— Значит, все тихо и мирно?
— А я откуда знаю? — ещё крепче прижалась женщина, обхватив мою шею. — Только и забот слушать разные пересуды да сплетни… Твоя Соломина снова отличилась — прихватила начальника растворо-бетонного узла и подставила под Пантелеймонова. Все думали — инфаркт обеспечен, а он переморгался, отошел… — и тут же без перерыва. — Если голоден, приготовь что-нибудь вкусненькое. Лично я готова тебя с»есть с косточками и с хрящиками.
Способности любовницы мне давно известны. И в части голода физического, и в части — сексуального. Поэтому поспешил на кухню удовлетворить хотя бы первый. Благо, накрученный позавчера фарш использован ещё не весь — на пяток котлет осталось.
Пока я крутился возле газовой плиты, Светка из-под моих рук таскала полусырые котлеты и с аппетитом уничтожала их без гарнира. Мне досталась половина одной, которую я и поспешил сжевать, намазав остатками горчицы.
Умиротворенная, сытая любовница, как обычно, потребовала совместного отдыха в постели. Я не стал отказываться, ссылаться на усталость и плохое самочувствие, знал — под воздействием светкиных ласк даже мертвец возродится к жизни. Так и получилось — возродился… Утром, когда я под ручку с главным технологом Росбетона появился возле в»ездных ворот предприятия, воротный страж уже поджидал своего непосредственного начальника.
— Сергеич, тебя ищет Пантелеймонов, — с понимающей ухмылкой оглядев Светлану, об»явил он. — Велено без промедления двигать в его кабинет. Кажись, ожидает тебя детское наказание — заранее спущай штаны.
Все понятно — нужно птицей лететь на зов генерального, неся в клюве ожидаемую им порцию информации, которой у меня не было. Ибо сообщать Вацлаву Егоровичу о посещении офиса Волина — все равно, что показывать быку красную тряпку.
Предчувствуя очередную разборку, подружка бросила меня на с»едение и подалась в лабораторию к так нелюбимой ею Соломиной. Вечером пожалеет, залечит раны, нанесенные безжалостным генеральным, а сейчас лучше держаться от него подальше. Когда Вацлав Егорович входит в азарт, достается всем окружающим, не взирая на причастность и степень вины.
В вестибюле дежурил Феофанов. Как обычно, жевал — челюсти сторожа находились в непрерывном движении, перемалывая пищу, даже когда пищи не было.
— Сергеич, мать твою в колючку, беги к Пантелеймонычу, подставляй задницу. Пять раз звонил, антиресовался, где ентот прохиндей…
Наверно, случилось нечто особенное: что-то ночью сгорело или ворюги уволокли через пролом в заборе десяток железобетонных панелей. Обычное желание пообщаться с завербованным сыщиком не может вызвать такую реакцию.
Секретарша, не дожидаясь моего вопроса, испуганно кивнула на дверь кабинета генерального. Дескать, не теряйте времени, господин Сутин, вас с нетерпением ждут. Обошлась без поджимания тонких злых губок и ненавидящего взгляда.
— Наконец, об»явился! Я уж думал…
Обычно Пантелеймонов ко всем без исключения обращается на «вы», неожиданное тыканье — ещё один показатель, свидетельствующий о чем-то неординарном, о каком-то несчастьи.
— Что произошло, Вацлав Егорович? — невежливо перебил я генерального, чувствуя, что сердце медленно сползает в область живота. — По какой причине такая паника?
— Он ещё спрашивает? — взметнул руки над головой Пантелеймонов, аппелируя если не к Господу, то, наверняка, к ближайшему его помощнику. — Скоро весь Росбетон переселится на кладбище! Будто кабана, режут главного экономиста, опрокидывают панель на рабочего, теперь сбивают машиной Суворова… Кто на очереди? Скорей всего — я, — трагически завершил он монолог, уставившись в меня скорбными глазами с похоронными синяками подглазий. — А собственный сыщик Росбетона, получая немалую зарплату, раскатывает в Москву, прогуливается… Где она, честность и справедливость?
И снова руки протягиваются к потолку, символизирующему в данном случае карательные органы на небесах.
— Успокойтесь, Вацлав Егорович, выпейте воды и об»ясните толком: что случилось?
Вместо воды генеральный отпил прямо из горлышка бутылки несколько глотков коньяка, немного успокоился и более или менее внятно поведал о происшествии.
Некий работяга по фамилии Суворов вышел после ночной смены из ворот, не успел преодолеть и пятидесяти метров, как из — а угла выскочил грузовик, сбил его с ног, крутанулся на поверженном теле и исчез за тем же поворотом, откуда появился. Растерявшийся дед Ефим не сразу вызвал милицию. Когда приехала патрулька, ей оставалось только полюбовапться раздавленным телом рабочего да следами шин на проезжей части улицы. Сработали, не в пример деду Ефиму, оперативно — не прошло и получаса, как на месте происшествия все забурлило: гаишники измеряли, прикидывали, сыщики искали в луже отпечатки шин, с пристрастием допрашивали воротного стража, милиция охраняла место происшествия…
— Что представляет из себя погибший? Я не имею в виду его квалификацию либо образование — интересует внешний облик.
Задавая этот обычный в следственной практике вопрос, я был на сто процентов уверен, что сбитый машиной человек — тот самый бородач, который вместе с Тимофеичем поднимался в тот страшный вечер на третий этаж попить газировки.
Генеральный осторожно, будто боясь причинить боль, положил передо мной взятое в отделе кадров личное дело. С анкетой, заявлением с просьбой о приеме на работу и, главное, с фотографией.
Я не ошибся — вслед за Тимофеичем отправился в мир иной его дружок.
Продолжается настойчивое подталкивание следствия в сторону убийства главного экономиста «погибшими» работягами или за гибелью Суворова прячется другой, более хитроумный ход?
— Понимаю, не дело дилетанту подавать советы профессионалу, — снова нервно забегал по кабинету генеральный. Будто догонял ускользающие от него «советы» и «пожелания», — но обстановка сложилась такая — приходится… Так вот, мне кажется, что вы зря сбрасывавете со счетов погибших или убитых, как хотите, работяг. Того же Суворова. Вдруг они были связаны с бандой убийц? На вашем месте я бы призадумался…
К сожалению, Пантелеймонов никогда не займет «моего места». Я с удовольствием поглядел бы со стороны на потуги генерального в роли сыщика. Дров наломал бы — на три зимы хватит!
Но даже в лепете младенца имеется нередко здравый смысл.
Почему, спрашивается, я с ходу отмел подозрения в отношении Тимофеича? Скорей всего, возоблодали эмоции, строго противопоказынные любому уважающему себя детективу. Одни только факты, вдумчивое их исследование, сопоставление — вот альфа и омега расследование любого преступления. Я же поддался симпатии к человеку, несомненно доброму и честному, а разве мало «добрых» и «честных» осуждены за самые мерзкие преступления?
К сожалению, Тимофеича уже не допросишь, не прощупаешь. Остается «прощупать» его образ, бывшие связи, друзей-приятелей. И сделать это, конечно же, с помощью вдовы.
— Спасибо за совет, — вежливо поблагодарил я, склонив повинную голову. — Немедленно займусь.
Генеральный победоносно усмехнулся. Хваленный сыщик посрамлен, и кем — примитивным технарем…
10
Домишко Тимофеича — на окраине старой части Кимовска, на берегу речки. Обшит досками, крыша — черепичная, подновленная, чистая. Над трубой растопырил крылья и задрал горластую голову жестяной петух. Точь в точь задиристый хозяин. Стены дома старательно разрисованы живностью. Здесь и петухи, и кошки, и собаки, и хрюши. А главный фасад — целая картина: две лягавые преследуют козу, из-под окна наблюдает за охотой лохматый мишка, над другим окном парит беркут, или — ястреб, не разобрать.
Оказывается, арматуро-бетонщик — неплохой рисовальщик и заботливый хозяин. Одно очко — в его пользу.
Во дворе возится с курами худенькая женщина в черном. Поймает курицу, ощупает ей задок, скажет что-то ласковое и отпустит. Видимо, определяет — можно ожидать яйца либо нельзя. Я пришел на подворье Тимофеича почти с той же самой задачей — «снесется» ли его вдова или зря потеряю дорогое время?
— Можно к вам?
Женщина подняла побагровевшее от натуги лицо с большими синяками в подглазьях. Больная, наверно, наклонится — кровь к голове приливает. Да и попробуй быть здоровой при таком стрессе!
Недоуменно поглядела на незнакомого человека.
— Ко мне?
— К вам, Лариса Евгеньевна, к вам. Понимаю, не во время заявился, но — служба…
Идиотское оправдание! Какое отношение имеет пожаро-сторож к супруге убитого человека? Гасить пожар в душе настрадавшейся женщины или посторожить её дом от наемных убийц? Наспех придуманная причина — протухшая от длительного пользования. Одна надежда — поверит, не станет копаться.
Вдова отряхнула с подола невидимые крошки хлеба, которыми потчевала кур, горькая улыбка проскользнула по бледным губам.
— Наверно, сослуживец мужа?… Спасибо. Друзья Тимофеича часто навещают, помогают, чем могут… Только ни к чему помощь-то, Феденьку не вернуть, остальное… — она взмахнула худой рукой, будто отстраняла слова сочувствия и… милостыню. — Заходите в дом — молочком угощу. Феденька любил парное молочко, сам коровку обихаживал, иногда — доил…
Я молча прошел в чистенькую комнату, без приглашения уселся за стол, накрытый цветастой скатертью. Лариса Евгеньевна осуждающе покачала головой, выразительно перевела взгляд с меня на икону. Лба не перекрестил, нехристь, прочитал я в её глазах, сразу — за стол.
Перекрестилась за двоих: за себя и за неверующего гостя.
Все же поставила передо мной полулитровую чашку налила молока, нарезала вкусно пахнущий свежий хлеб.
Доверительный разговор начался со спотыканий и недомолвок. Хозяйка либо отмалчивалась, либо отвечала короткими фразами, я не умею разговаривать с близкими умерших, не могу найти ни приличествующего случаю тона, ни сочувственного выражения лица.
Через каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут понял: зря потерял время, ничего путного узнать не удастся. Из немногословных рассказов вдовы возник образ святого человека, не имеющего ни одного недостатка, обладающего такими достоинствами, что дух захватывает. Тимофеич — рачительных хозяин, не выпивоха, ни драчун, жену любил, детей обожал. А уж творческие способности убитого — достаточно поглядеть на его картины.
Не слушая отнекиваний, женщина заставила меня ещё раз полюбоваться разрисованными стенами дома, вытащила из-за печки, завернутые в чистую тряпицу, листы ватмана с картинками и портретами. Знаток я в живописи, честно говоря, никакой, даже меньше, чем никакой, но творения Тимофеича мне понравились. Особенно, на «росбетоновскую» тематику. Да и портреты хороши, главное — узнаваемы. Вот — Суворов, вот — генеральный задрал гоолву к потолку… А вот — Боже мой, как же он подметил черты характера моей подружки — Светка глядит на меня, обиженно и насмешливо… Мастер вечерней смены… Кадровик… Вартаньян…
— Друзья у Федора Тимофеевича были?
— Как же без друзей? — обидчиво поджала губы вдова. — Тянулись к нему люди, как на огонек. Тот же Суворов — дрянь человек, пьянь и матерщинник, а посидит с моим мужиком за чаем — трезвеет, перестает браниться. Со всеми Тимофеич язык находил, ко всем душой прилипал. Вот только соседа не любил, как завидит — день волком ходит, пачку сигарет высмаливает…
— А кто — сосед?
Спросил и точно знал ответ. Сердце колотилось, будто полковой барабан в старой царской армии. Зря сожалел о потерянном времени, оно вовсе не потеряно, вон какую находку подбросило!
— Дряной старикашка. Дед Ефим. Он на Росбетоне работает сторожем…
Итак, пересеклись дорожки воротного стража и доброго бетонщика. О такой удаче я только мечтать мог. Уж не дед ли Ефим подстроил падение плиты на Тимофеича — не сам, естественно, при помощи той же крановщицы?
— Что не поделили? Соседи ведь…
— Грешно сказать, но таких соседей — в гробу видеть! Сколько дед принес нам горестей — ни в одной книжке не опишешь. То милицию наведет — дескать, Тимофеич в баньке фальшивые деньги рисует. То дохлую кошку перебросит через забор… А давеча, перед самой кончиной Феденьки, царство ему небесное, что удумал, гнилая кочерыжка. Сам не заявился — боится, небось, соседского парнишку подослал. Так и так, порешил кабанчика прирезать, одолжите тесачок, возверну, мол, с добрым шматком сальца…
В душе у меня заныло, будто там непонятным образом очутился больной зуб.
— Что за тесачок?
— Дед Феденьки с фронта привез. Острый — ужас… Хозяин в баньке был, а я по бабской доброте не отказала… На второй день перехватила Ефима около калитки и спрашиваю тесачок. А этот злодеюга круглит воровские глазища. Что ты, Ларисочка, не брал я, напраслину возводишь. Да и кабанчика, мол, рано резать — пусть жирку нагуляет… Так и пропал ножик, одни ножны и остались…Грешна, муженьку ничего не сказала, побоялась, как бы он не начистил морду ворюге…
Обозначились две зацепки, связанные между собой: соседство деда Ефима с Тимофеичем и судьба чертова гитлеровского кинжала. Плюс — развалился миф о поездках бывшего сексота органов на садовый участок. Зачем он, спрашивается, владельцу обширного подворья на берегу реки на окраине Кимовска?
Молодчаги, ребятишки, круто завернули, — щедро похвалил я в душе изобретательных преступников, только одного не учли — наличие умного сыщика, замаскированного под начальника пожарно-сторожевой слшужбы Росбетона. Как бы им эта оплошка боком не вышла, геморроидной шишкой не вспухла.
Я невольно поглядел в окошко.
За забором, разделяющим два участка, дед кормил собаку. Трепал её за уши, подсовывал в миску куски мяса, а сам нет-нет да поглядывал в сторону соседского домишки. Будто прислушивался к неприятному для него разговору.
— Спасибо за угощение, — поднялся я из-за стола. — Молоко вкуснейшее, давно такого не пробовал. И — за беседу
— Заходьте на сорок дней и… вообще, — всхлипнула вдова, закрыв лицо согнутой в локте рукой.
— Трудно сейчас… работы много…
Женские слезы мигом выбивают меня из состояния равновесия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38