Обычно люди страстно желают богатства, славы или счастья, а Чарльз Твэйт хотел одного – достичь среднего возраста. Он вообще любил золотую середину; принадлежал к среднему классу и жил в пригороде, как раз посередине между городом и зеленым лесным поясом. Когда его спрашивали: «Как поживаете?» – ответ был всегда один и тот же: «Так, знаете ли, серединка на половинку». Свои политические взгляды он любил называть умеренными. За всю его посредственную жизнь ему ни разу не приходила в голову мысль, что именно посередине дорогион подвергается наибольшему риску попасть под машину.
Речь Чарльза представляла собой набор клише, большинство которых относились к его представлениям о чистоте и порядке. Он часто говорил, что любит порядок, как регистратор в банке. И действительно, порядок был его страстью – для каждой вещи есть свое место, считал он, и она должна там находиться. Это был зануда и всеобщее посмешище.
Лаура знала, что ей не миновать дотошного мистера Твэйта, если она хочет получить резервную ленту с записями работы Кэйт, сделанными за неделю до смерти, поэтому она придумала убедительную причину, чтобы попросить ленту, и выбрала время, когда менеджер закрылся в кабинете с двумя ревизорами из парижского отделения. По легенде Лауры, кое-какие детали с этой ленты требовались именно для этого совещания. В характере Чарльза, помимо всего прочего, были типичные черты армейского сержанта: ему хотелось удостовериться в правильности указаний у своего начальника, но он ни за что не осмелился бы ни прервать совещание, ни задержать материал, затребованный господами из парижского офиса. Оставался риск того, что он вспомнит об этом позднее, но Лаура подумала, что надо решать проблемы по мере их появления.
В целом уловка была придумана замечательно и почти удалась. Чарльз Твэйт покрутил кончики усов. Некоторое время он колебался, в его ли компетенции взять на себя такую ответственность. Потом пробурчал что-то по поводу «беспорядка», встал из-за стола и подошел к стеллажу с лентами.
Мистер Твэйт точно знал, где должна лежать лента. Он мог бы найти ее с завязанными глазами, если бы от него это потребовалось. В его загородном доме тарелки были ранжированы по размеру в сторону убывания, неоплаченные счета лежали в одной стопке, корешки оплаченных – в другой. На поверхности его рабочего стола лежали в геометрически точном порядке записки, почта и другие документы. Графа «Что надо сделать» в его блокноте была неизменно пуста.
Немыслимо, но в маленькой вотчине Чарльза произошел беспорядок. Его корабль дал течь. В бочку меда попала ложка дегтя – для Чарльза возникло затруднительное положение. Пленка пропала. Это был, пожалуй, самый худший день в жизни мистера Твэйта.
– И что же это означает? – спросил Дикон.
Лаура взглянула на него с нескрываемым удивлением.
– А то, что она была украдена.
– Верно, – улыбнулся он. – Думаю, что до этого я дошел бы и самостоятельно.
– Ну конечно!
Из открытого окна веяло прохладным ветерком. Он нес с собой сладковатый запах виноградной лозы, которую сосед посадил с западной стороны квартиры Дикона. Лаура нажала на ингалятор и вдохнула вентолин.
– И кроме того, это означает, что об этом узнает Бакстон.
– Кто такой этот Бакстон?
– Менеджер.
– И что тогда?
– Трудно сказать. До сих пор не случалось ничего подобного. По правде говоря, мне неизвестно, над чем работала Кэйт, но я очень удивилась бы, если бы на пленке оказалось что-нибудь компрометирующее банк. Я допускаю, что некоторые наши программы могут быть немного эффективнее, чем у других, но помимо этого... Хотя, строго говоря, это секретный материал. Вероятно, будет шум – в основном из-за того, что Твэйт перепугался до полусмерти и его чуть не хватил удар. Он был похож на шеф-повара, нашедшего в супе дерьмо.
– А что у вас в сумке? – спросил Дикон.
Лаура принесла с собой немного продуктов, купленных в соседнем супермаркете.
– Макароны, салат, сыр, фрукты.
Это было очень кстати. Им надо было поговорить и надо было поесть. Лауре становилось все трудней находиться в своей квартире, она объявила о ее продаже и теперь просматривала предложения агентств по торговле недвижимостью в поисках чего-нибудь другого. Ванну она обычно принимала у Дикона, и он понимал почему. Все это было вполне нормально, но со стороны могло показаться, что их встречи утратили прежний, строго деловой характер. Они это понимали, и каждый по-своему был настороже.
– Я займусь этим, – сказал Дикон и пошел с сумкой на кухню. Он не разрешал ей готовить в его квартире, и в этом тоже проявлялась его осторожность.
Наблюдая, как он режет салат, Лаура спросила:
– Теперь все изменилось, правда?
Дикон уже рассказал ей о своей встрече с Мэйхью.
– Все осталось по-прежнему – просто мы иначе смотрим на вещи. Сначала это было только ваше предположение, а теперь мы знаем, что это – факт. – Он оставил свое занятие и взглянул на нее. – А ведь мы могли все бросить.
Она ответила не сразу.
– Не могли. Вы думаете, что я могла испугаться? Действительно, мне немного страшно. Сначала я просто хотела, чтобы кто-нибудь мне поверил. Таким человеком оказались вы, по крайней мере, вы приняли меня всерьез. Но это ничего не давало. Тогда вы начали искать доказательства. Мы могли вытянуть пустышку. В тот момент я еще могла устраниться от этого дела, но не теперь.
Дикон снял с полки салатницу и начал резать лук.
– Леди Оливия Коклан, – сказал он.
– Я никогда о ней не слышала. Перед уходом я позвонила родителям Кэйт – они тоже о ней не знают. В записной книжке Кэйт тоже ничего.
Он что-то проворчал насчет того, что ее слова лишь подтверждают его подозрения.
– А что нам делать теперь? – спросила Лаура.
– По крайней мере, теперь мы знаем, что были правы, – ответил он, – но не знаем почему. Интуиция не подвела вас, когда вы решили, что смерть Кэйт была не просто несчастным случаем, это заставляет меня поверить в вашу правоту и в отношении следа. Его важность несомненна – факт пропажи резервной ленты только подчеркивает это. Как-нибудь...
Она перебила его:
– Это не в распечатках. Я обыскала всю квартиру, одежду Кэйт, ее стол... Ума не приложу, что еще можно сделать.
– Тогда нам надо просто подождать. – Дикон наполнил кастрюлю водой.
– Чего?
Не отвечая, он повернулся к ней спиной, чтобы зажечь конфорку на плите.
– Чего подождать? – вновь спросила она.
Не оборачиваясь, он сказал:
– Еще одной смерти.
* * *
Когда красный раскаленный круг солнца начинает блекнуть и на улицах становится прохладнее, а небо темнеет и приобретает цвет спелой сливы, в этот час можно незримо идти по улице в сгущающихся сумерках, слышать музыку и голоса людей. Вы можете проходить мимо ресторанов и столиков на улице, смотреть на лица, едва освещенные желтым мерцанием свечей, и оставаться незамеченным. Вы видите людей, уютно устроившихся в пабах и садах, но никто не увидит вас – вы будете всего лишь одним из прохожих, гуляющих в синих сумерках. Это лучшее время суток.
Элейн знала, где находятся эта улица и этот дом. Она пошла туда кружной дорогой, сознательно оттягивая момент прибытия. Она сошла с основной улицы и прогулялась мимо зеленого сквера. Вокруг было тихо, только кто-то играл на пианино, музыка была едва слышна, однако можно было явственно различить, из какого дома доносятся звуки. Легкий ветер едва касался серебристых берез в маленьком садике, и в воздухе секунду-другую слышался звук, похожий на журчание воды.
Элейн посмотрела вверх, на широко раскрытое окно, из которого лился яркий свет. Мимо нее прошли трое парней, потом обнявшаяся парочка, за ней – человек с собакой. Она замедлила шаг и подождала, пока люди пройдут и исчезнут из виду, потом вернулась, встала вблизи окружающих площадь деревьев и снова поглядела на окно. Возбуждение пронзило ее тело, словно разряд тока. Она почувствовала боль, как будто ее нервные окончания оголились.
Вон там, вон там, вон там.
Ей казалось, что окно растет. Бешеная энергия и восторг будто подняли ее на уровень окна, превратившегося в просцениум. Комната стала сценой, а люди там, внутри, действовали по начертанному ею сценарию. Если бы только она могла видеть их, оставаясь незамеченной, смотреть на них из укрытия, словно хищник... один взгляд, только один взгляд... этого было бы пока довольно.
* * *
Дикон вошел в комнату с двумя блюдами в руках: на одном лежал салат, на другом – макароны. Потом он вышел и скоро вернулся с куском пармезана и теркой для сыра.
Лаура улыбнулась. Ей нравилось, как уверенно он готовит еду.
Он сказал:
– Сейчас будет готово.
Лаура подошла к окну, чтобы почувствовать дуновение свежего ветра на лице, потом села за стол.
Глава 13
Здание было черно-серым и ужасно высоким. В пасмурный день затемненные окна и бетонные стены делали его похожим на базальтовую глыбу, фешенебельные квартиры верхних этажей то оказывались выше капризов погоды, то попадали под потоки дождя и снега, едва достигавшие расположенных внизу улиц. В ясный день – такой, как сегодня, – в стеклах небоскреба отражались кварталы города, а солнце, казалось, обходило темные окна стороной, будто опасаясь, что попадет в ловушку.
Сверху вы могли увидеть Чертову кухню и Гудзон на западе и Эмпайр-Стейт-Билдинг на востоке. Чуть севернее линия горизонта была разорвана небоскребами Крайслера и Ситикорпа. На юге высился Мировой центр торговли: огромные башни заканчивались островерхими шпилями.
Расхаживая по своей квартире под самой крышей небоскреба. Остин Чедвик был убежден, что в мире не существует ничего, кроме таких вот роскошных апартаментов для избранных. Если бы он остановился и прислонился лбом к стеклу, то мог бы увидеть далеко внизу карликов в крошечных автомобилях на Шестой авеню, но такая мысль никогда не приходила ему в голову. Та жизнь, те клоуны ничего не значили для него. Он мог управлять ими, даже не глядя.
Чедвик любил представлять себе линии электропередачи, ведущие от одного небоскреба к другому: от высоких зданий Далласа и Лос-Анджелеса в Токио и Франкфурт, Лондон и Париж. По всему миру – он был уверен в этом – такие боссы, как он, сидели в заоблачных офисах, отдавали приказы и принимали решения, а люди на улицах были готовы исполнить любую их причуду.
Когда вошел Гарольд Стейнер, Чедвик стоял посередине комнаты лицом к двери, как если бы ждал уже давно. Не успел Стейнер сделать и пару шагов, как Чедвик спросил:
– Ну и как?
– Мы не знаем. Я имею в виду, пока еще не все ясно.
Чедвик не отошел ни на шаг, и Стейнеру пришлось остановиться в дверях: он не мог ни пойти навстречу своему собеседнику, ни обойти его, чтобы сесть в кожаное кресло у стола.
– Что-то пошло не так? Что именно?
– Похоже на то. – Стейнер сделал успокоительный жест: – Впрочем, ничего непоправимого.
Чедвик смотрел Стейнеру в глаза, пока тот не отвел их.
– Да нет, честно, Остин. – В его голосе послышалась неуверенность. – Так, кое-какие мелочи.
Шеф смотрел на него еще секунд десять. Наступило молчание, которое мог прервать только он; Наконец Чедвик сел за стол и начал перелистывать кипу написанных от руки бумажек. Это был крупный мужчина, шести футов роста, уже за пятьдесят, но все еще в форме. Он сидел за солидным столом красного дерева, за которым любой другой выглядел бы глупо или напыщенно.
– Ради Бога. – Он показал рукой на ближайший стул.
Стейнер подошел и сел с видом человека, ждущего заключения врача о своей кардиограмме.
– Дерьмо! – негромко выругался Чедвик. И, не отрывая глаз от бумаг, добавил: – Ты прочел вот это. – Чедвик сказал это так, словно ждал ответа на незаданный вопрос.
– На самом деле никто не знает...
– Что происходит, – закончил за него шеф.
Стейнер не был уверен, ждет ли Чедвик ответа или уже все сказал сам. Наконец он осторожно проговорил:
– Мы разобрались с этой Лоример.
Фраза повисла в воздухе. Чедвик продолжал читать, хотя было очевидно, что ему известно содержание этих бумаг.
Стейнер начал снова:
– Все сошло довольно гладко.
– Ты так думаешь?
Стейнер пожал плечами.
– Да, конечно.
Чедвик не стал ему возражать, только спросил, по-прежнему не поднимая глаз:
– А этот парень, Дикон?
– Я не о нем, – сказал Стейнер. – Я хочу сказать, когда Лоример была... – Казалось, он не решается назвать вещи своими именами.
– Убита, – подсказал Чедвик.
– Убита. – Стейнер кивнул, довольный тем, что Чедвик сам произнес это слово. – Все было отлично. Это сошло гладко.
– Так ли, Гарольд?
– Да. – У Стейнера это слово получилось похожим одновременно на смех и на кашель. Когда Чедвик назвал его по имени, он понял, что сказал что-то не то.
Аккуратно, будто не желая потревожить прохладный, кондиционированный воздух, Чедвик положил бумаги на стол и посмотрел налево, через плечо своего собеседника, на изломанную темно-синюю линию горизонта. Он вздохнул, и в его глазах появилось задумчивое выражение.
– Гарольд, – повторил он. – Гарольд, позволь мне рассказать тебе кое-что. Я провожу в этом офисе много часов. Сделки, знаешь ли, Гарольд, здесь постоянно заключаются сделки и принимаются решения. Масса проблем. Ты думаешь, у меня нет проблем в работе? Позволь, я расскажу тебе о них. Проблемы существуют. Мировые валюты падают и поднимаются на основных рынках, спрос и предложение не могут сами прийти в норму, конкуренты норовят посадить тебя в лужу, правительства... – Он замолчал. Стейнеру было явно не по себе. – Правительства ведут себя как дети, оставшиеся одни в лавке сладостей. Ты понимаешь, что я имею в виду, Гарольд, когда говорю про «лавку сладостей»?
Ответа не было, но он и не требовался.
– Весь мир, Гарольд. Весь мир – это лавка сладостей. – Чедвик подвинулся в кресле, и его взгляд упал на Стейнера. За внешней мягкостью взгляда чувствовалась твердость: под поверхностью спокойного моря таился коралловый риф. – Это огромное напряжение, Гарольд.
Я предугадываю и предсказываю будущее, точно оракул; взвешиваю возможную прибыль и возможные убытки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48