, оказалось много. Их привлекает в первую очередь внешний вид товара — мы ведь зачастую имитируем какое-нибудь импортное изделие, пытаемся, несмотря на авторское право фирмы, копировать его один к одному. И такое жалкое подобие платья «от Кардена» или сапог «Саламандра» идёт нарасхват.
Мои друзья шутили, когда я собирался в туристическую поездку во Францию и Западную Германию: мол, они позвонят в «Адидас» или самому Кардену, и меня там четвертуют за то, что я нещадно эксплуатирую название этих фирм на своих пошлых изделиях. Как ни крути, а «Адидасу» я обязан половиной своих прибылей — на что только мы не шлёпаем этот волшебный трилистник.
Ну ладно, я понимаю, когда покупают настоящее изделие «Адидас» — добротное, нарядное, модное; я же ставлю только знак, словесное обозначение — и метут все подряд — магия, гипноз, волшебство, иначе назвать не могу. Вот бы нашей промышленности найти свой такой волшебный трилистник…
Конечно, мы могли бы хвалиться, что все же одеваем и обуваем людей, найти оправдание своему существованию, если бы теневая экономика не оплачивалась простыми людьми, не лежала бременем у них на плечах, но от этого факта никуда не уйдёшь — мы вычищаем и без того скудные кошельки. Это мой личный и, думаю, безжалостный, социальный анализ.
Я уверен, как только в официальной экономике начнутся радикальные перемены, мы исчезнем тут же, так же незаметно, как и появились. А пока в такой благоприятно сложившейся обстановке как же нам не появиться и не процветать? Если один прокурор у нас в пайщиках сидит, наподобие Хаитова, не знает, то ли дать нам пинка под зад, то ли продолжать потихоньку щипать Ахрарова, третий, простите за откровенность, вроде вас, то ли жил словно в другом мире, не ведая, что творится вокруг, либо руки у вас были связаны. Я не знаю в округе ни одного руководителя — хозяйственного или партийного, к которому мы бы искали ходы и не нашли. Ни один не попытался пресечь наши дела или хотя бы послать нас куда-нибудь подальше. Я ведь и Ашота не создал, а взял уже готовым. Так что тут, как ни крути, я не сеял, а пожинал плоды общей обстановки, сложившейся в крае. Ничто не произрастёт на пустом месте, из зла рождается зло, и теперь, чтобы защитить себя, свои интересы, я вынужден прибегать к помощи телохранителя и даже юриста… Вот, пожалуй, из этого триединства — дефицита, стоимости и сложившейся обстановки вседозволенности — на мой взгляд, возникла и процветает теневая экономика.
— Как на академической лекции, уложились секунда в секунду, — подытожил Амирхан Даутович, потому что они въезжали во двор гостиницы.
— Я нужен буду вам? — прервал своё долгое молчание Ашот, обращаясь к хозяину.
— Пожалуй, нет, понадобишься — позвоню. Встретимся утром, как обычно. — И они распрощались с Ашотом.
2
Стояла уже глубокая ночь, погасли огни шумного «Лидо», в редком окне четырехэтажной гостиницы горел свет. Ночной швейцар, видимо, привыкший к поздним возвращениям Артура Александровича, не задавая вопросов и не выказывая недовольства, распахнул хорошо смазанную дверь.
— Может, вы хотите перекусить — мы ведь так и не дождались свадебного плова? — спросил Шубарин. — Я думаю, в холодильнике у меня найдётся что-нибудь — Адик следит.
Сидение за свадебным столом, долгая дорога туда и обратно утомили Азларханова — он давно уже не жил в таком активном ритме, несколько раз за вечер пришлось принимать сердечное, но откровения Шубарина вызывали неподдельный интерес, ему хотелось задать ещё два-три вопроса. Он понимал, что вряд ли скоро выпадет такой удобный случай, да и где гарантии, что Японец будет так словоохотлив, как сегодня. Следовало не упускать момент…
— Есть не хочу, а вот чаю выпил бы с удовольствием, да поздно, и заботливый Адик уже, наверное, спит.
— Ну это не проблема, — улыбнулся Артур Александрович. — Это мы сейчас организуем.
И как только они поднялись на третий этаж, он сказал дежурной, которая тут же вскочила с дивана:
— Галочка, если не затруднит, приготовь, пожалуйста, нам самоварчик,
— и, не дожидаясь ответа, широким жестом пригласил Амирхана Даутовича к себе.
Не менее расторопный, чем Адик, хозяин ловко накрыл на стол — в холодильнике у него действительно нашлось чем перекусить.
Амирхан Даутович, расположившийся в кресле, вытянул ноги и попытался вернуться к прежнему разговору, начатому в машине:
— Н-да-а, сегодня я многое узнал впервые, надо честно признаться. Такая лекция! Не мешало бы вам дать на время кафедру в Академии народного хозяйства.
— Думаю, меня не устроит почасовая оплата, — легко отшутился Артур Александрович, уходя от продолжения разговора.
Раздался стук в дверь — дежурная по этажу принесла кипящий самовар, и Артур Александрович принялся заваривать чай, предложив на выбор индийский, цейлонский или китайский. За чаем, чувствуя, что разговор может уйти в сторону, Амирхан Даутович попытался ещё раз вернуться к интересовавшей его теме:
— Экономические предпосылки, способствовавшие появлению вашего дела, вы растолковали убедительно. Но мне интересно и другое: что вас побудило заняться предпринимательством, какие личные мотивы? Страсть к деньгам?
Артур Александрович с любопытством выслушал вопрос, мимолётная печаль проглянула в его всегда внимательных глазах, но он тут же взял себя в руки. Начал издалека, расплывчато:
— Не берусь утверждать категорически, но со стороны кажется, что у нас легче реализовать себя людям творческих профессий — тут открыты все пути, твори, дерзай. И если есть талант, как бы ни было трудно ему пробиться, все равно заметят — результат всегда говорит за себя. А что прикажете делать тому, кто наделён иным талантом — склонён к коммерции, предпринимательству? Не побоимся сопоставить на взгляд обывателя несопоставимые понятия… Ведь коммерция, предпринимательство не только в ранг таланта не возведены, но в сознании общества значатся занятием, недостойным порядочного человека. Оттого мы ни произвести, ни продать как следует не можем — треть жизни держим человека в бесконечных очередях.
А ведь людей, наделённых коммерческим, предпринимательским, изобретательским талантом, гораздо меньше, чем одарённых творчески. Одних писателей, говорят, официально состоящих в творческом союзе, десять тысяч, и ещё тысяч сто, наверное, дожидаются очереди для вступления, а ведь это только часть творческих сил, то есть талантов, признанных официально. А художники, композиторы, артисты, певцы, музыканты, режиссёры, журналисты? Их ведь тоже у нас тьма и тьма, известных и обласканных.
А стране нужен один толковый министр сельского хозяйства, всего один министр строительства, министр энергетики, машиностроения, путей сообщения
— нужно всего-то сто талантливых предпринимателей, и мы заживём совсем по-другому. Хороших писателей чтим, художников, композиторов — тоже, даже футболистов знаем и помним чуть ли не в лицо, но кого из технократов, что дают нам свет и тепло, мы знаем, кого помним? Пожалуй, лишь первых наркомов, а остальным, почти всем, вслед одни упрёки, если не проклятия, мол, все до ручки довели.
Амирхан Даутович почувствовал по волнению собеседника, что он задел чувствительную струну;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40