если наши пути пересекутся, а они пересекутся рано или поздно, я приложу максимум усилий, чтобы вы никогда больше не жили среди нормальных людей, вы крайне опасный человек, настолько опасный, что у нас даже статьи для таких нет.
Незнакомец поправил галстук и, улыбаясь, ответил:
— Я на вашу милость никогда и не рассчитывал и отдаю себе отчёт, что мы с вами враги, настоящие враги и стоим по разные стороны баррикад, как у вас говорится. Но ваша убеждённость, вера мне нравятся, как это ни парадоксально, особенно, наверное, на ваш взгляд… Знаете, критерии человеческих отношений ныне настолько размыты, что настоящих врагов не осталось, наверное, только вы и я, товарищ прокурор, теперь, правда, уже бывший, поэтому давайте будем уважать друг друга. И, заканчивая нашу беседу, я хочу заручиться вашим честным словом, что вы отныне не будете настаивать на пересмотре дела по убийству вашей жены.
— Это тоже ваша идея? — спросил язвительно Амирхан Даутович.
— Да, моя, и она намного благоразумнее, чем те, на которых настаивают другие, назовём их «радикалами».
— И каковы же планы ваших «радикалов»?
— А вот этого я вам сказать не могу — чужие секреты. Но уверяю вас, жестокие планы — они пугают даже меня. Будьте благоразумны, прокурор, и примите мои условия. Вам сегодня не выиграть схватку, — слишком неравные силы, и моральные и материальные, время на стороне Бекходжаевых. К тому же каждый ваш ход мы можем рассчитать наперёд, или, точнее, рассчитали ещё полгода назад и, как видите, до сих пор ни разу не ошиблись. Мы имели фору в полгода и, поверьте, не сидели сложа руки. Наши действия для вас непредсказуемы, как непредсказуемы и силы, что мы можем ввести по ходу дела. Ваши тетради оказывают нам бесценную помощь — слишком уж большому количеству уважаемых ныне людей выгодно лишить вас поста и дискредитировать.
Да и на что вы можете рассчитывать? У вас есть один-единственный шанс, или, точнее, единственный человек, на чью помощь и свидетельство вы можете рассчитывать. Тут вы нас немного опередили, успели перевести его в Ташкент, а жаль: у полковника Иргашева в отношении Джураева был интересный план, не успели реализовать, иначе не было бы сейчас у вас и этого шанса. Не скрою, мы проделали огромную работу и установили того, кто помог Джураеву так быстро задержать убийц. Установили и человека, с кем встречался капитан после суда. На них можете не рассчитывать, их и запугали и задобрили одновременно, припомнили им их собственные грешки, не получившие огласки в своё время. Если они до суда отказывались вам помочь, то теперь тем более. С Джураевым несколько посложнее — его не запугаешь и не купишь. Вам, наверное, известно, что однажды он задержал человека в бегах, у которого денег с собой было гораздо больше, чем в этом «дипломате». Задержанный просил в обмен на эти деньги отпустить его, но Джураев отказался.
Амирхан Даутович помнил этот случай не из-за денег, а потому что Джураев задержал особо опасного рецидивиста, на чьей совести было три убийства.
— Так вот… Джураев… А что, собственно, Джураев? Работа сыщика — опасная работа, и в ней всякое может случиться, вы это хорошо знаете, прокурор. Больше всего милиция теряет людей в уголовном розыске. Нам известны радиопозывные и рабочая частота его рации в машине. Ну, например, капитан, поздно вечером возвращаясь домой, проезжает мимо одного особняка, где частенько собираются люди, чьи фотографии он бережно хранит в нагрудном кармане, и вряд ли, учитывая его храбрость и благородство, он избежит искушения встретиться с ними. Он не станет осторожничать — ведь там будут люди, за которыми он давно охотится. Но у нас есть возможность предупредить и тех, кто в особняке.
— И пусть выживет более удачливый?
— Нет. Капитан не выживет, потому что в суматохе, если надо будет, его пристрелит тот, кто будет страховать эту трогательную встречу. А поскольку там без выстрелов не обойдётся, он погибнет честно, на боевом посту, и смерть его ни у кого не вызовет подозрений.
Я логично рассуждаю, прокурор? У этого плана есть несколько страховочных вариантов; такому отчаянному человеку, как Джураев, несложно организовать встречу с пулей или ножом в тёмном переулке или подъезде. И последнее. Предугадываю, вы скажете: есть Азат Худайкулов, и, может, в нем заговорит совесть и он расскажет начистоту, как все было? Не расскажет. Потому что на снисхождение суда ему рассчитывать не приходится, а правда для прокурора его не волнует, его волнует его жизнь, когда он выйдет на свободу, а она целиком зависит от Бекходжаевых, как и жизнь его больной матери.
К тому же он не капитан Джураев и тревоги у нас не вызывает. Если надо будет, чтобы он замолчал навсегда, для полной гарантии, то он замолчит, будьте уверены. Он как раз работает на строительстве высотного дома, в третью смену, и ходит как сонная муха, того и гляди — сам улетит в монтажный проем.
Наверное, беседа затягивалась, и гость нервно глянул на свои часы.
— Теперь, надеюсь, и вы понимаете, в обмен на что я прошу вашего честного слова.
Амирхан Даутович сидел, понурив голову: он поверил сразу в этот иезуитский план клана — они хотели получить его молчание в обмен на две жизни, а в том, что они, спасая свои шкуры, не остановятся ни перед чем, прокурор не сомневался. Как ни парадоксально, оставалось только радоваться, что «радикалы» в группировке не одержали верх, и эти люди оставались живы до сих пор.
У Амирхана Даутовича перед глазами встала семья Джураевых, его двое маленьких детей. Вспомнился и сам Эркин, надёжный и верный товарищ. Нет, какие бы цели ни преследовал Амирхан Даутович, он не мог сейчас собственной рукой подписать ему смертный приговор, как не мог рисковать и жизнью Азата Худайкулова, которому только недавно исполнилось восемнадцать лет.
Мысль прокурора работала лихорадочно, искала хоть какой-то просвет в тупике, но выходило, что загнали его основательно — не шевельнуться.
«Давать честное слово этому подонку, значит, стать перед ними на колени, признать их правоту…» — в отчаянии рассуждал Амирхан Даутович, не замечая, что гость уже нервничает и торопится.
И вдруг посланник Бекходжаевых, словно прочитав его мысли, сказал:
— Кажется, я допустил какую-то бестактность, требуя от вас дать честное слово, извините, я не буду настаивать на такой форме решения вопроса. Сделаем так. Я оставлю вас одного, взвесьте мои предложения и свои шансы. Ровно через полчаса, если вы приняли наши условия, включите в зале свет. Если нет, Бог вам в помощь — дальше события будут контролироваться «радикалами».
— Вы числите себя в «либералах»? — ещё нашёл силы для иронии прокурор.
— Представьте себе, да. И ваше счастье, что с вами говорят не они. — И гость, подхватив «дипломат», быстро выскользнул из кабинета.
Когда он проходил бетонной дорожкой вдоль летней веранды, Амирхан Даутович ясно уловил шаги ещё двух человек.
Прокурор ещё долго сидел, понурив голову, не находя в себе сил встать и что-то предпринять, потом он неожиданно вскочил и бросился к телефону. Поднял трубку одного, второго — телефоны не работали.
И впервые за долгую ночь чувство страха охватило его. Ведь у них могли быть варианты куда короче и надёжнее…
Он прокручивал в памяти долгий разговор с ночным гостем, и порою казалось, что это сцены из детектива, причём детектива зарубежного; настолько все было нереально для нашей жизни, что поведай Амирхан Даутович кому-нибудь об этом разговоре, вряд ли его рассказ приняли бы всерьёз. Но в том-то и ужас, что все было всерьёз, — прокурор знал это. И знание не облегчало душу, он понимал: в том, что страшные люди, подобные ночному гостю, полковнику Иргашеву, прокурору Исмаилову и Бекходжаевым, здравствуют и считают себя хозяевами положения, есть и его прямая вина.
Но долго рассуждать ему о своей вине не пришлось: раздался слабый звук автомобильной сирены — с улицы напоминали, что время, отпущенное ему, истекло.
Амирхан Даутович тяжело поднялся, шатаясь, прошёл в зал и на секунду включил огни.
В ответ клаксоны двух машин сыграли радостный марш и, разрывая ночную тишину, «гости» резко рванули по сонной Лахути.
8
С этой ночи, накануне Первомая, жизнь Амирхана Даутовича круто изменилась. Лишился он и должности, и получил суровое взыскание по партийной линии. Но подкосила его не тяжесть и несправедливость наказания, подкосила его откровенность и уверенность ночного посланника Бекходжаевых, открытие для себя неконтролируемого участка жизни. Выходило, что он все эти годы жил в каком-то изолированном и надуманном мире, а в жизни меж тем процветали слои, пласты её, которые были неведомы ему даже как человеку, не то что прокурору. Куда его не допускали. А ведь он-то считал, что прочно стоит на земле и смотрит на жизнь глазами реалиста; выходит, действительность оказалась куда реальнее, многозначнее и мрачнее, чем он себе представлял. Спроси его кто до гибели Ларисы, знает ли он жизнь своей области, контролирует ли её полностью, Амирхан Даутович, наверное, обиделся бы. Теперь он понимал: его знания были неполными, а точнее — в основном бумажными, телефонными, газетными, победные бумаги, рапорты застили ему саму жизнь. И даже останься Амирхан Даутович на своём прежнем посту, он все равно почувствовал бы свою надломленность — переход из веры в неверие никогда не проходит бесследно для людей честных.
Оставили его работать в прокуратуре на должности, с которой он некогда начинал в этом здании. Осенью он попал в больницу с нервным расстройством и пробыл там более двух месяцев.
— Вы потеряли какие-то жизненно важные для себя ориентиры… — говорил Амирхану Даутовичу лечащий врач.
И хотя пожилой врач считал, что нервное расстройство бывшего областного прокурора связано только с его личной трагедией и неожиданными последствиями после неё, диагноз он поставил точно. Но Амирхан Даутович, соглашаясь с доктором и признавая его диагноз, все же до конца откровенным с ним не был.
А расстройство, видимо, началось из-за того, что в стенах прокуратуры ему стал повсюду чудиться подвох: казалось, здесь идёт какая-то двойная жизнь. Тайный пласт по-прежнему оставался скрытым от него, а открытый не внушал доверия. Он уже не мог, как прежде, с верой выслушивать на заседаниях своих коллег; за каждым выступлением пытался найти подтекст, понять, что стоит за их словами: корысть, скрытый расчёт или все же интересы справедливости, закона. Раньше он не обращал внимания, когда шушукались по углам, — мало ли у людей личных забот. Не задевало его внимания, и кто наведывается в прокуратуру и с кем общается. Теперь же ему казалось, что вся работа бывшего в его подчинении аппарата состоит из каких-то тайных встреч, шушуканий не только по углам, но и за закрытыми дверями.
Ещё год назад он вряд ли обращал особое внимание на то, с кем дружат его коллеги, подчинённые. Теперь же он замечал, что многие из них на дружеской ноге с завмагами, директорами, и люди эти, которым, по расхожему мнению, следовало бы за версту обходить здание прокуратуры, не таясь заезжали сюда на собственных машинах за своими приятелями, уверенно держались в коридорах. Раньше Амирхану Даутовичу как-то не бросалось в глаза, что даже у самых молодых сотрудников прокуратуры есть собственные «Жигули». И хотя он получал в три раза больше, чем владельцы личных машин, они с Ларисой едва сводили концы с концами. Правда, немалую толику средств тратили они на коллекцию, на альбомы и книги. Но все равно о «Жигулях» и не помышляли, хотя машина Ларисе в её разъездной работе была просто необходима.
А приглашения на свадьбы и иные частые торжества? Почему так настойчиво зазывались работники прокуратуры и к кому? И этих связей никто не таил, даже с гордостью рассказывали наутро, что были у того-то или того-то, и какие роскошные столы были накрыты на пятьсот человек, и какие щедрые подарки им там преподнесли, якобы по национальному обычаю. А ведь хлебосольный хозяин, так восхищавший коллег, был всего лишь заведующим складом с зарплатой в сто двадцать рублей.
Когда бывший областной прокурор попытался завести разговор о профессиональной этике работника правосудия, его подняли на смех:
— Ах, вот как вы заговорили, сменив кабинет? Что же вы вчера молчали, когда сидели этажом выше?..
Как бы ни противилась его душа тому, чтобы подозревать своих коллег, но ведь кто-то же помогал Иргашеву вскрывать сейф, рыться в его бумагах. Кто-то помогал отыскать в давно прошедших днях даты, когда он посещал Сардобский район. Возможно, кто-то из ближайших коллег консультировал как юрист неправедное дело Бекходжаевых, помог ускорить суд, свести концы с концами. Оттого его нервы были натянуты до предела. И в одном из нелицеприятных разговоров с коллегами он сорвался, в результате чего и очутился в психоневрологической больнице.
Корпуса больницы, бывшей когда-то военным госпиталем, возводились давно, одновременно со зданием, где ныне располагался обком партии, и оттого здание окружал ухоженный парк, предусмотрительно разбитый не то архитекторами, не то первым медицинским персоналом. Окна палаты Амирхана Даутовича выходили на дубовую аллею, и могучие дубы уже роняли жёлуди, с сухим треском падавшие на асфальт садовых дорожек. Лежал он в одноместной палате, светлой, с высоким потолком и большим окном. Палата нравилась Амирхану Даутовичу — она действовала на него успокаивающе. Старые мастера строили не только добротно и на века, но и наверняка знали какие-то особые секреты, чтобы храм получился как храм, театр как театр, а госпиталь как госпиталь.
— Мне кажется, даже стены здесь дышат милосердием, — сказал Азларханов главному врачу больницы. Наверное, он знал, что говорил, потому что в последний год достаточно имел дела с больницами.
Главврач Зоя Алексеевна Ковалёва, хорошо знавшая Ларису и даже бывавшая в своё время у них в доме, по-женски участливо отнеслась к Амирхану Даутовичу. Он был окружён заботой и вниманием — оттого и одноместная палата, которая ныне по рангу вроде и не была ему положена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40