Одного взгляда хватило, чтобы понять — предохранительная чека выдернута из гнезда, и стоило противнику хотя бы слегка разжать пальцы — взрыв неминуем.
Лукин, не мигая, смотрел в глаза Кэмпбелу. Мысль лихорадочно перебирала то немногое, что осталось в памяти от школьных уроков английского.
— Пут ит. — Лукин кивнул, подбородком указывая на автомат. — Положи. — На этом знание английского иссякло, и он перешел на немецкий, который знал в объеме английского. — Одер их бин… Или я… — Слов опять не хватило, и он сказал: — Их бин — бум-бум!
Не столько слова, сколько глаза противника, полные бешеной злости и отчаянной решительности, повлияли на решение Кэмпбела.
Мелькнула мысль: «Этот сумасшедший серб действительно взорвет и меня и себя».
— Тихи, тихи! — Кэмпбел сразу вспомнил слова, которые недавно слышал. Он проговорил их негромко, успокаивающе. Одновременно шагнул от окна и стал опускать оружие к полу. Он знал: если автомат положить, то противник гранату не бросит. А пока тот нагнется за его оружием, можно выбежать из комнаты.
Наконец Кэмпбел со стуком бросил автомат на пол, плечом оттолкнул Лукина и выскочил в коридор. В два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от выхода, оказался на улице. Здесь он лицом к лицу столкнулся с Крюковым. Тот перезаряжал автомат и держал в руке магазин, который только что вынул из кармана.
Холодным оружием Кэмпбел владел прекрасно. Свой нож, который, по его словам, «прикипел к его ладони», Кэмпбел всегда носил при себе уже более десятка лет. Это штучное изделие фирмы «Блэкджек Найвз Лимитед» имело собственное название AWAC: «All Weather Air Conditions», то есть было оружием для любой погоды и любых условий.
В САС холодное оружие бойцы подбирали сами, по собственному вкусу, благо, выбор имелся большой. Одни вооружались так называемыми «ножами для выживания», которые на обухе клинка имели пилообразные насечки. С их помощью можно резать не только дерево, но и легкий металл. В рукоятке этих ножей размещался небольшой аптечный набор средств первой помощи. Другие «спецы» стремились иметь по два, а то и по три ножа разных типов.
Кэмпбел любил свой с острым клинком и ухватистой рукояткой.
Увидев перед собой противника, Кэмпбел выхватил AWAC. Пальцы привычно легли в удобные приливы рукоятки. Слегка расслабив ноги в коленях, Кэмпбел сделал стремительный выпад. Стараясь достать противника, он целил ему острием в живот. Крюков успел отскочить и отбросил автомат. Потом резко двинул левой рукой снизу, ударяя по локтевой кости нападавшего. Не ожидавший от противника такой быстрой реакции, Кэмпбел попался на прием.
Крюков перехватил запястье руки, державшей клинок. Пальцами левой снизу сжал плечо англичанина, стараясь давить на него как можно больнее. Когда он ощутил, что кулак с ножом лег на твердую опору его распрямленной руки, Крюков резко рванул запястье вниз, работая на излом.
Кэмпбел пытался сопротивляться, но противостоять чужой силе не смог. Он неожиданно для себя стал заваливаться на спину. Нож, любимый AWAC, выпал из ослабевших пальцев. Крюков откинул его ногой в сторону.
Теперь Кэмпбел увидел, как сверкнуло лезвие ножа в руке противника, и ощутил укол острия в горло чуть ниже кадыка.
Это был конец.
«Вот и все, — подумал Кэмпбел отстранение, словно речь шла не о нем самом. — Ты отпрыгался, Рой». Вспомнились слова старого «сасовца» Перкинса, который любил повторять: «Своей смерти я не боюсь, только не хотел бы при ней присутствовать». Нож продолжал упираться в горло, не делая решающего укола.
Крюков внимательно оглядел противника. Англичанин был крупным плечистым мужчиной с короткой — под ежика — стрижкой волос цвета соли с красным перцем. Он был немолод. Об этом говорили ослабевшие мышцы надбровных дуг, которые нависали над глазницами, придавая лицу угрюмый вид. Но он сохранял немалую физическую силу. Она угадывалась по широким плечам, по крепкой, как еще говорят, «бычьей шее» и жилисTbiM рукам с широкими мозолистыми ладонями. По многим признакам угадывалось, что англичанин — кадровый военный, прошедший хорошую школу муштры и выучки.
— У меня нет желания кончать тебя. Ты меня понимаешь?
Кэмпбел вздрогнул от неожиданности. Слова, произнесенные его противником, прозвучали на чистейшем английском без малейшего намека на какой-либо акцент.
— Кто вы? — Он спросил, хорошо понимая, что такой вопрос был абсолютно неуместен.
Крюков перебил его:
— Думается, сейчас задавать вопросы должен я. Разве не так? Имя? Должность?
По всему было видно, что, даже вступив в разговор, противник не позволял себе расслабиться. Кэмпбелу даже показалось, что опасное давление ножа на горло стало сильнее.
— Майор Кэмпбел. Специальное подразделение миротворческих сил Организации Объединенных Наций.
Кэмпбел решил строго придерживаться легенды, которая могла быть подтверждена вторым комплектом его документов. Роль фотографа-журналиста сейчас совсем не подходила ни к месту, ни к тому, что только что произошло здесь.
— Вы хотите жить?
Вопрос прозвучал так, что было ясно — ответа на него не требуется.
— Тогда будьте честным. У меня нет времени слушать сказки.
— Майор Кэмпбел…
— Вам не кажется, майор, что если здесь обнаружат ваш труп, то Организация Объединеных Наций сделает заявление, что вас знать не знает и никогда вы ее представителем не были? Так что не надо лжи. Я знаю, чем вы тут занимались и как англичане и американцы умеют прикрывать темные дела голубыми беретами и знаками Красного Креста. В Намибии — есть такая страна, вы знаете? — я сам выгружал боеприпасы и снаряжение из машин с гуманитарными грузами. Кстати, вы женаты?
Кэмпбел вспомнил о Кэтрин, какой он видел ее в последний раз, и ему стало жаль себя до такой степени, что у него сел голос.
— Я помолвлен.
— Завидую.
— Как можно завидовать поверженному противнику?
— Какой вы мне противник, Кэмпбел? Вы даже не конкурент. У меня свои заказчики, у вас — свои. Мои люди сокрушили это гнездо скверны, как то было обусловлено контрактом. Здесь, я уверен, оно больше не возродится. А за то, чтобы уничтожить вас лично, мне не платят…
Кэмпбел с облегчением вздохнул. Он вспомнил Абу Кадыра, которого встретил в пустыне и даровал ему жизнь.
— Кто вы, сэр?
— Мое имя вам ничего не даст, майор. Допустим, скажу — полковник Иванов. Или заявлю, что друг полковника Эшли. Вы о таком слыхали?
Эшли был известным в военных кругах офицером-наемником, и Кэмпбел о нем хорошо знал.
— Откуда вам, русскому, как я понял, известен полковник Эшли?
— Мы вместе воевали. Не один против другого, а рядом, плечом к плечу.
— Хотите, чтобы я поверил в это?
Крюков усмехнулся.
— Что изменится от того, поверите вы мне или нет? Сейчас решается не моя участь.
— И все же, полковник?
— В Намибии. На стороне армии ЮАР. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Да, полковник Эшли там был. Как наемник.
— Я тоже. И почти год мы бродили рядом…
* * *
Мишин лежал на спине, и тело его казалось необычайно худым и длинным. Лукин направил луч фонарика ему в лицо.
— Сережа, я сейчас перевяжу тебя.
Лукин заторопился, доставая из кармана разгрузочного жилета индивидуальный пакет.
— Не надо, Леша. — Голос Мишина еле слышался. — Ты, Леша… ты… руку… дай…
Лукин взял холодеющую ладонь. Ощутил, как дрогнули слабеющие пальцы Мишина. Видимо, он старался их сжать.
— Леха… с тобой… не прощаюсь… мы еще встретимся… железно…
— Конечно, Сережа, не сомневаюсь.
Обескровленные до синевы, губы Мишина дрогнули. Он пытался улыбнуться.
— Конечно… не сомневайся. Встретимся… в аду… А теперь отойди. Я хочу поговорить… с Верой…
Лукин выпустил руку приятеля, но она не упала. Ее взяла Верочка. Наклонилась к Мишину. Тот приоткрыл глаза, но взгляд его был настолько отрешенным, что казалось — он смотрит куда-то внутрь себя.
— Я здесь, Сережа.
— Вера, ты прости… Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем виноваты… Все зло от них… А оно от нас… От мужиков… сволочи мы…
Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто невнятное.
— Ты говори, Сережа, будет легче.
— Легче не будет. Меня, Вера, убили…
— Зачем ты так? — Она сжала его вялые пальцы. — Все обойдется.
— Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао… до пекао…
Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала — он бредит. Потом вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с пришествием в ад — в зону зла.
Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына. Она просто умерла вместе с ними — вся, без остатка. Сейчас вместе с Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в общении с Лукиным.
— Вера, — голос Мишина был просящим. — Сволочь я. Сам знаю… но ты за меня пошла бы? Скажи…
Она сжала его руку сильнее.
— Конечно, Сережа.
— Спасибо, Вера… Ты теперь иди заЛукина…
Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась и застыла…
Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.
Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло, которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова «Добро пожаловать в пекло», которые они совершенно случайно обнаружили в начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне смерти, именуемом полем боя.
Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, — неверно. У военных особый склад ума и характера. Для них жизнь и смерть — явления довольно абстрактные, описываемые не в эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько — снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех, что окажутся ранеными.
Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.
— Все! Собрались! Уходим!
Подталкивая Галеба стволом автомата в спину, Лукин подвел его к Крюкову:
— Вот еще один. Что с ним делать?
Крюков взглянул на Кэмпбела.
— Кто этот человек?
— Коллега. — Кэмпбел тяжело вздохнул. — Салах эт Дин.
— Говорит по-английски?
— Да, говорит.
Это ответил сам Салах эт Дин. Крюков посмотрел на него.
— Тем лучше. Нам будет проще договориться.
— Я не намерен ни с кем договариваться. — Салах эт Дин демонстрировал строптивость и дерзость.
— Поначалу выслушайте. — Крюков говорил спокойно. — Нам от вас ничего не нужно. Просто вам самим предстоит выбрать жизнь или смерть. Мы сейчас уходим. Единственное условие — вы дадите слово не стрелять нам вослед.
— Мистер Салах, я уже дал им такое согласие. — Кэмпбел говорил с усталой обреченностью. — Мы проиграли, это надо признать.
— Согласен. — Салах эт Дин мрачно кивнул Крюкову. — Ваша взяла.
Крюков повернулся к Кэмпбелу. Приложил два пальца к шлему.
— Мои лучшие пожелания вашей невесте.
— Спасибо.
Верочка мельком взглянула на англичанина, но не узнала в нем щеголя, который все время сопровождал генерала Хейга, и они часто встречались в Брюсселе. Кэмпбел, в свою очередь, не узнал в моложавом мужчине женщину, на которую не раз обращал внимание…
Демин тем временем прихватил канистру и облил стены домика комсостава бензином. Поджег бумажку, швырнул к окну. Пламя занялось сразу, с подвыванием и хрустом стало пожирать барак.
Кэмпбел стоял, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, и смотрел на огонь. Трудно сказать, что он думал в ту минуту, но проигрыш явно не подарил ему радости.
— Удачи, майор. — Крюков сел в машину. — Встретите Эшли, передайте привет от Питера Райта. Не забудете?
— Такое не забывают… полковник Иванов.
Крюков повернулся к Верочке.
— Тронулись!
Вспыхнули фары дальнего света. Их лучи заметались по дороге, бросаясь то влево, то вправо, высвечивая ее крутые изгибы. Когда джип подъезжал к воротам базы, Крюков тронул Лукина за плечо.
— Давай отходную, Алексей!
Оранжевый клуб огня вспух над ангаром. Дымный гриб, кучерявясь и разрастаясь в размерах, поднялся к небу. Они уже спускались в долину Тузлава, а над плато все еще бушевало пламя пожара. Оно бешено металось по сторонам, бросая отсветы на низкие брюхатые тучи. Пласты смолистой сажи взлетали над огромным кострищем и кружились над ним, будто стая голодного воронья.
При выезде в долину Кривудава, преграждая машине путь, стояли два солдата в касках и бронежилетах — один справа от проезжей части, другой — слева от нее.
Дорога шла на подъем, и позиционное преимущество охраны было неоспоримым. Однако ничто не действует на солдат так разлагающе, как чувство пребывания в глубоком тылу.
Открой охранники огонь, хотя бы предупредительный, прорваться через заслон без потерь, тем более сохранить машину, у группы Крюкова шансов не было. Но солдаты жили в иной системе координат. Они скорее всего ощущали себя сторожами хозяйского амбара на горном выпасе, чем людьми, которые в любом проезжающем обязаны видеть противника.
Крюков тронул ладонь Верочки, лежавшую на баранке руля, и предупредил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45