Перед ней светилась лампадка. Такие фигуры святых встречаются на улицах Венеции на каждом шагу.
Тётка Теренция молилась перед этой мадонной каждый вечер, благодаря её за дневную выручку. На этот раз она тоже стала перед ней на колени, сложила руки и стала бормотать молитвы. Я поставил корзины наземь и от нечего делать глядел на мадонну. Тусклый огонь лампадки чуть освещал её подбородок и кончик носа и отражался искоркой в золотом венчике над головой. Вдруг огонек мигнул, почти погас и снова вспыхнул (верно, в лампадку залетела бабочка). Тени пробежали по складкам плаща и скользнули по лицу фигурки. И тут мне показалось, что мадонна похожа на Пульчинеллу!
Я вгляделся пристальней - нет, совсем не похожа. У Пульчинеллы глаза круглые, чёрные, а у мадонны они плоские и продолговатые, как рыбки, притом же голубого цвета. У Пульчинеллы рот оскален, а у мадонны губки сжаты сердечком. А главное - нос: нос у мадонны прямой и коротенький, а у Пульчинеллы - огромный, горбатый, загнутый крючком над верхней губой - не нос, а носище! Так вот какой нос у Пульчинеллы! Я вспомнил его так явственно, что, будь у меня в руках чурбашка и ножик, я тотчас вырезал бы его.
Тут тётка Теренция дёрнула меня за локоть, и мы пошли домой.
Мне пришло в голову, что нос - это самая выдающаяся часть лица. Он торчит впереди всего - впереди щёк, глаз, лба и подбородка. Ведь недаром, когда дерешься, легче всего разбить нос противнику. Когда я был совсем маленький и, случалось, падал ничком, споткнувшись на пороге, я всегда разбивал себе нос.
Вечером, когда тётка Теренция уселась, как всегда, перед огарком и стала раскладывать вырученные монеты в кучки, я принялся рассматривать её нос. Он не был похож на нос Пульчинеллы и ещё меньше - на нос мадонны. Он был длинный и плоский и расширялся книзу, как растоптанный сапог. И всё же он действительно торчал на лице впереди всего - впереди щёк, лба и подбородка.
Хозяйка заметила, что я её рассматриваю.
- Ты что уставился? К деньгам подбираешься, бездельник?
Она стукнула меня подсвечником по голове и отправила спать.
Наутро я разыскал брошенную чурбашку, обтёр с неё пыль и золу и опять попробовал вырезать головку Пульчинеллы. И опять у меня ничего не вышло. На чурбашке под моим ножом возникали непонятные бугры и впадины. Глядя на них, я опять забыл, какой нос у настоящего Пульчинеллы.
В тот день всё валилось у меня из рук. Я не слышал, что говорила мне тётка Теренция. и что приказывали покупатели. Носы владели моим воображением. Засмотревшись на нос старичка лакея, короткий и круглый, как луковка, с ноздрями, открытыми, как слуховые окна, я опрокинул жаровню. Горящие угольки рассыпались по земле и по подолу тётки Теренции. Мне, конечно, попало.
В другой раз, когда к нам подошёл рослый лодочник с носом плоским и скривлённым на сторону, - верно, от удара веслом, - я выронил из рук корзину с мелкой рыбой и, мало того, раздавил ногой несколько рыбешек! Мне опять попало.
Словом, я был так неловок, что хозяйка устала меня колотить. Она громко корила себя за то, что взяла меня в приёмыши. Уж лучше было бы оставить меня подыхать с голоду на улице, чем навязать себе на шею такого дуралея!
Она послала меня в тратторию за кружкой вина и побожилась, что оборвёт мне уши, если я опять натворю что-нибудь.
Я уже шёл обратно, бережно держа перед собой кружку, как вдруг, взглянув искоса в сторону, увидел на одном прилавке человеческие головы! Отрезанные головы, воткнутые на колышки! Я споткнулся и расплескал вино.
Это были не головы, а деревянные болванчики, на которых цирюльник завивает и расправляет парики. Это был прилавок цирюльника. Цирюльник стоял тут же и подстригал бороду какому-то мужчине, сидевшему перед ним на табурете.
Разинув рот, я глядел на болванчики. У них не было ни носов, ни глаз, ни ртов. Они были совсем гладкие и напоминали большие деревянные яйца, насаженные на круглые столбики, как голова насажена на шею.
И в эту минуту я понял, как вырезать головку Пульчинеллы: нужно сначала сделать такой болванчик, похожий на голову, а нос, глаза и рот вырезать уже потом.
Я не помню, как донёс кружку на рынок и досталось ли мне от хозяйки за пролитое вино. Наверное, досталось. Улучив минутку, я опять принялся строгать свою чурбашку. На этот раз ножик слушался меня. Я отрезывал от чурбашки гладкие щепки, сравнивал углы, закруглял дерево со всех сторон. Мало-помалу моя чурбашка становилась похожей на болванчик цирюльника или на круглое яичко. К концу дня я уже держал в руках кукольную головку на круглой шейке. Она была гладкая - до сумерек я не успел вырезать ни носа, ни глаз, ни рта, - но всё-таки это была головка. На ней можно было вырезать личико Пульчинеллы, или личико мадонны, или противное лицо моей хозяйки.
Уходя с рынка, я бережно завернул головку в тряпочку и унёс её с собой. Укладываясь спать, я положил этот узелок в изголовье и, засыпая, думал о том, что я вырежу завтра.
Это завтра и стало тем необыкновенным днем, о котором я так люблю вспоминать.
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ДЕНЬ
В тот день всё шло, как обычно, и всё же - всё было особенное. Стоя на берегу возле рыбачьего причала рядом с тёткой Теренцией и ежась от утренней прохлады, я нащупывал в кармане головку Пульчинеллы и не мог дождаться, когда примусь за работу. Рукам не терпелось поскорее взяться за ножик и ощутить, как его лезвие вонзается в твердое дерево.
Когда мы тащили на рынок корзины с рыбой, я торопился так, что тётка Теренция не поспевала за мной и грозилась переломать мне ноги, если я не пойду тише. Наконец мы на рынке. Товар разложен на обычном месте. Тётка Теренция сидит на своём табурете, и мы едим со сковородки поджаренную рыбу. Моя хозяйка ест медленно; я вижу, как двигаются её челюсти, как шевелится кончик носа, когда она жует. Но мне некогда рассматривать её нос. Я так спешу есть, что давлюсь рыбной костью, и тётка Теренция дает мне тумака в спину, чтобы я откашлялся.
И вот я опять сижу, отвернувшись от моей хозяйки, на коленях у меня деревянная головка, похожая на яичко, в руках - только что отточенный ножик. Я вытираю пальцы о штаны - мне не хочется трогать головку руками, пахнущими рыбой, - и принимаюсь за работу.
Теперь я знал, что нельзя ковырять ножом вкривь и вкось, - это испортило бы головку. Нужно сначала рассчитать, что срезать, а что оставить выпуклым на личике Пульчинеллы. Я отметил ножом на болванчике, где будет нос, где глаза, а где рот, и стал срезать дерево по сторонам носа, - ведь он должен торчать на лице впереди всего.
Лоб, губы и подбородок тоже должны выдаваться вперед, но не так сильно, как нос. А щёки можно срезать поглубже. Но глубже всего нужно вырезать глазные впадины по сторонам носа. И в этих впадинах оставить выпуклыми круглые глаза.
Я думал, вспоминал и работал без устали. Вот уже на моей болвашке возникло личико куклы. В нём ещё нельзя было узнать Пульчинеллу: нос - прямой, угловатый, подбородок - квадратный, а рта и вовсе нет. Но всё же это было личико куклы!
Я сделал нос потоньше, закруглил его как орлиный клюв, вырезал крутые ноздри. У настоящего Пульчинеллы был точно такой же нос!
Я вспомнил, что у людей, когда они смеются, углы рта поднимаются кверху. Я вырезал ротик, изогнутый полумесяцем, и слегка выпяченную нижнюю губу. С каждой отлетавшей стружкой моя головка становилась всё более похожей на настоящего Пульчинеллу!
А когда я закруглил щёки и прорезал глубокие борозды от носа к углам рта, мой Пульчинелла улыбнулся! Это было чудесно! Я и сам рассмеялся: ведь на него нельзя было смотреть без смеха.
Я выдолбил глубокую ямку в шейке Пульчинеллы и надел головку на указательный палец. Потом я завязал на тряпочке два узелка, сунул большой палец в один узелок, а средний - в другой и прикрыл ладонь тряпочкой. Мой Пульчинелла кивнул и задвигал ручками!
У него ещё не было глаз, Я снял головку с пальца и попробовал вырезать глаза, и вдруг - ножик врезался мне в палец, Пульчинелла вырвался у меня из рук и отлетел далеко в сторону, а сам я повалился на землю, оглушенный затрещиной.
- Будешь ты слушаться, когда тебе говорят, дрянной мальчишка? - кричала тётка Теренция. - Что ты там ковыряешь хорошим ножом? Подай сюда ножик! Поверите ли, сударыня, никакого сладу нет с этим негодяем!
Я поднялся с земли. Перед тёткой Теренцией стояла высокая, костлявая старуха в чёрной шали, сложив на животе жёлтые, морщинистые руки. Я её знал: это была старая Барбара, кухарка господина аббата, самая придирчивая и скупая из наших покупательниц. Я и не заметил, как она подошла. Тётка Теренция сунула мне в руки корзину с рыбой.
- Неси, тебе говорят!
Старуха повела на меня серыми, злыми глазами.
- А если он украдет, или потеряет, или рассыплет рыбу? - спросила она густым, как из бочки, голосом. На верхней губе у неё чернели жесткие волоски.
- Что вы, сударыня, как можно? - испугалась моя хозяйка. - Да я ему шею сверну, если он посмеет баловаться! Ступай, бездельник, да смотри ты у меня!
Я взял корзину, подобрал украдкой с земли головку Пульчинеллы и пошёл за старухой. Мне было смешно и весело. Всё вокруг казалось ярким, праздничным и удивительно забавным. Ведь я вырезал настоящего Пульчинеллу! Он лежал у меня в кармане и улыбался своим деревянным ртом! Старуха важно плыла по рынку. Чёрные сережки болтались вдоль её морщинистых щёк. Торговки низко кланялись ей, а она кивала им в ответ, выпятив вперед нижнюю губу как сковородку.
Мне хотелось смеяться, кричать, прыгать козлом. Люди толпились у лавок, суетились, размахивали руками. Никто не знал, что я вырезал Пульчинеллу, ни у кого из них не было такой чудесной игрушки!
Я посасывал порезанный палец, не ощущая боли. Вкус крови даже казался мне приятным. Тётка Теренция отняла у меня ножик, но это не беда. Я достану себе ножик - выпрошу у кого-нибудь, или куплю, или украду! Я ещё вырежу Пульчинелле круглые, весёлые глазки!
Мы прошли переулками на узкий канал, сжатый с двух сторон высокими домами. Видно, здесь жили богатые господа. На балконах висели красивые пёстрые ковры, тяжёлые резные двери выходили на каменные крыльца. Мы поднялись на горбатый мостик.
В это время к одному крыльцу с каменными львами по сторонам подплыла гондола. Гондольер стал крепить причал к расшатанному столбу с золочёной короной на верхушке. На крылечко вышел старый лакей на согнутых худых ногах и помог выйти из гондолы толстому, короткому человечку в чёрной сутане и лиловых чулках.
- Господин аббат приехал! - пробормотала старуха и ускорила шаги.
Мы чуть ли не бегом спустились с мостика, свернули в переулок и вошли во двор. Что это был за двор! Грязный, вонючий, заваленный мусором, покрытый помойными лужами, окруженный сырыми, облупленными стенами!
Старуха подобрала юбки и быстро зашагала к дому. Прямо против ворот было каменное крылечко с неровными, замшелыми ступеньками. Дубовая дверь висела криво на одной петле. Перед ней сидел какой-то бледный мальчишка, держа в руке старый сапог.
- Ступай на кухню, Паскуале! Господин аббат приехал! - крикнула старуха, проходя мимо. Мальчишка высунул ей вслед язык и не двинулся с места.
Мы прошли в угол двора к низенькой дощатой дверце. Старуха сердито толкнула её плечом. На меня пахнуло плесенью. Здесь была подвальная кухня, сырая и тёмная. Низкое окошко, пробитое в стене почти на уровне земли, пропускало мало света. В полумраке я едва разглядел стол, заваленный грязной посудой, большую печь под закопченным колпаком и помятые оловянные миски на полках.
- Ленивый чертёнок! Опять ничего не прибрал! - заворчала старуха, выкладывая рыбу на стол. - Пойдёшь мимо, скажи ему, чтоб тотчас же шёл на кухню, а то плохо ему придётся!
Тут за дверью, ведущей внутрь дома, зашаркали шаги, и дребезжащий голос сказал:
- Барбара, господин аббат тебя зовет!
- Иду! - откликнулась Барбара. Она сунула мне в руки пустую корзину и выпроводила за дверь.
Выйдя на двор, я зажмурился от дневного света.
Мальчишка всё ещё сидел на крылечке, вертя в руках старый сапог. Никогда я ещё не видел такой бледной рожицы и таких светлых волос. Даже брови и ресницы были у него светлые, как солома. Острый нос и узенький рот делали его похожим на цыпленка. Я подошёл к нему. Он скорчил рожу и пропищал:
- Ну что, попало тебе от Барбары?
- Нет, не попало. А тебе уж наверное попадёт. Ступай скорее на кухню, она тебя зовет!
Мальчишка только свистнул и опять занялся сапогом. Рядом с ним на ступеньке лежали стоптанные маленькие башмаки.
- Говорю тебе, ступай на кухню!
- Успею, - сказал мальчишка, и лицо у него стало скучное, как у старика. - Она теперь наверх пошла, к господину аббату. А он её ругает за каждый грош, который она истратила на рынке. И целый час будет ещё ругать.
- Он что - скупой?
- Кто? Аббат? - Мальчишка опять свистнул. - Настоящий скряга! Сам обжирается - и кур жрёт, и индюшек, и пироги, и апельсины… Как только не лопнет! - Мальчишка проглотил слюну. - А нас голодом морит. Барбара хитрая - припрячет корки и косточки и ест их ночью. И старого Гвидо угощает. А мне они ничего не дают. Не буду я им прислуживать!
Он нагнулся над сапогом. Тут я увидел у него в руке ножик. Это был старый ножик с выщербленной ручкой, с почти сточенным лезвием, но, как видно, он был острый. Таким ножом я мог бы вырезать глазки Пульчинелле!
Мальчишка просунул нож между каблуком и подошвой сапога и старался отодрать каблук, но каблук не поддавался.
- Погоди! - я придержал подошву. - Ну, теперь отдирай!
Он рванул ножик, подошва заскрипела, и каблук отвалился на ступеньку. Из него торчали ржавые гвоздики. Мальчишка радостно подхватил его.
- Зачем тебе это? - удивился я.
- Не скажу! - Он засмеялся и замотал головой.
- Ну, дай мне твой ножик. Не надолго. Я кое-что вырежу.
Он спрятал нож за спину.
- Что вырежешь?
- Пульчинеллу! - сказал я. - Я уже вырезал ему нос. Теперь нужно сделать глазки.
- А ты не врешь? Ну-ка, покажи мне твоего Пульчинелллу!
Мне самому не терпелось похвалиться своей работой. Я сунул руку в свой оттопыренный карман, мальчишка так и впился в меня глазами. Но я не вынул головку - нарочно, чтоб его подразнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25