А платят «зелеными», не родным обкусанным по углам рублем. И все же законы рынка проявляли себя и тут. Когда предложение превышает спрос, товар из-под полы юбок стараются выложить на места повиднее.
Высокая блондинка на тонких ногах, затянутых в ажурные черные колготки, демонстративно покачивая тощим, как кулачок, задом, журавлиным подпрыгивающим шагом подошла к Мишину.
— Одному в такой вечер не скучно? — Она улыбнулась, открыв мелкие острые зубки. — Может, погуляем вместе?
— Простите, мадам. — Голос Мишина полнился сожалением. — Я не бабник, я — алкоголик.
Блондинка ничуть не смутилась. Она с независимым видом прошла мимо, будто и не было между ними никакого разговора. Не хотите фик-фик, сэр? Воля ваша. Было бы предложено.
Мишин два раза прошелся вдоль здания гостиницы — туда и обратно — пока не заметил Надежду. Она вышла из зеркальных дверей и остановилась с видом удивленной провинциалки, которая попала в Москву впервые и не знает куда пойти.
Мишин оттолкнул плечом попавшегося на пути прохожего и ледоколом попер прямо к даме.
— Вот ты, — он нацелил ей в грудь указательный палец, как пистолет, — мне подходишь. Беру. Сколько?
Возбужденный непривычностью ситуации, злой на свое неумение покупать женщин в живом виде, он говорил грубо, двигался резко.
Что-то в его поведении испугало Надежду.
— Будьте добры, — она не потеряла спокойствия. — Отойдите. Вы, должно быть, обознались.
Мишин не увидел знака, который Надежда подала своим стражам. Но те, кому он предназначался, его заметили сразу.
Из черного «Ауди» вылез маленький занюханный парень с серебряной серьгой в левом ухе, с конским хвостом волос, схваченным на затылке резинкой. Сморкнись на такого — соплей перешибешь. Но Мишин не обманывался. Он знал: «сморчок» — фигура мелкая и работает на подхвате. Акулы, качающие секс-доллары из половых скважин, находятся где-то рядом, однако по пустякам не маячат, не выставляются. Как в любом деле, у капитанов индустрии совокуплений своя иерархия, точно определенные ранги, финансовые и силовые возможности. Гера Барабаш, в Системе известный под кличкой Мандавоха, являл собой самый низший уровень паразитов, ютившихся в зарослях кучерявых лобковых волос «контингента». Ему дозволялось улаживать небольшие конфликты с рьяными сержантами милиции, наезжавшими на рынок тел, отстегивать им по полсотни «штук» на каждое правоохраняющее рыло, и не больше.
— В чем проблема?
Барабаш подошел и, держа обе руки в карманах, остановился между Надеждой и Мишиным.
— Слушай, малыш, без тебя разберемся.
Мишин спокойно, одним движением руки, как котенка с колен, отбросил Мандавоху.
В другом случае тот мог бы и залупиться, поиграть ножичком-"лягушкой", который носил в кармане, сказать нечто угрожающее, отчего у дешевого фраера кровь начинает стынуть в жилах. Но в решительности, с какой его отодвинули, в силе и уверенности руки, сделавшей это, Мандавоха уловил некий намек на толстые обстоятельства. Шеф торговли передками Сазон Толстогубый не раз предупреждал: не лезьте в скандалы с люберами, не конфликтуйте с солнцевскими, не собачьтесь с долгопрудненскими. В городе все давно было поставлено чин-чинарем, районы разбиты на отделения милиций, а хлебные территории разделены на зоны влияния между братвой. И в этой сложной дележке не ему, Мандавохе, качать права. Пусть решает, как быть, старший кутка — Лысый Шнобель.
Мандавоха осадил без дерганья, не зарыпел, не окрысился, а только сделал едва приметное движение рукой. Сразу раскрылась дверца черного «Ниссана», и наружу выбрался живой монумент — бригадир мандовки Шнобель, толстозадый русак с оловянными глазами и железными кулаками. В два шага подгреб к Мишину, оглядел его, не узнал, но обострять отношений не стал.
— В чем проблема?
Шнобель улыбнулся, открыв белый ряд металлокерамических зубов, ровных и аккуратных, как у эстрадной дивы. Мишин понял: с этим надо говорить. Сказал спокойно, тоном, снимающим напряжение:
— Вот решил поскакать, а кобылка артачится.
Шнобель посмотрел на Надежду, бросил взгляд на Мишина.
— Мужик, может, выбрать что попроще? И скакай, пока женилка не съежится. А?
— Ё-моё! — Мишин возмущенно повысил голос. — Человек анчоусов возжелал, а ему свиной хрящ предлагают!
Что такое «анчоусы», Шнобель не знал, но понял — это нечто изысканное и дорогое. А коли человек претендует на дорогое, то наверняка понимает: придется платить по крутому тарифу.
— Не потянешь, мужик. Не твой фасон.
— Может, здесь у вас по талонам?
— А хватит наличных?
— Если покажет сертификат качества.
— Покажет. — Шнобель открыл зубы в улыбке. — В законе. — Он посмотрел на Надежду. — Птаха, верно я говорю?
Та промолчала, должно быть уже не радуясь, что позвала подмогу. Надо было самой отшить, а теперь за торгом уже наблюдает публика.
— Скольки?
— Триста, и тащи ее куда хочешь.
— Сдурели?! За такую цену я двух баб арендую.
— Брось! Проституток найдешь. А такую вряд ли.
— Это почему?
— Она у нас мастер по гребле международного класса. Любые мечты, любые желания. Сто семь позиций. Двадцать четыре удовольствия. Тибет, минет, сонет…
Шнобель говорил, а сам с ухмылкой глядел на женщину. Было видно, что он ни во что ее не ставит и ему наплевать, какие чувства у кого вызывают его рассуждения. Ни продавец, ни покупатель, вслух обсуждая достоинства и недостатки продаваемой вещи, не обязаны заботиться о том, нравятся или нет их слова самому товару, даже если он живой и мыслящий.
Мишин ушел бы от подобного разговора, но он происходил на виду у Надежды, и ему хотелось уязвить ее как можно сильнее. Судя по всему, это удавалось.
— Ладно, беру.
Шнобель взглянул на Надежду и улыбнулся поощряюще: если фраер согласится, придется ей раскрывать кошелку. Рынок знает одно: достойную цену.
— Ты понял — триста.
— Забито, я сказал. — Мишин выпятил нижнюю губу и небрежно сплюнул. — Мать, поскакаем.
Шнобель, безмолвно обращаясь к Надежде, вскинул брови и развел руками: мол, ничего не поделаешь, кисонька, надо работать. Все куплено, оплачено, значит, положено обслужить.
На Покровку, где Надежда держала свою вторую квартиру, они доехали на ее темно-красной «Шкоде-Фелиции».
Поднялись на лифте на седьмой этаж. Она пропустила его в квартиру, вошла за ним. Закрыла дверь.
Он обернулся, схватил ее и потащил в комнату. Она была готова ко всякому и не испугалась. Знала — возбужденная кровь у возжелавшего женщину мужика отливает в низ живота и недостаток кислорода в мозгах туманит ему сознание. В таких случаях верх над всем берут бредовые фантазии, и ее дело подыграть клиенту, помочь ему побыстрее закипеть и паром выйти в свисток.
Надежда яростно сопротивлялась, билась в его крепких руках, бормотала проклятия, просила ее оставить. А он горел огнем, дрожал от напряжения. Его душили злость на нее и торжество отмщения. Эта сука в его руках, он волен растоптать ее, унизить…
Мишин доволок ее до постели. Они упали. Все сплелось, смешалось в чувствах и действиях. Его влекло к цели желание, становившееся все более нестерпимым. Ее к тому же самому направляли холодный расчет и опыт. Ни на мгновенье она не позволяла чувствам овладеть собой. Настоящий профессионализм чувств не допускает.
Он добился своего. Он взял ее силой, сломив сопротивление. Она его не хотела, боролась, отбрыкивалась, но, судя по всему, он заставил ее воспламениться и сгореть вместе с ним со слезами и стонами.
Он даже не думал, что женщина, которая так вела себя в постели — металась, тяжело дышала, вскрикивала, — все время оставалась безразличной к происходившему между ними.
Потом он приходил в себя. Надежда принесла ему выпить. Он лежал, переживая свою победу и не зная, зачем она ему была нужна.
Надежда с любопытством и в то же время очень осторожно тронула шрам на его спине.
— Ты воевал? — Не услышав ответа, добавила: — Бедненький…
Его до боли задело это слово. Только в далеком детстве, да и то всего несколько раз, «бедненьким» Сергея называла мать. Он хорошо запомнил это, потому что дело было связано с большой несправедливостью и обидой.
У отца однажды пропала зажигалка. Трудно сказать — с бодуна или по какой другой причине, тот вбил себе в голову, что пропажа могла стать делом рук сына. Отец, вспыльчивый, драчливый, легко заводился, раскручивался и становился скор на расправу. Часто такое его до добра не доводило, и те, на кого он бросался, оказывались ловчее, ухватистее и главное — сильнее. В таких случаях отец возвращался домой с фингалами под глазами, с опухшим носом, в рубахе, измазанной кровью, но уроки не шли ему впрок, и он начинал махать кулаками до того, как подумал — стоит ли это делать.
С сыном расправы опасностью возмездия не грозили, и отец шел на них без колебаний.
Он схватил Сергея за руку, положил его ладонь на стол, прижал и большой деревянной ложкой начал лупить по пальцам. Он бил и приговаривал:
— Это твоим поганым рукам! Чёб не воровали! Чёб не воровали!
Сергей орал не столько от боли — ее бы он постарался стерпеть, — а от горькой обиды. Лупили-то его ни за что. Потом он забился в угол и плакал. Именно тогда мать подошла, села рядом и стала гладить опухшие пальцы.
— Бедненький ты мой! Бедненький…
Зажигалка нашлась на другой день. Отец забыл ее на работе. Но себя виноватым он не почувствовал. Лишь посмеялся случившемуся и сказал сыну назидательно:
— А ты никогда не воруй.
Обида осталась на всю жизнь горькой незаживающей царапиной и засаднила, едва Надежда задела отболевшее.
Не найдясь, что ответить, Мишин промолчал. Надежда приняла это как признание правильности ее догадки и поцеловала его нежно и легко.
— Все вы мужики такие…
— Какие?
Он дернулся, готовый взъяриться, рассвирепеть.
— Неприкаянные. Тебе надо жениться.
— Ты что?!
Она не придала его возражению никакого значения.
— Надо найти хорошую бабу…
— Хорошо, ты пойдешь за меня?
Надежда расхохоталась.
— Я что, дура?
Мишин застыл, не зная, как среагировать. Спросил невпопад:
— Те, кто выходит замуж, они что — дуры?
— Не всегда. Но тебе именно такая и нужна. Неиспорченная…
Последнее слово заинтересовало Мишина. Ему было интересно понять, что Надежда имеет в виду, говоря о неиспорченности.
— Ты себя считаешь испорченной?
— Конечно. — И вдруг, осененная внезапной мыслью. Надежда сказала: — Хочешь, я тебе помогу?
Мишин посмотрел на нее, широко раскрыв глаза.
— Слушай, в самом деле. У меня есть подруга. Соседка. Баба — во! — Надежда подняла большой палец. — Добрая, хозяйственная, скромная. Сонечка. Тебе в самый раз…
Мишин окостенел от такой неожиданности, не зная что сказать, как вести себя. Ну, бабы! Что одна, что другая — шлюха и святоша!
Нет, жить надо по-своему, как умеешь. И он еще всем покажет. Он сделает свою деньгу.
Сделает, даже если для этого придется общипать какой-нибудь банк. И тогда он им всем врежет. Коли деньги — все, он все себе на них и купит. И любая баба сама приползет к нему.
Суки! Он всем им покажет!
Звездан Илич
Капитан сербской боснийской армии, командир отряда фронтовой разведки.
Он выплыл из тьмы забытья с пониманием, что уже мертв. В то же время тело его жило будто само по себе: острая боль сверлила раненое плечо. В поясницу воткнулся сучок, на который он упал, и теперь колол тело как гвоздь. При каждом вздохе ноздри наполнял запах горелого пороха и свежей крови.
Так жив он все-таки или нет?
Илич открыл глаза. И увидел нависшую над ним голову человека, перехваченную зеленой повязкой.
— Он ещ… ещ… жив, — насмешливо проговорил кто-то, кого Илич не видел. — Он еще жив.
Иличу показалось, что голос принадлежал Зорану Вуковичу, одному из разведчиков его отряда. Но, если это был он, почему таким веселым тоном говорит в окружении душманов?
Тип в зеленой повязке брезгливо, как подыхающую собаку, тронул Илича ногой. Не пнул, не ударил, а именно тронул, будто проверял, не окостенел ли тот. Илич прикрыл глаза. Он предположил, что сейчас душман пристрелит его — кому нужна падаль? — либо прикажет это сделать кому-то другому. Нет, скорее всего выстрелит сам. На безоружных командиру, который ничем особенно не рисковал в бою, проще всего продемонстрировать подчиненным свою твердость, геройство и суровость.
Выстрела не последовало. Зато снова раздался злой голос, по-сербски приказавший:
— Вставай, капитан!
Илич повернул голову и теперь уже ясно увидел Зорана. Тот хищно улыбался. Усы его слегка подрагивали, как у кота, который принюхивался к хозяйской сметане.
— Кучка! — Илич сказал это, чувствуя, как все в нем умирает, даже злость. — Сука!
— Не надо, Илич. — Зоран перестал улыбаться. — Нам с тобой еще предстоит дела делать, и ты потом будешь сожалеть, что оскорбляешь меня.
— Знал бы я раньше, кто ты такой… — Илич понимал: обостряя отношения с предателем, он уже ничего не теряет и тот зря ему угрожает. Как бы ни пошла дальше эта гнусная игра, исход ее предрешен и смерти не избежать.
— Нехорошо так, капитан. — Зоран сплюнул тягучую слюну. Плевок упал рядом с головой Илича, и брызги попали ему на щеку. — Я же тебя не убил. Хотя для меня ты неверный безбожник.
Пришла мысль, что это Зоран стрелял в него, чтобы выбить из строя, но не убить. Он умел делать такие вещи и лишний раз показал свои возможности бывшему командиру.
— Это несложно. Ты, сука, добей теперь. Может, попадешь куда надо?
Зоран проглотил оскорбление.
— Зачем? — Он задал вопрос вкрадчиво, словно собирался просить деньги в долг. — Надеюсь, Аллах вразумит тебя, и ты будешь сотрудничать с нами.
Илич дернулся, пытаясь вскочить, но душман, стоявший рядом, наступил ему на грудь, не позволил подняться.
— Лежи, — посоветовал Зоран с насмешливой заботливостью, — тебе шевелиться вредно. И думай. Убивать тебя здесь не будут. Убьют других.
Он вынул из-за пояса и показал Иличу пистолет. Тот узнал оружие; «беретта» М-949 «Кугуар» с отбитой щечкой рукоятки давно принадлежала ему самому.
— Теперь, капитан, давай говорить серьезно. Ты, наверное, знаешь, что у нас нет возможности содержать пленных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45