- Кто в Стамбуле убил того русского мужчину, который попытался заступиться за женщину?
- Это он, - прохрипел Крутой, отводя взгляд. - Это все Яков...
- Врешь, собака. Все врешь... - процедил Сергей.
- Погоди, Сережа, выясним, все выясним... - решил вмешаться Раевский. Сейчас главное другое - спасти ее, а остальное потом. Ты поедешь с нами, Глуздырев. Твоей даме ни к чему слышать о том, что ты будешь вещать нам. А вам, дамочка, скажу вот что - избави вас бог кому-нибудь сказать, что здесь происходило. У вашего кавалера сейчас две жизненные перспективы - пожизненное заключение или легкая смерть. И мы подумаем, что ему предложить. Так что ваша любовь закончена раз и навсегда, будьте в этом уверены. Ищите себе другого хахаля и этого не бойтесь. С ним покончено.
- А за что? Не нужен мне другой! Я люблю его! - вдруг запальчиво закричала подруга Крутого.
- Любите воспоминания, - ледяным тоном произнес Раевский. - А он не должен топтать землю. Слишком много зла он принес людям и не имеет никакого права на жизнь. Оделся?! Тогда пошел вперед! Простись со своей подругой и не буравь ее глазами, она перед тобой ни в чем не виновата.
- Один вопрос к вам, если можно, - пробубнил Крутой. - Как вы на меня вышли?
- Вообще-то это тайна, но поскольку ты, как это у вас говорится, труп, скажу. Меньше отношений надо выяснять на улице со своими бабами, шататься меньше, следить меньше. Ты тут всех за дураков держишь. Повезло вам в Турции, крупно повезло, так ты полагаешь, что всегда так должно везти? Так не бывает, Крутой. Слухами земля полнится, а ты же не невидимка, вон ты какой здоровенный лоб, настоящая горилла. Все, времени нет! Пошел вперед!
Крутой как-то неопределенно махнул здоровенной ручищей всхлипывающей подруге и, хромая, поплелся к выходу. Двое взяли его под руки и помогли выйти.
Раевский попросил Сергея сесть в машину Марчука, а сам сел с Генрихом. Крутого посадили в эту же машину на заднее сиденье, надев на него наручники. Рядом сели двое телохранителей.
- Рассказывай все в мельчайших подробностях, - приказал Раевский, когда они сели в машину. - Погоди только минутку. Генрих, давай на наш аэродром. Я позвоню, чтобы готовили самолет. Летим в Севастополь. Погода только уж больно безрадостная, - добавил он.
Действительно, в этот декабрьский день повалил сильный снег, дул холодный ветер, и погода вполне могла оказаться и нелетной. Раевский перестал сомневаться в правильности своего звонка Бурлаку. Он позвонил на аэродром, где находился его личный самолет, и распорядился готовить его к полету.
- Ладно, Крутой, теперь ответь мне для начала вот на какой вопрос - кто убил людей в Стамбуле? Учти, скоро возьмут всех членов вашей банды, и не надо врать. Тогда и подумаем, что с вами сделать, кто из вас больше виноват. Так что говори, раз уж начал. И не юли, тебе из этой ситуации не выпутаться, тебе все равно крышка. Ничего я тебе обещать не могу, кроме разве что легкой смерти. Это для тебя тоже неплохо. А могу и грузинским товарищам отдать на растерзание. Знаешь, что с тобой сделают за Ираклия Джанава? Навряд ли ты даже себе представляешь. За несколько минут из крутого в жидкого переквалифицируешься.
- Это не я. Это Яков, - буркнул Крутой.
- А русского мужчину, который хотел вмешаться, тоже, значит, Яков?
- Тоже Яков...
- Ах вот оно что, ты, значит, ни при чем. Ты только наблюдал.
- Парня я убил, который за рулем был. Это вот я, врать не стану.
- Ты смотри, раскололся, - усмехнулся Раевский. - А теперь скажи мне вот что - как содержится девушка?
- Нормально... Никто ее не бьет, не насилует... Не для того брали.
- А как же вы ее транспортируете?
- Снотворное колем.
- И она все время спит?
- Просыпается иногда, кормим...
- И как она себя ведет?
- Сначала ругалась, пыталась драться, кусаться. Сил только у нее мало. И вот еще что. Я уж так говорю, раз вам нужно. Для ясности. Я так понял, что она знакома с этим самым Валерием Ивановичем. У них какой-то свой разговор. Давно они друг друга знают. Поговорил он с ней наедине, и после этого разговора она стала вести себя спокойно.
- Любопытно. Очень любопытно...
- Она его еще как-то назвала, один раз в машине, когда ее в дом этого Али везли. Только один раз, больше она его так не называла.
- Ну?! Вспомни.
- Никак не могу, гадом буду, не помню. Имя такое простое, но никак не вспомню. Он сказал, что она обозналась. Но я маракую, что не обозналась она, по морде его видел, что не обозналась. А имен я не запоминаю, память у меня на имена плохая.
- Ну хоть примерно? Иван Иванович? Петр Петрович? Пал Палыч?
- Нет, что-то другое. Длиннее... Митрофанович, что ли? Или нет, Поликарпович... Ну, не могу, вспомнил бы, не могу!
- Вспомнишь... Сейчас дело не в этом. Дело в Другом. Тебе бога или черта надо молить, чтобы с ней все было в порядке. От этого зависит, каким способом ты закончишь свою прекрасную жизнь, Глуздырев. И ты, и твои друзья. А пока есть время, расскажи вот о чем - как ты организовал убийство Султана Гараева? Еще, кстати, твой кровник. Ну, Крутой, грузины будут с чеченцами за твое драгоценное тело бороться, а я думать, кому из них тебя отдать. Ну и дел ты натворил на белом свете. Сколько тебе лет?
- Двадцать девять.
- И столько всего за тобой. Так как? Колись раз начал, облегчи душу.
- Позвонил из Турции Симе, попросил Султана у себя принять четырнадцатого октября. Он его хорошо знает, сам Султан говорил. Сима ему сказал, что в этот день от нас будут важные сведения. Он должен был прийти. И пришел.
- Дальше что?
- Позвонил из Турции Эвелине, бабе своей. Попросил отравить его.
Генрих, сидящий за рулем, едва заметно покачал головой, а Раевский хмыкнул.
- Вы распоряжаетесь чужими жизнями, как будто они принадлежат вам. А у Гараева, между прочим, четверо детей. Ну так что? Давай, выливай свои помои, что в себе держать?
- Позвонил Чалдону, попросил пристрелить их всех.
- Логично... А в Москву зачем приперся?
- А как же? Дело делать надо.
- А зачем же ты мне говорил, что Варя плоха? А теперь говоришь, что все в порядке.
- Да в порядке она, в порядке, - испуганно бубнил Крутой. - Пугал я вас просто. Не для того мы ее... Ради денег только... Отпустили бы, если бы вы заплатили...
- И сколько же вы хотели с меня содрать, если не секрет? .
- Мы спорили... Валерий Иванович предлагал сто миллионов. Яков соглашался, а я считал, что загнули, говорил, что пятидесяти хватит. Ну, сошлись на семидесяти пяти.
- Добрый ты, однако, - усмехнулся Раевский. - Карман мой жалеешь. А твой Валерий Иванович прав, я бы и больше заплатил. Дочь ведь она мне, единственная дочь, понял ты, горилла безмозглая? Ну, моли бога, чтобы с ней все было в порядке, а то мать проклянешь, что родила тебя. Пока она не найдется, с нами будешь, в нашей тюрьме. У нас лучше, чем в Бутырке. А сейчас пересядешь в другую машину, - произнес Раевский. - Не могу с тобой рядом находиться. Воняет от тебя очень уж круто, с бабы же тебя сняли.
- Не успел он, - добавил Генрих.
- Это плохо, - покачал головой Раевский. - Теперь уже никогда не кончишь, разве что только в кулак. Давай вылезай, тащите его в ту машину, - указал он на белую "Ауди", где сидели Юра и Саша.
Крутого пересадили в "Ауди", а в "Мерседес" пересел Сергей.
- Не признался, что убил Олега? - процедил сквозь зубы Сергей.
- Говорит, что не он. Не горячись, он еще не все нам рассказал. Он ответит по полной программе, ты не беспокойся. Но сейчас главное спасти Варю. И снова не натворить ошибок. На этом этапе мы все, полагаю, сделали, что могли...
- Наверное, вы правы, - согласился Сергей. - И все же очень интересно вот что. Все говорили, что у Марины потеряна память, и Гараев, и жены Сулейманова...
- Да, вот тут еще что выяснилось. Крутой говорит, что она узнала в одном из бандитов кого-то, ей хорошо знакомого, и назвала его каким-то именем...
- Каким именем?
- Он не может вспомнить. А вспомнить должен. В этом деле все важно. А ты, чувствую, хотел было с ним счеты за Олега свести. Рано, рано, он еще не все рассказал. Хотя... это как раз может быть следствием болезни, - продолжал размышлять вслух Раевский. - Она приняла незнакомого ей человека за знакомого, только и всего. Я не придаю этому серьезного значения.
Зазвонил телефон Раевского.
- Владимир Алексеевич, - услышал он голос своего телохранителя Юры, едущего в другой машине. - Этот что-то вспомнил и хочет вам сказать.
- А ну-ка, давай его.
- Это самое... - послышался в трубке хриплый бас Крутого. - Вспомнил я вдруг то имя, которым ваша дочь назвала Валерия Ивановича...
- И что же это за имя?
- Петр Ефремович, нет, вру - Павел Ерофеевич...
- Павел Ерофеевич? - переспросил Раевский, бросая взгляд на Сергея.
- Он вспомнил имя? - прошептал Сергей. Раевский молча кивнул. Сергей почувствовал, как мурашки пробежали по его телу. - А может быть, Павел Дорофеевич?
- А может быть, Павел Дорофеевич? - спросил Крутого Раевский.
- Точно, точно, вот это точно. Именно Павел Дорофеевич, так она его назвала.
- Спасибо тебе, это важное сообщение.
- Павел Дорофеевич, - шептал Сергей. - Павел Дорофеевич Кузьмичев.
- Бывший директор детдома? Депутат Думы? - искренне удивился Раевский. Так о нем в позапрошлом году все газеты писали, оказался не тем, кем называл себя, в прошлом уголовник, заказал убийство своего родного брата и прочее, прочее, прочее...
- И бесследно исчез, - добавил Сергей.
- По мнению правоохранительных органов, был убит при разборке.
- А что, если выжил? - процедил Сергей. - Владимир Алексеевич, это страшный человек. Она попала в лапы жутких людей. Ее надо срочно спасать, иначе будет беда.
- Что мы и собираемся сделать, - произнес каким-то неуверенным голосом Раевский, ощущая нарастающее чувство тревоги, и закурил очередную сигарету.
Часть III
Я не могу думать об этом,
Я отдаю мысли обетом,
Я не хочу помнить, но вера
Выше меня.
Не закричу и не признаю,
Гасит свечу нота иная,
В сердце растет белая мера
Нового дня.
В зеркале снов встретиться можно.
Будет светло, зыбко и ложно,
Только рассвет тени прогонит
В дали души.
Солнце мне рвет душу на части.
Я не ищу избранной масти,
И в облаках исповедь тонет,
Милый, спеши.
Анастасия Телешова
- А почему она вас тогда в машине назвала Павлом Дорофеевичем? - нарочито равнодушным тоном спросил Кандыба, отхлебывая из жестяной кружки жидкий чай без сахара. - Вы что, были с ней знакомы раньше?
- Она же не в себе, разве вы не видите? - пожал плечами Кузьмичев.
- Если откровенно, то я этого не вижу, - произнес Кандыба. - Мне кажется, она в полном рассудке. А вообще-то вы никого к ней близко не подпускаете. Как же мне это проверить?
- А вам это совершенно ни к чему, - проворчал Кузьмичев. - Мы же договорились заранее, что каждый занимается своим делом, а в чужое не лезет. И почему вас так заинтересовали слова женщины, находящейся уж по крайней мере в стрессовом состоянии? Вы не производили впечатления человека, задающего лишние вопросы, Яков Михайлович. Я же, например, не спрашиваю вас, почему вы ведете такой своеобразный образ жизни и скрываетесь от правосудия?
- А если бы вы даже спросили, то я бы ответил. Мне от вас скрывать нечего. Нахожусь во всероссийском розыске за совершенные мной побег из зоны и двойное убийство. У меня принцип - от тех, с кем вместе работаю, секретов не имею. Все назвал - и настоящие фамилию, имя, отчество и даже национальность, и о судимостях рассказал, и о преступлениях. Все равно вы никак не сможете воспользоваться этой информацией во вред мне, потому что если мы попадемся, то пожизненное заключение нам и так обеспечено, а то и высшая мера. Так что надо быть откровеннее со своими партнерами, как вас там... Ну, пусть будет Валерий Иванович.
- Я пока с вашего разрешения все же воздержусь от излишней откровенности, - пытаясь улыбаться, произнес Кузьмичев. - Так будет надежнее.
- Надежнее не будет, - равнодушно возразил Кандыба и зевнул во весь свой огромный рот. - Потому что мы взялись за это очень опасное дело вовсе не для того, чтобы угодить на всю оставшуюся жизнь за решетку. Я, откровенно говоря, начал жалеть о том, что связался с вами. Дело выглядело очень заманчиво, вот я сдуру и клюнул. Вы знаете, я только кажусь таким рассудительным, а на самом деле я романтик и совершил в своей жизни немало опрометчивых поступков, о том свидетельствуют две ходки в зону. А по-настоящему мудрые, трезво мыслящие люди никогда не попадаются. Вот вы, например. Вы старше меня более чем на десять лет, а еще ни разу не посещали места, не столь отдаленные, хоть, полагаю, большую часть своей долгой жизни занимаетесь далеко не благотворительной деятельностью. И это заслуживает подлинного уважения. Я не шучу, я говорю серьезно: заслуживает подлинного уважения. Но тут вот в чем проблема: в связи с этим у меня начали возникать сомнения в правильности принятого мной решения. Есть у меня подозрение, что вы и на этот раз выйдете сухим из воды, а мы ответим за все содеянное по полной программе. Например, один из четверых, взявшихся за это дело, уже в лучшем мире беседует с Аллахом, второй тоже изрядно рискует, вопреки моим советам так преждевременно поехав в Москву. А я остался здесь наедине с вами, ничего про вас толком не зная, а имея лишь некоторые подозрения насчет вашей личности...
- Ну и что же это за подозрения? - злобно улыбаясь, спросил Кузьмичев.
- В свою очередь, воздержусь от откровенности и не буду говорить о своих догадках и подозрениях, - мрачно произнес Кандыба, делая последний глоток чая и ставя кружку на сколоченный из неструганых досок стол. - Если партнер не откровенен со мной, почему я должен быть откровенен с ним, позвольте вас спросить? Вы принадлежите к числу тех людей, которые всех остальных держат за дураков, и, надо, заметить, до поры до времени подобная позиция у вас проходила весьма-таки гладко. Кстати, вполне возможно, пройдет и на этот раз. Я, в отличие от вас, мудрецом и провидцем себя вовсе не считаю. Но как-то обезопасить себя я должен, и вы должны меня понять.
Нудная, педантичная манера Кандыбы излагать свои мысли безумно раздражала Кузьмичева, тем более что он прекрасно понимал, что его собеседник абсолютно прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39