– Так вы зарабатываете на жизнь, предсказывая судьбы?
– Нет.
– Чем же вы занимаетесь?
– На данный момент я без работы. Но если понадобятся деньги, я смогу добыть их. Достаточно, чтобы заплатить за ваш курс.
– Вы понимаете, что у нас производится запись на очередь? – солгала мисс Хадсон.
– Нет-нет, я думала...
– Я с удовольствием внесу вас в список очередности. – "На этом пока и остановимся. Мне ни к чему частица вашего бессмертия. Да и ваш хрустальный шарик". – Как пишется ваша фамилия?
– Меррик.
– Эвелин Меррик. Двадцать один год. Адрес и номер телефона?
– Не могу сейчас вам сказать. Завтра я съезжаю с квартиры и еще не решила, где буду жить.
Адреса нет, отметила мисс Хадсон в записной книжке. Хорошо. Это послужит прекрасным поводом не звонить ей.
– Я позвоню вам, как только устроюсь на новом месте, – сказала Эвелин. – Тогда вы сможете сообщить мне, когда откроется вакансия.
– Возможно, это случится не так скоро.
– Все равно я попытаюсь.
– Да, – сухо сказала мисс Хадсон. – Я верю, вы попытаетесь.
– Я позвоню вам, скажем, через неделю.
– Послушайте, Эвелин. На вашем месте я бы еще подумала насчет позирования художникам, я...
– Вы не на моем месте. Я позвоню через неделю.
* * *
– Неделя истекла вчера, – сказала мисс Хадсон Блэкширу. – Она не позвонила. Не знаю, радоваться мне или сожалеть.
– По-моему, радоваться, – сказал Блэкшир.
– Пожалуй, я и радуюсь. Она какая-то чокнутая. Видит Бог, мои девицы звезд с неба не хватают, ни одна из них не тянет на коэффициент умственного развития, сравнимый с баскетбольным счетом. Но они не с придурью, как она. Догадываетесь, о чем мне хотелось бы узнать, мистер Блэкшир?
– Нет.
– Я хотела бы знать, что она увидела в зеркале и что ее так загипнотизировало. Что она там увидела?
– Себя.
– Нет, – покачала головой мисс Хадсон. – Это я видела ее. Она же видела кого-то еще. Мороз по коже продирает, верно?
– Нет, не особенно.
– А меня – да. Я ее пожалела. Подумала: допустим, это одна из моих дочерей; так как со мной что-то случилось, пока они еще не выросли, они пустились... Ладно, не будем об этом. Меня подобные мысли угнетают. К тому же я ничем не больна и машину вожу аккуратно. А еще у меня есть сестра, которая вполне могла бы позаботиться о моих детях, если бы со мной что-то случилось. – Внезапно разозлившись, мисс Хадсон потянулась вперед и хлопнула ладонью по изящной сиренево-белой столешнице своего письменного стола. – Черт бы побрал эту девицу! Бьешься, бьешься долгие годы, стараясь, чтобы жизнь была как можно лучше, и не думая о смерти, а тут – на тебе! Приходит какая-то свихнувшаяся с безумными мыслями о смерти, и ты не можешь выбросить их из головы. Несправедливо. Шкуру бы с нее спустить. Я жалею, что попыталась помочь ей.
Блэкшир поднял брови:
– Как именно вы помогли ей, мисс Хадсон?
– Может, и не помогла. Но попыталась. Я видела, что она вот-вот сломается, и назвала ей одного человека. Подумала, он даст ей какую-нибудь работу, чтобы она могла перебиться, пока не придет в чувство, если вообще придет.
– А что за работа?
– Работа натурщицы. Он художник, причем хороший, то есть умеет сводить концы с концами, учит других. На уроках использует натурщиц, необязательно хорошеньких девушек, но всяких, какая бы ни была фигура. Я подумала, что никакой беды не будет, если я пошлю к нему Эвелин. Может, ему приглянутся мочки ее ушей, или ее большие пятки, или еще что. Этот Мур ценит всякие мелкие детали.
– Мур?
– Харли Мур. Его студия – на Палм-авеню, недалеко от Сансета, возле бульвара Санта-Моника.
– Она действительно когда-нибудь позировала, не знаете?
– Она сказала, что да. Выполняла какую-то работу для Джека Теролы. Он держит фотографию кварталах в десяти к югу отсюда. О нем я очень мало знаю, кроме того, что он хорошо платит. Заготавливает иллюстрации для религиозных журналов, – знаете, такие картинки, где жена с ужасом видит, как ее муж целует свою секретаршу, или где молодую учительницу воскресной школы хватают в объятия на хорах церкви, и прочее в том же духе. Моя младшая все время читает эти журналы. Я из кожи лезу вон, чтобы отучить ее от них. Такие журналы создают у подростков неправильное представление о мире: они начинают думать, будто все боссы тискают своих секретарш или на всех учительниц воскресных школ нападают на хорах церкви. А ведь это не так.
– Надеюсь, нет.
– Ну вот, видите, куда мы пришли?
Блэкшир точно не знал, куда он пришел. Зато знал, куда пойдет.
* * *
Очевидно, средства достижения совершенства давали больше прибыли, чем конечные результаты этого процесса: мисс Хадсон могла позволить себе украсить свою резиденцию изразцами и панелями красного дерева; заведение Теролы представляло собой оштукатуренный домишко между улочкой с односторонним движением под пышным названием Джакаранда-лейн и ветхим четырехэтажным каркасным домом, разгороженным на отдельные квартиры. На матовом оконном стекле была сделана по трафарету черная надпись:
ДЖЕК ТЕРОЛА – ФОТОАТЕЛЬЕ
ХОРОШЕНЬКИЕ НАТУРЩИЦЫ
ЖИВАЯ НАТУРА ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЬСКИХ И ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ СЪЕМОК
СТУДИИ ДЛЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ КОМПОЗИЦИЙ
ЗАХОДИТЕ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ
Блэкшир вошел. Несмотря на ряды картотечных шкафов и образцы работ Теролы, украшавшие стены, приемная ателье выглядела как гостиная чьего-то дома, чем она раньше и была. В одном из концов комнаты был камин красного кирпича, не топившийся и настолько заброшенный, что он казался дырой в стене, которую безалаберный каменщик забыл замуровать. Справа от камина размещалась отделенная занавесками спальня. Занавески не были задернуты, и можно было видеть часть ее обстановки: коричневое кожаное кресло со сморщенным от старости сиденьем, кровать для дневного отдыха, наполовину прикрытая старомодным шерстяным одеялом, а над ней – то самое окно с надписью. Вид спальни напомнил Блэкширу его детство на Среднем Западе – у всех мало-мальски зажиточных людей была "солнечная веранда", где летом было невыносимо жарко, а зимой дьявольски холодно, веранда ни на что не годилась, ее строили только для престижа.
У Теролы эта самая веранда была вовсе не для престижа, она использовалась по назначению. На кровати явно спали: из-под одеяла торчала грязная простыня, а на подушке были следы бриллиантина.
В приемной никого не было, но из-за закрытой двери в другом ее конце доносились звуки какой-то работы – скрип передвигаемых тяжелых предметов и чьи-то голоса.
Слов Блэкшир разобрать не мог, но по тону говорящих все было ясно. Кто-то отдавал распоряжения, и кто-то отказывался их выполнять.
Блэкшир уже собрался было постучать в закрытую дверь, как вдруг увидел табличку с печатными буквами, прислоненную к пишущей машинке на столе Теролы: "Для вызова, пожалуйста, звоните".
Он позвонил, подождал, снова позвонил; наконец дверь открылась, и вышла девушка в купальном халате из штапельного полотна. Лицо ее не было накрашено и лоснилось от жира и воды. Вода капала с коротких прядей, стекала по шее, намокший халатик прилипал к телу.
Вид у нее был беззаботный.
– Что вам угодно?
– Я хотел бы поговорить с мистером Теролой.
– Он сейчас занят. Присядьте.
– Благодарю вас.
– Я должна изображать утопающую, но Джек никак не может отрегулировать воду. Он хочет, видите ли, имитировать озеро Мичиган.
Блэкшир вежливо кивнул, выражая понимание.
– Джек очень охоч до сцен с утопающими, – добавила девушка. – Я-то предпочла бы оставаться сухой. На мой взгляд, лучше бы меня закалывали. А то слишком уж много возни с озером Мичиган. Вы не хотите присесть?
– Мне так удобнее.
– Ладно. Вы по делу?
– В известном смысле. Меня зовут Пол Блэкшир.
– Очень приятно. Нола Рат. Что ж, мне пора вернуться. Не хотите ли почитать журнал?
– Нет, спасибо.
– Возможно, вам придется подождать. Если этот снимок у Джека получится, он появится здесь в ноль минут, но уж если нет, то нет.
– Я подожду.
– Лучше бы уж меня закалывали, – повторила девушка. – Я скажу Джеку, что вы его дожидаетесь.
После нее остались лужицы воды и запах мокрых волос.
Нола Рат. Блэкшир повторил про себя ее имя, пытаясь определить, сколько же девушке лет. Должно быть, лет двадцать пять, немного меньше, чем Элен Кларво, но казалось, их разделяет целое поколение. Возраст мисс Кларво мало зависел от хода времени. Она была женщиной средних лет, и ничто в ней давно не говорило о молодости. Поэтому она была легкой добычей не только для Эвелин Меррик, но и для любых жизненных невзгод.
Мысль об этой женщине угнетала Блэкшира. Он хотел бы отделаться от этой мысли, но она стучалась в его мозг, точно нарушенное обещание.
Блэкшир посмотрел на часы. Три десять. Поднялся ветер. Занавески у входа в спальню то втягивались внутрь, то вспучивались, в камине дрожала паутина, а где-то в трубе скреблись мыши.
– Вы хотели видеть меня?
Блэкшир обернулся, удивленный тем, что он не слышал, как открылась дверь и к нему подошел хозяин ателье.
– Мистер Терола?
– Совершенно верно.
– Я – Блэкшир.
Они обменялись рукопожатием. Тероле на вид было немногим больше сорока; высокий и худой, он все время сутулился, словно хотел казаться пониже ростом. Кустистые черные брови нетерпеливо вздрагивали, когда он говорил, как будто молчаливо отрицали слова, вылетавшие из мягкого женского рта. Две тонкие параллельные пряди седоватых волос тянулись по лысой макушке, как железнодорожные рельсы.
– Одну минуту. – Терола прошел к спальне и с раздражением задернул занавески. – У меня здесь беспорядок. Моя секретарша сидит дома, заболела свинкой. В ее-то возрасте. Я думал, свинка – детская болезнь. Так чем я могу быть вам полезен, Блэкшир?
– Насколько мне известно, у вас работает или работала молодая женщина по имени Эвелин Меррик.
– Как вы об этом узнали?
– Мне так сказали.
– Кто именно?
– Мисс Меррик сослалась на вас, когда пошла поступать в школу натурщиц. Заявила, что работала у вас.
– Кем же?
– Выполняла ту работу, которую вы могли ей предложить, – ответил Блэкшир, стараясь не выказать свое нетерпение. – Ведь вы занимаетесь и так называемой художественной композицией?
– Да, и это на самом деле вид искусства.
– Вам видней. Вы помните мисс Меррик?
– Может, да, а может, нет. Я не отвечаю на кучу вопросов, если для этого нет веских причин. Назовите ваши, мистер Блэкшир.
– Блэкшир.
– Не то чтобы я не хотел с вами сотрудничать, только у меня обычай – сначала узнавать, с кем, в чем и для чего. Вы чем занимаетесь, мистер?
– Я консультант по инвестициям.
– И что же?
– Скажем, есть подлежащее разделу имущество и Эвелин Меррик может получить свою часть.
Терола говорил, почти не разжимая губ, словно боялся, что в спальне или в камине притаился человек, умеющий читать по губам.
– Не похоже, чтобы малютка получила часть какого бы ни было имущества, мистер.
– Значит, она заходила к вам?
– Заходила. Рассказала печальную сказку об умирающей матери, и я дал ей работу часа на два. Уважаю умирающих матерей, если они не передумывают и не остаются живехонькими, как моя собственная.
– Меррик причинила вам беспокойство?
– Я не позволяю таким пташкам причинять мне беспокойство. Я беру их за ухо и вышвыриваю вон.
– И ее вышвырнули?
– Пришлось. Она подняла шум.
– Когда это было?
– Недели две тому назад или около того. Тех, которые шумят, я выкидываю. Не то чтобы мне надо было что-то скрывать, – добавил он, подмигнув. – Просто не люблю тех, кто сует нос не в свое дело.
– А что еще она делала, кроме того, что совала нос?
– О, у нее возникла дурацкая мысль, будто я могу ее обессмертить. Сначала я подумал, она шутит, и расхохотался. Есть же у меня чувство юмора, черт побери! А она взъярилась. По правде говоря, у нее, по-моему, не все шарики на месте.
– Какую все же работу выполняла Эвелин Меррик?
– Позировала.
– Лично для вас или для одной из ваших "художественных" композиций?
– Какая вам разница?
– Возможно, большая.
– А именно?
– Если она позировала вам одна для иллюстрации в журнал, вы могли бы дать мне ее фотографию. Если же она работала с группой, едва ли вы сможете это сделать.
Терола погасил окурок сигареты в пепельнице.
– Я никогда не раздаю снимки.
– А что же вы с ними делаете? Торгуете вразнос?
– Плохое слово вы сказали. Лучше вам уйти, пока я не вбил вам его обратно в глотку.
– Я не знал, что вы такой чувствительный, Терола.
– С такими, как вы, я не желаю иметь дела. Мотайте отсюда.
– Спасибо за информацию.
Терола открыл дверь.
– Катитесь ко всем чертям.
Блэкшир прошел по переулку и сел в машину. Впервые за тридцать лет он чуть было не вступил в драку; это пробудило у него старые воспоминания, былые страхи и своего рода первобытное возбуждение. Рука на ключе зажигания дрожала, злость свинцовым грузом давила на глаза. Он хотел бы вернуться и сразиться с Теролой, а если понадобится, то и убить его.
Однако пока он ехал в студию Харли Мура, свежий морской ветерок поохладил его страсти и нейтрализовал разъедавшую мозг кислоту: оказывается, я не такой цивилизованный, каким себя считаю. Я все сделал не так. С Муром поведу дело иначе.
Глава 4
Берта Мур пятнадцать лет ждала ребенка, и, когда наконец родилась девочка, Берта с трудом могла поверить в свое счастье. Ей приходилось все время убеждать себя в этом. В любое время дня и ночи она входила на цыпочках в детскую, желая еще раз убедиться, что девочка здесь и она жива. Берта ни на минуту не могла присесть с книгой или шитьем, она как будто висела в воздухе подобно воздушному шарику на нитке. Нитку прочно держал стоявший обеими ногами на земле ее муж Харли.
У Берты хватило ума не забросить мужа после рождения дочери. Она, можно сказать, была очень добра к нему, но это была преднамеренная и равнодушная доброта; где-то в глубине ее сознания таилась мысль, что не надо жалеть сил, лишь бы Харли был ублаготворен во всем, потому что при хорошем отце девочка будет здоровой и лучше приспособленной к жизни, дружная семья – великое дело.
Все свое свободное время Берта проводила в разговорах с подругами и родственницами о совершенствах своего дитяти;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19