Видимо, она преувеличила его физические возможности. Он не пытался ее задушить, как могло показаться со стороны, она сама отшатнулась, оттолкнув его от себя. Выходит, она устыдилась своей роли во всем происшедшем и хочет покончить со всем этим делом.
– Ну надо же, черт возьми! – недоуменно воскликнул Хью.
– Да, все это весьма неожиданно, – согласился с ним Квентин, – но лично я вздохнул с облегчением.
– Мне же все это кажется чистым бесстыдством! – осуждающе промолвила Труди. – Каким же чудовищем надо быть…
– Да, она сильно смахивает на истеричку, – вставил Квентин. – И вела себя, конечно, не лучшим образом… Да уж, далеко не лучшим. И в то же время я должен сказать, что не каждая женщина способна признаться в таком проступке, да еще и выдержать довольно унизительное интервью с полицейским. Стоит отдать ей должное.
– Ерунда! – крикнул Хью. – Мне она кажется абсолютно безнравственной. Если она признает половину вины, можете быть совершенно уверены, что это она все подстроила. Она, наверное, вообразила, что будет здорово выглядеть в центре столь щекотливого дельца… А потом испугалась, что зашла слишком далеко. Она спровоцировала все это от начала и до конца. Не стоило и сомневаться, – взглянув на отца, Хью залился краской. – Папа, прости… Квент, нас обоих убить мало.
Квентин почувствовал угрызения совести. Теперь ему тоже стало казаться, что вся ответственность лежит только на девушке. Он не собирался ставить себе в вину то, что под воздействием обстоятельств подверг сомнению безупречность отца, но все же ему стало стыдно.
Эдвард спросил:
– А как же полиция, Квентин? Они что, тоже закроют дело?
– Конечно. Если девушка берет на себя половину вины, здесь не может быть дела. Эйнсли страшно рад, что все разрешилось именно так. Он был крайне расстроен случившимся и с удовольствием закрыл дело, когда получил на то основания. Сэйбертон, правда, еще цепляется за свои показания, но раз уж девушка их опровергла, то ему и сказать будет нечего. Вильями, по всей вероятности, также был введен в заблуждение. Итак, в отношении полицейских можно считать, что все в порядке.
– Понятно… – задумчиво протянул Эдвард. – Что ж, в этом случае, боюсь, я должен сам подать в суд на девицу.
Все изумленно уставились на него.
– Это в каком же смысле? – резко спросил Квентин.
– Мне нанесли оскорбление. Я сам не сторонник судебных историй и всегда по возможности их избегал… Но мне не оставили выбора. Девица оскорбила меня, ославив на весь поселок. Она ведь полностью не сняла с меня обвинения, признавшись, что лишь частично виновата сама, а значит, все еще обвиняет меня. Она не оправдала меня публично, как ранее оскорбила меня, сделав заявление офицеру полиции. Я должен заставить ее признаться в суде и снять с меня даже тень подозрения. Ведь эта история – сплошь ее выдумка от начала и до конца, и я заставлю ее в этом признаться.
Квентин взволнованно произнес:
– Папа, я так тебя понимаю… Мы все тебя понимаем. Но, признаться, мне кажется, что тебе лучше бы забыть обо всем.
– Только не надо решать за меня, Квентин, – возразил ему Хью. – Я в этом отнюдь не уверен. Ситуация изменилась.
– Видишь ли, Квентин, – продолжил свою мысль Эдвард, – я не вижу другого выхода для себя. Я был готов к тому, чтоб дождаться, пока мне предъявят официальное обвинение и дадут мне высказаться в суде. Но если дело закрыто, я должен найти другой способ защитить свое имя. Я не могу сидеть сложа руки. Как ты думаешь, что нас ждет, если я не покончу с сомнением, поселившимся в душах? Ты ведь прекрасно знаешь, что значит жить в таком поселке, как наш. Я не пытаюсь вызвать сочувствие, зная, что вы и так переживаете за меня… Но если все оставить как есть, с моей жизнью в поселке будет покончено. Если я действительно сделал то, о чем все они слышали, то наказание будет заслуженным. Но я ни за что не позволю этой лживой и безнравственной женщине уничтожить меня без всякой защиты с моей стороны.
Закончив речь, он откинулся в кресле с самым решительным видом.
– Папа, я с тобой до конца, – поддержал его Хью. – Устроим настоящую драку.
– А мне что за роль вы отводите в этом? – с горечью поинтересовался Квентин. – Предусмотрительный адвокат – отнюдь не героическая фигура. Ты ведь не выслушал меня, папа, не дал мне сказать все, что я думаю.
– Я тебя ни в чем не виню, – возразил ему Эдвард. – Но должен признаться, что твоя теперешняя позиция вызывает у меня удивление.
– Послушай, папа, – серьезно ответил Квентин. – Я хорошо понимают твои чувства относительно девушки. Почувствовав огромную радость от того, что все так решилось, я не подумал о последствиях для тебя, если ты дашь замять это дело. Но будет ли лучше, если ты поступишь иначе?
– В этом нет никаких сомнений, – вмешался Хью. – Девица публично оскорбила отца, а теперь пошла на попятный. Уверен, мы выведем ее на чистую воду.
Квентин холодно взглянул на него.
– В следующий раз, когда сядешь писать, милый Хью, не забудь спросить у меня совета.
– Квентин, не будь ослом. Скажи, в чем же я ошибаюсь?
– Сейчас объясню. Разговор этой девушки с офицером носил неофициальный характер. Она не сделала заявления, тем более в письменной форме… Это все лишь слова – их не используешь в иске за оскорбление личности. Она повторит ту же самую ложь, если, конечно, захочет. Учитываются лишь показания под присягой.
– Ты хочешь сказать, что если мы подадим на нее, она повторит старую сказку? Но это чудовищно!
– А что ей останется делать? Единственный способ защиты – доказать свою правоту. Мы сами вынудим ее сделать это. И ей это прекрасно удастся. Вспомни, ведь у нее есть свидетели!
– В самом деле? Разве она вертит ими, как хочет?
– Да, ей можно лишь позавидовать. Если она потребует, они подтвердят свои показания; если откажутся это сделать, она скажет, что свидетели ошибаются. Если даже каким-то чудом всплывет, что она брала на себя половину вины, она объяснит это приступом великодушия и тем завоюет симпатии судей. Предпринимая встречные действия, мы сами подпишем себе приговор, которого избежали лишь чудом. Все это – чистое сумасшествие. В конечном итоге, доказав хоть частично вину этой девушки, папа выйдет из зала суда, запятнав свое имя. С его репутацией будет покончено.
Все замолчали, обдумывая речь Квентина. Затем Хью спросил:
– Уж не скажешь ли, Квент, что у нас нет надежды?
– По существу свидетельских показаний… – начал Квентин.
– Ах, ради Бога! Перестань говорить об этом…
– Но только они и будут учитываться судом! – гневно продолжил Квентин. – Эмоции нам не помогут. Можешь считать меня трусом, но я лишь упорно пытаюсь смягчить все грозящие нам последствия. Если папа смирится с существующей ситуацией, сколь бы плачевной она ни была, сплетня не выйдет за пределы поселка. Она еще не просочилась в печать, и есть основания полагать, что так оно и будет впоследствии. Он может переехать в другое место и жить там как ни в чем не бывало. Боюсь только, он будет вынужден отказаться от некоторых видов деятельности, но так или иначе ему пора сделать это по состоянию здоровья. Вот о чем я говорю. Если же он предъявит свой иск – вот это будет сенсация! Великолепная пожива для воскресных газет – мировой судья пристает в вагоне к хорошенькой девушке! Уж этого они не упустят! К тому времени, как они выжмут всю мерзость из этой истории, папа не сможет жить в Англии. Слово «Лэтимер» станет чем-то вроде неприличного анекдота.
– Полегче, Квент!
– Да, так и будет, и ты прекрасно знаешь об этом. Такое и раньше случалось с людьми. Несчастье затронет всех нас. Это будет ужасно для Труди, ужасно для Цинтии, и, признаюсь вам честно, совершенно губительно для меня. Адвокатов здесь пруд пруди, а в таком местечке, как Рэмсфорд, люди как чумы боятся скандала. Если бы оставалась хоть крошечная надежда с честью выйти из ситуации, я бы плевал на карьеру. Но черт меня побери, если я вижу хоть малейшую причину жертвовать ею, когда все равно все закончится катастрофой!
– По крайней мере, – возразил ему Хью, – мы поскачем с развернутыми знаменами.
– Романтический бред! Со знаменами, покрытыми грязью…
Эдвард с самым несчастным видом молча слушал их разговор. Теперь-то он понимал, что поторопился с решением. В эту секунду он думал не столько о Труди и о карьере Квентина, сколько о двух молодых существах, собиравшихся пожениться, чья совместная жизнь начнется со столь кошмарной истории. Он тяжко вздохнул.
– В твоих словах, Квентин, конечно, содержится истина, признаваемая большинством. Лично я не уверен, что стоит мириться с несправедливостью из боязни возможных последствий. Но если бы эти последствия затронули только меня… Я считаю себя не вправе принимать решение единолично. Да, видит Бог, я меньше всего желал бы, чтобы скандал коснулся всех вас… – он замолчал в нерешительности. – Я все еще пытаюсь найти хоть какой-нибудь компромисс, – продолжил он наконец. – Не может быть, чтобы эта особа оказалась столь безнравственной и порочной! Найдется же способ воззвать к ее чувствам, вынудив ее признаться во всем?! Наверное, стоит встретиться с ней, поговорить…
Квентин чуть не выпрыгнул из шезлонга.
– Папа, ну ради Бога! Не вздумай этого делать. Начнешь искать встречи с ней, и она вновь обвинит тебя во всех смертных грехах, прежде чем мы все узнаем. Лучше уж держись от нее подальше.
– Думаю, девушкой все же стоит заняться, – вмешался в разговор Хью. – Сомневаюсь насчет ее «лучших чувств», но мы хотя бы выясним что-нибудь интересное. Скажем, не проходила ли она в полицейских делах когда-нибудь в прошлом?
– Хорошо, – согласился с ним Квентин. – Только если уж затеем расследование, давайте пойдем неофициальным путем. Лично я сомневаюсь, что нам это что-нибудь даст, но уж это пусть папа решает… – он вопросительно взглянул на Эдварда.
– Я бы хотел хорошенько подумать, прежде чем решиться на что-либо. Утро вечера мудренее… Завтра я вам все доложу… Теперь же давайте забудем об этом хоть ненадолго!
Глава 5
В последующие два дня жизнь в коттедже «Лаванда», казалось, вернулась в нормальное русло. Вряд ли Эдвард забыл – о случившемся, хотя внешне казался спокойным. Он продолжал слушать новости и сочинять свою «светскую хронику», отвечая на письма как ни в чем не бывало, и все так же возился в саду. Раз или два Труди видела, как он застывал в неподвижности, опершись на грабли и уставившись в землю пустым невидящим взором, но он и раньше любил помечтать. Он все так же спокойно и вежливо разговаривал с ней, хотя иногда и казался усталым – может быть, плохо спал по ночам, хотя и наотрез отвергал любую помощь доктора Скотта, нуждаясь, по собственному мнению, лишь в тонизирующих напитках. По утрам он копался в оврагах, собирая различные травы, и варил из них вонючую смесь, с явным удовольствием и в огромных количествах поглощая ее. В целом он вел себя как обычно, и Труди совсем успокоилась.
Контакт с семьей не терялся. Квентин звонил им каждое утро из своей конторы в Рэмсфорде, интересовался поведением папы, не касаясь в разговорах с отцом злополучного инцидента. Хью сообщил, что рассказал всю историю Цинтии и что она, с достоинством восприняв эту новость, шлет свои наилучшие пожелания Эдварду, взбодрив его этим больше, чем любое тонизирующее. Труди отчаянно возмущалась, когда знакомые, попадаясь навстречу, смущенно кивали, не решаясь остановиться и посудачить, как они это делали раньше. Она успокаивала себя, что и это скоро пройдет. Она слишком тревожилась об отце, чтобы анализировать собственные чувства.
Неприятности посыпались в среду. Утром получили письмо от вице-президента молодежного клуба: «…учитывая все обстоятельства, мы посчитали возможным пригласить другое лицо на открытие ежегодного заседания». Эдвард молча дочитал до конца и передал письмо Труди.
Губы ее затряслись.
– Еще неизвестно, кому будет хуже, – сказала она после незначительной паузы.
Эдвард разломил ломтик поджаренного хлеба.
– Боюсь, это только начало… Ну что же, есть время закончить статью, – он на секунду задумался, затем подошел к столу и нацарапал пару фраз председателю арбитража о том, что стал подумывать об отставке. Гордость и независимость – хорошие вещи, и незачем лишний раз унижаться. Не стоит зря травмировать Смедли, хорошего в целом парня, лучше взять первый шаг на себя.
Вечером еще два письма – почти одинаковые по смыслу. «Мы не настаиваем, чтобы Лэтимер присутствовал на открытии культурного центра и принимал участие в этом году в работе госпитального комитета». Эдвард вежливо выразил сожаление, хотя и очень расстроился. Общество отторгало его. Поддавшись отчаянию, он снова задал себе вопрос, стоит ли цепляться за жизнь, если в ней не остается тex дел, которые раньше придавали ей смысл.
Утром последовал новый удар. Ему пришла анонимка. Безграмотные каракули, исполненные угроз. Сплетня цвелa пышным цветом в новой чудовищной форме. Эдвард скрыл анонимку от Труди, но не оградил дочери от злословия. Она возвратилась к одиннадцати, бледная и расстроенная, поимев «доверительную беседу» с достопочтенной миссис Бэрден.
– Папа! – закричала она, с размаху плюхнувшись в кресло. – Нам все же стоит что-нибудь предпринять! Они говорят о тебе такие ужасные вещи! Они… Они… – Труди с усилием выговаривала слова. – Они говорят, что одежда на девушке была изодрана в клочья! Раззвонили на весь поселок… Какая жестокость! – Труди снова расплакалась.
Эдвард с нежностью обнял ее за плечи.
– Я знаю все, что они говорят. Сегодня утром я получил анонимку – там все сказано просто и ясно. Плохо, что ты так страдаешь из-за меня.
– Это не твоя вина, папа, – прорыдала она. – Кругом нас страшные люди с чудовищными мозгами. Как же я здесь все ненавижу!
– Виноваты всего один или двое, – возразил ей Эдвард. – Молчанием сплетню не остановишь. Молчание – тишь признанье вины в глазах очень многих из них, что, впрочем, только естественно.
– Тогда нам необходимо что-нибудь предпринять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27