Качество, такие сайты советуют
». О том, что он был первым, разумеется, не напоминал. Несколько столь же подчёркнуто скромных слов сказал и Титов. Им обоим явно хотелось, чтобы этот день был не их праздником, а праздником их товарищей Андрияна Николаева и Павла Поповича, только что вернувшихся из космических полётов, объективно говоря, действительно более сложных, чем предыдущие. И первые космонавты мира всячески старались держаться в тени и делали все от них зависящее, чтобы так оно и получилось.
Впоследствии сам Гагарин не раз замечал, что в его назначении сыграл свою роль элемент случайности. Бессмысленно было бы сейчас, задним числом, дискутировать с этим высказыванием или гадать, чем оно было продиктовано: просто скромностью или действительным убеждением.
Но позднее приходилось слышать и даже читать, будто и задачи такой — выбрать из шести одного (точнее, двух: Гагарина и Титова) — вообще не стояло. Всем, мол, чуть ли не с самого начала было очевидно: только Гагарин — никто другой!.. В действительности у каждого из первой «шестёрки» были свои сильные стороны, свои собственные присущие только ему физиологические, психологические, интеллектуальные преимущества. В частности, некоторые из нас, имевших прямое отношение к подготовке космонавтов, при обсуждении кандидатур на первый полет называли Титова. Так что выбирать — приходилось…
И выбирать, если быть вполне точным и рассматривать всю историю вопроса, даже не из шести, а из нескольких тысяч возможных претендентов. Потому что именно с таким числом молодых лётчиков пришлось на этапе первичного отбора познакомиться авиационным врачам Е.А. Карпову, Н.Н. Туровскому, В.И. Яздовскому и их коллегам, которым было поручено это дело. Постепенно, от этапа к этапу, большинство потенциальных кандидатов отсеялось, и когда первый отряд космонавтов был сформирован, в нем оказалось двадцать человек. Да и из этой двадцатки почти половина по разным причинам в космос так и не слетала.
Так что отбор был! Был, следовательно, и выбор… Конечно, первый космонавт не мог не отдавать себе отчёта в этом.
И в дальнейшем он всегда старался не выделять себя не только из шеренги уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из среды молодых лётчиков, ещё только стремившихся в Центр подготовки. Герой Советского Союза космонавт Ю.Н. Глазков и сейчас вспоминает тёплую, товарищескую поддержку, которую ему оказал Гагарин в ответственную минуту: «…оставалось только собеседование на комиссии. Я, видимо, переволновался, и Юрий Алексеевич очень мягко и ненавязчиво помог мне прийти в себя».
Совершенно не воспринимал Гагарин и молитвенно-почтительного отношения к своей персоне, отношения, категорически исключающего возможность какой бы то ни было шутки по его адресу.
Однажды я был свидетелем того, как ему рассказали, что очередную, входящую в моду девчачью причёску — косички с бантиками вбок — прозвали «полюби меня, Гагарин!». Он очень смеялся, причём смеялся без малейшего оттенка самодовольства (вот, мол, какая популярность, даже причёски в мою честь называют!) или, напротив, уязвлённого самолюбия (как это столь мелочное дело связывают с моим именем!), а смеялся просто. Смеялся, потому что ему было смешно. Как и всем окружающим…
Нет, не загипнотизировала мировая слава этого человека. Устоял он перед ней. Выдержал.
И — что, я думаю, особенно важно — положил этим начало традиции: чтобы никто из наших космонавтов (а их теперь уже, слава богу, около семидесяти) не проявлял склонности к тому, что называется «взбираться на пьедестал». А если такая склонность у кого-то, паче чаяния, все же возникнет, удержался бы. Самостоятельно или с помощью товарищей, но обязательно удержался.
Наверное, сила и значение такого примера по своему нравственному влиянию на людей выходит далеко за пределы космонавтики.
Тренировки подходили к концу.
У нашего шара стали появляться новые посетители — сотрудники Центра подготовки космонавтов и слушатели отряда, не вошедшие в «авангардную шестёрку», но уже наступавшие ей на пятки.
Некоторые из них были повыше ростом, несколько старше годами, да и по профессиональной лётной квалификации имели определённый опыт за плечами.
Владимир Михайлович Комаров, например, окончив лётное училище и прослужив несколько лет в строевой части, поступил в Инженерную военно-воздушную академию. А после академии вновь вернулся на лётную работу, да не на просто лётную, а испытательную! Конечно, за то сравнительно короткое время, в течение которого он испытывал в воздухе авиационное вооружение и оборудование, стать первоклассным лётчиком-испытателем Комаров не мог. Но понять основные принципы испытательной работы, усвоить методику подхода к новой технике он, конечно, успел. Успел в полной мере, в чем мы все убедились, слушая несколько лет спустя его доклад о полёте корабля «Восход», а ещё через некоторое время анализируя действия Владимира Михайловича в непросто сложившемся и, к несчастью, трагически закончившемся полёте первого космического корабля серии «Союз».
Солиднее всех слушателей второй группы выглядел Павел Иванович Беляев. Он и по своему воинскому званию — майор — был в то время старшим из всех будущих космонавтов. И своей морской формой (по мнению компетентных дам, самой красивой из всех существующих) выделялся, так как пришёл в отряд космонавтов из морской авиации. Держал он себя сдержанно, солидно, очень по-взрослому. Недаром почти все его товарищи, обращавшиеся друг к другу, как правило, по именам, Беляева называли чаще по имени и отчеству — Павел Иванович. В число слушателей Центра подготовки космонавтов Беляев пришёл с должности командира эскадрильи. А это, надо сказать, одна пусть не из самых высоких, по, без сомнения, самых ключевых должностей в авиации! В подтверждение сказанного могу привести случай, имевший место ещё во время войны.
Приехавший на один из фронтовых аэродромов старший авиационный начальник подозвал лётчика, исполнявшего обязанности командира эскадрильи, и спросил его, как он посмотрел бы на своё назначение заместителем командира полка. Оба собеседника до войны были лётчиками-испытателями; правда, один из них — испытателем прославленным, а второй — начинающим, но, несмотря на это, в их взаимоотношениях сохранилась определённая коллегиальность, выражающаяся хотя бы в том, что, разговаривая с глазу на глаз, они именовали друг друга не «товарищ генерал» и «товарищ капитан», а по имени-отчеству. Однако на сей раз разговор принял характер несколько неожиданный.
— Ну так как вы, справитесь? — спросил генерал.
— Конечно справлюсь, — ответствовал капитан с ударением на слове «конечно».
— Почему это «конечно»? — поинтересовалось начальство, по-видимому слегка задетое легкомысленной самоуверенностью, проявленной его собеседником в таком серьёзном вопросе как продвижение по службе.
— Да потому что это же проще — работать заместителем командира полка. В авиации трудная должность — Главнокомандующий Военно-Воздушными Силами, он принципиальные вопросы решает, и командир эскадрильи, он эскадрилью в бой водит. А все, кто между ними, получат приказ сверху, раздеталируют его по месту и спускают дальше вниз… Конечно проще.
— Так вы и с моей должностью справились бы?
— А почему бы и нет… Наверное, справился бы.
Как легко догадаться, вся эта беседа в целом и последняя фраза капитана в особенности мало способствовали его дальнейшим служебным успехам. Да и, по существу, он был, конечно, не прав в своих представлениях о характере деятельности начальников промежуточных — между эскадрильей и Военно-Воздушными Силами страны — ступеней. Но во всем, что касается персоны командира эскадрильи, я по сей день с мнением этого несолидного капитана полностью согласен. Командир эскадрильи должен быть хорошим лётчиком, хорошим организатором и хорошим педагогом одновременно — вряд ли есть необходимость раскрывать скобки и перечислять все свойства личности, нужные, чтобы удовлетворить этим трём требованиям. Скажу только об умении владеть собой в сложной обстановке, принять верное решение и уверенно провести его в жизнь — все это Павел Иванович Беляев в полной мере проявил в тот день, когда впервые в истории нашей космонавтики осуществил ручное управление спуском корабля «Восход-2». Хотя, конечно, опыт командования эскадрильей — далеко не единственный возможный путь к обретению этих качеств.
Входили в состав второй группы и А. Леонов, и Б. Волынов, и Е. Хрунов, и Г. Шонин, и В. Горбатко, и другие лётчики, имена которых сейчас известны во всем мире.
Первый инструктор-методист, пришедший в ЦПК (руководители которого, естественно, не собирались особенно долго опираться на «варягов») ещё весной 1960 года, Евстафий Евсеевич Целикин ранее занимал разные командные должности в авиационных учебных заведениях и строевых частях истребительной авиации. Вот уж кто был настоящим — до мозга костей — методистом! Методистом по призванию, а не потому только, что кто-то назначил его на эту должность. Недаром попадавшие ему в руки молодые лётчики входили в строй — это очень тонкое, непростое дело: войти в строй! — так быстро и надёжно. Много лет спустя Ярослав Голованов скажет о методистах Центра подготовки космонавтов: «Методисты — это космонавты, которые не летают». Сказано справедливо, однако я бы уточнил: не летают, но много летали раньше, пусть не на космических кораблях, а на обыкновенных атмосферных летательных аппаратах, но обязательно летали! Во всяком случае, я исключений из этого правила знаю не много.
К сожалению, знакомство с нашим тренажёром у Целикина несколько задержалось по причинам, так сказать, формального порядка: кому-то что-то не до конца ясно было в его биографии.
Во всяком случае, приступив наконец (к самому завершению занятий на тренажёре первой группы космонавтов) к работе, Евстафий Евсеевич уподобил себя известному персонажу «Золотого телёнка» гражданину Гигиенишвили:
— Я бывший князь, а ныне трудящийся Востока. — И добавил: — А что? Конечно же «Востока»…
Возражать не приходилось. Корабль, который теперь совсем уж скоро должен был уйти в космос с человеком на борту, назывался именно так.
…Иван Алексеевич Азбиевич был следующим из собственных инструкторов-методистов ЦПК. Он был знаком мне как лётчик-испытатель, работавший на одном из соседних аэродромов. Однажды мы с ним прожили недели две в одной палате, проходя стационарное медицинское обследование, которому неминуемо подвергаются лётчики, достигшие такого возраста, когда уже не медицинская комиссия должна, если найдёт криминалы в их здоровье, доказывать им, что они больше не могут летать, а, наоборот, сами «перезрелые» лётчики должны доказать комиссии, что ещё могут летать. В тот раз это удалось и Азбиевичу, и мне. Но, по жестоким законам природы, удалось не очень надолго. Во всяком случае, когда мы вновь встретились при подготовке первых космонавтов, то вдобавок к своим лётно-испытательским званиям оба уже обрели, как пишут шахматные обозреватели, неприятную приставку «экс». Но я рад был убедиться, что мой коллега не закис «на заслуженном отдыхе», а вновь нашёл себя в новом, интересном, значительном, имеющем большое будущее деле.
И вот настал день, когда мы смогли сказать:
— Ну вот и все, ребята. Наши с вами дела окончены. Все что надо вы умеете.
Они действительно умели все… Все что можно было проимитировать на тренажёре, и все что мы смогли предусмотреть… Все ли?.. Не раз возвращался я мысленно к этому мучительному вопросу. Прецедентов нет. И авторитетов нет. Никто и никогда этой проблемой до нас не занимался. Кажется, отработали и нормальный одновитковый полет, и ручное управление спуском, и всякие отказы в системах корабля… Вроде бы ничего больше не придумаешь.
И тем не менее — все ли?..
…А вскоре наступил и день экзаменов.
Точнее, первый день, который проходил у нас и был посвящён самому главному элементу подготовки космонавтов — практической работе в космическом корабле, то есть на тренажёре. Второй же день проходил в Центре подготовки космонавтов, где наших подопечных экзаменовали по всем предметам (их набежало довольно много, этих предметов), которые они проходили.
В состав комиссии входили учёные, лётчики, конструкторы, медики — специалисты многих отраслей знания, из совокупности которых возникала — ещё только возникала — космонавтика. Сейчас, в наши дни, готовность к полёту будущих космонавтов проверяют прежде всего уже летавшие космонавты. Тогда такой возможности не было.
Председательствовавший на заседаниях комиссии генерал Каманин вызывает первого экзаменующегося.
— Старший лейтенант Гагарин к ответу готов.
— Занимайте своё место в тренажёре. Задание — нормальный одновитковый полет.
Дальше все пошло спокойнее. И для меня, и для всех участников этой не имевшей прецедентов работы, и, главное, как мне кажется, для самих экзаменующихся. Оно и понятно, вновь возникла обстановка, ставшая за последние месяцы привычной: тот же шар, те же тумблеры, ручки и приборы, положения и показания которых требуется проверить, та же процедура «пуска», тот же еле заметно ползущий глобус…
Нормальный одновитковый полет все испытуемые выполнили безукоризненно. Так же успешно справились они все и с имитацией ручного управления спуском. Потом пошли «особые случаи». Члены комиссии вошли во вкус, вопрос следовал за вопросом — один другого заковыристей.
Андриян Николаев на вопрос одного из экзаменаторов, что он будет делать при каком-то, не помню уж сейчас точно каком именно, отказе, без малейшего замешательства ответил:
— Прежде всего — сохранять спокойствие.
В этом ответе было все: и действительно разумная рекомендация, пригодная для любой ситуации космического полёта, и, наверное, умелый «экзаменационный» манёвр, дающий некоторое время для раздумий (действительно, через несколько секунд Николаев дал совершенно верный ответ), а главное, в этом ответе был весь Андриян с его невозмутимостью и завидным умением держать свои эмоции в кулаке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Впоследствии сам Гагарин не раз замечал, что в его назначении сыграл свою роль элемент случайности. Бессмысленно было бы сейчас, задним числом, дискутировать с этим высказыванием или гадать, чем оно было продиктовано: просто скромностью или действительным убеждением.
Но позднее приходилось слышать и даже читать, будто и задачи такой — выбрать из шести одного (точнее, двух: Гагарина и Титова) — вообще не стояло. Всем, мол, чуть ли не с самого начала было очевидно: только Гагарин — никто другой!.. В действительности у каждого из первой «шестёрки» были свои сильные стороны, свои собственные присущие только ему физиологические, психологические, интеллектуальные преимущества. В частности, некоторые из нас, имевших прямое отношение к подготовке космонавтов, при обсуждении кандидатур на первый полет называли Титова. Так что выбирать — приходилось…
И выбирать, если быть вполне точным и рассматривать всю историю вопроса, даже не из шести, а из нескольких тысяч возможных претендентов. Потому что именно с таким числом молодых лётчиков пришлось на этапе первичного отбора познакомиться авиационным врачам Е.А. Карпову, Н.Н. Туровскому, В.И. Яздовскому и их коллегам, которым было поручено это дело. Постепенно, от этапа к этапу, большинство потенциальных кандидатов отсеялось, и когда первый отряд космонавтов был сформирован, в нем оказалось двадцать человек. Да и из этой двадцатки почти половина по разным причинам в космос так и не слетала.
Так что отбор был! Был, следовательно, и выбор… Конечно, первый космонавт не мог не отдавать себе отчёта в этом.
И в дальнейшем он всегда старался не выделять себя не только из шеренги уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из среды молодых лётчиков, ещё только стремившихся в Центр подготовки. Герой Советского Союза космонавт Ю.Н. Глазков и сейчас вспоминает тёплую, товарищескую поддержку, которую ему оказал Гагарин в ответственную минуту: «…оставалось только собеседование на комиссии. Я, видимо, переволновался, и Юрий Алексеевич очень мягко и ненавязчиво помог мне прийти в себя».
Совершенно не воспринимал Гагарин и молитвенно-почтительного отношения к своей персоне, отношения, категорически исключающего возможность какой бы то ни было шутки по его адресу.
Однажды я был свидетелем того, как ему рассказали, что очередную, входящую в моду девчачью причёску — косички с бантиками вбок — прозвали «полюби меня, Гагарин!». Он очень смеялся, причём смеялся без малейшего оттенка самодовольства (вот, мол, какая популярность, даже причёски в мою честь называют!) или, напротив, уязвлённого самолюбия (как это столь мелочное дело связывают с моим именем!), а смеялся просто. Смеялся, потому что ему было смешно. Как и всем окружающим…
Нет, не загипнотизировала мировая слава этого человека. Устоял он перед ней. Выдержал.
И — что, я думаю, особенно важно — положил этим начало традиции: чтобы никто из наших космонавтов (а их теперь уже, слава богу, около семидесяти) не проявлял склонности к тому, что называется «взбираться на пьедестал». А если такая склонность у кого-то, паче чаяния, все же возникнет, удержался бы. Самостоятельно или с помощью товарищей, но обязательно удержался.
Наверное, сила и значение такого примера по своему нравственному влиянию на людей выходит далеко за пределы космонавтики.
Тренировки подходили к концу.
У нашего шара стали появляться новые посетители — сотрудники Центра подготовки космонавтов и слушатели отряда, не вошедшие в «авангардную шестёрку», но уже наступавшие ей на пятки.
Некоторые из них были повыше ростом, несколько старше годами, да и по профессиональной лётной квалификации имели определённый опыт за плечами.
Владимир Михайлович Комаров, например, окончив лётное училище и прослужив несколько лет в строевой части, поступил в Инженерную военно-воздушную академию. А после академии вновь вернулся на лётную работу, да не на просто лётную, а испытательную! Конечно, за то сравнительно короткое время, в течение которого он испытывал в воздухе авиационное вооружение и оборудование, стать первоклассным лётчиком-испытателем Комаров не мог. Но понять основные принципы испытательной работы, усвоить методику подхода к новой технике он, конечно, успел. Успел в полной мере, в чем мы все убедились, слушая несколько лет спустя его доклад о полёте корабля «Восход», а ещё через некоторое время анализируя действия Владимира Михайловича в непросто сложившемся и, к несчастью, трагически закончившемся полёте первого космического корабля серии «Союз».
Солиднее всех слушателей второй группы выглядел Павел Иванович Беляев. Он и по своему воинскому званию — майор — был в то время старшим из всех будущих космонавтов. И своей морской формой (по мнению компетентных дам, самой красивой из всех существующих) выделялся, так как пришёл в отряд космонавтов из морской авиации. Держал он себя сдержанно, солидно, очень по-взрослому. Недаром почти все его товарищи, обращавшиеся друг к другу, как правило, по именам, Беляева называли чаще по имени и отчеству — Павел Иванович. В число слушателей Центра подготовки космонавтов Беляев пришёл с должности командира эскадрильи. А это, надо сказать, одна пусть не из самых высоких, по, без сомнения, самых ключевых должностей в авиации! В подтверждение сказанного могу привести случай, имевший место ещё во время войны.
Приехавший на один из фронтовых аэродромов старший авиационный начальник подозвал лётчика, исполнявшего обязанности командира эскадрильи, и спросил его, как он посмотрел бы на своё назначение заместителем командира полка. Оба собеседника до войны были лётчиками-испытателями; правда, один из них — испытателем прославленным, а второй — начинающим, но, несмотря на это, в их взаимоотношениях сохранилась определённая коллегиальность, выражающаяся хотя бы в том, что, разговаривая с глазу на глаз, они именовали друг друга не «товарищ генерал» и «товарищ капитан», а по имени-отчеству. Однако на сей раз разговор принял характер несколько неожиданный.
— Ну так как вы, справитесь? — спросил генерал.
— Конечно справлюсь, — ответствовал капитан с ударением на слове «конечно».
— Почему это «конечно»? — поинтересовалось начальство, по-видимому слегка задетое легкомысленной самоуверенностью, проявленной его собеседником в таком серьёзном вопросе как продвижение по службе.
— Да потому что это же проще — работать заместителем командира полка. В авиации трудная должность — Главнокомандующий Военно-Воздушными Силами, он принципиальные вопросы решает, и командир эскадрильи, он эскадрилью в бой водит. А все, кто между ними, получат приказ сверху, раздеталируют его по месту и спускают дальше вниз… Конечно проще.
— Так вы и с моей должностью справились бы?
— А почему бы и нет… Наверное, справился бы.
Как легко догадаться, вся эта беседа в целом и последняя фраза капитана в особенности мало способствовали его дальнейшим служебным успехам. Да и, по существу, он был, конечно, не прав в своих представлениях о характере деятельности начальников промежуточных — между эскадрильей и Военно-Воздушными Силами страны — ступеней. Но во всем, что касается персоны командира эскадрильи, я по сей день с мнением этого несолидного капитана полностью согласен. Командир эскадрильи должен быть хорошим лётчиком, хорошим организатором и хорошим педагогом одновременно — вряд ли есть необходимость раскрывать скобки и перечислять все свойства личности, нужные, чтобы удовлетворить этим трём требованиям. Скажу только об умении владеть собой в сложной обстановке, принять верное решение и уверенно провести его в жизнь — все это Павел Иванович Беляев в полной мере проявил в тот день, когда впервые в истории нашей космонавтики осуществил ручное управление спуском корабля «Восход-2». Хотя, конечно, опыт командования эскадрильей — далеко не единственный возможный путь к обретению этих качеств.
Входили в состав второй группы и А. Леонов, и Б. Волынов, и Е. Хрунов, и Г. Шонин, и В. Горбатко, и другие лётчики, имена которых сейчас известны во всем мире.
Первый инструктор-методист, пришедший в ЦПК (руководители которого, естественно, не собирались особенно долго опираться на «варягов») ещё весной 1960 года, Евстафий Евсеевич Целикин ранее занимал разные командные должности в авиационных учебных заведениях и строевых частях истребительной авиации. Вот уж кто был настоящим — до мозга костей — методистом! Методистом по призванию, а не потому только, что кто-то назначил его на эту должность. Недаром попадавшие ему в руки молодые лётчики входили в строй — это очень тонкое, непростое дело: войти в строй! — так быстро и надёжно. Много лет спустя Ярослав Голованов скажет о методистах Центра подготовки космонавтов: «Методисты — это космонавты, которые не летают». Сказано справедливо, однако я бы уточнил: не летают, но много летали раньше, пусть не на космических кораблях, а на обыкновенных атмосферных летательных аппаратах, но обязательно летали! Во всяком случае, я исключений из этого правила знаю не много.
К сожалению, знакомство с нашим тренажёром у Целикина несколько задержалось по причинам, так сказать, формального порядка: кому-то что-то не до конца ясно было в его биографии.
Во всяком случае, приступив наконец (к самому завершению занятий на тренажёре первой группы космонавтов) к работе, Евстафий Евсеевич уподобил себя известному персонажу «Золотого телёнка» гражданину Гигиенишвили:
— Я бывший князь, а ныне трудящийся Востока. — И добавил: — А что? Конечно же «Востока»…
Возражать не приходилось. Корабль, который теперь совсем уж скоро должен был уйти в космос с человеком на борту, назывался именно так.
…Иван Алексеевич Азбиевич был следующим из собственных инструкторов-методистов ЦПК. Он был знаком мне как лётчик-испытатель, работавший на одном из соседних аэродромов. Однажды мы с ним прожили недели две в одной палате, проходя стационарное медицинское обследование, которому неминуемо подвергаются лётчики, достигшие такого возраста, когда уже не медицинская комиссия должна, если найдёт криминалы в их здоровье, доказывать им, что они больше не могут летать, а, наоборот, сами «перезрелые» лётчики должны доказать комиссии, что ещё могут летать. В тот раз это удалось и Азбиевичу, и мне. Но, по жестоким законам природы, удалось не очень надолго. Во всяком случае, когда мы вновь встретились при подготовке первых космонавтов, то вдобавок к своим лётно-испытательским званиям оба уже обрели, как пишут шахматные обозреватели, неприятную приставку «экс». Но я рад был убедиться, что мой коллега не закис «на заслуженном отдыхе», а вновь нашёл себя в новом, интересном, значительном, имеющем большое будущее деле.
И вот настал день, когда мы смогли сказать:
— Ну вот и все, ребята. Наши с вами дела окончены. Все что надо вы умеете.
Они действительно умели все… Все что можно было проимитировать на тренажёре, и все что мы смогли предусмотреть… Все ли?.. Не раз возвращался я мысленно к этому мучительному вопросу. Прецедентов нет. И авторитетов нет. Никто и никогда этой проблемой до нас не занимался. Кажется, отработали и нормальный одновитковый полет, и ручное управление спуском, и всякие отказы в системах корабля… Вроде бы ничего больше не придумаешь.
И тем не менее — все ли?..
…А вскоре наступил и день экзаменов.
Точнее, первый день, который проходил у нас и был посвящён самому главному элементу подготовки космонавтов — практической работе в космическом корабле, то есть на тренажёре. Второй же день проходил в Центре подготовки космонавтов, где наших подопечных экзаменовали по всем предметам (их набежало довольно много, этих предметов), которые они проходили.
В состав комиссии входили учёные, лётчики, конструкторы, медики — специалисты многих отраслей знания, из совокупности которых возникала — ещё только возникала — космонавтика. Сейчас, в наши дни, готовность к полёту будущих космонавтов проверяют прежде всего уже летавшие космонавты. Тогда такой возможности не было.
Председательствовавший на заседаниях комиссии генерал Каманин вызывает первого экзаменующегося.
— Старший лейтенант Гагарин к ответу готов.
— Занимайте своё место в тренажёре. Задание — нормальный одновитковый полет.
Дальше все пошло спокойнее. И для меня, и для всех участников этой не имевшей прецедентов работы, и, главное, как мне кажется, для самих экзаменующихся. Оно и понятно, вновь возникла обстановка, ставшая за последние месяцы привычной: тот же шар, те же тумблеры, ручки и приборы, положения и показания которых требуется проверить, та же процедура «пуска», тот же еле заметно ползущий глобус…
Нормальный одновитковый полет все испытуемые выполнили безукоризненно. Так же успешно справились они все и с имитацией ручного управления спуском. Потом пошли «особые случаи». Члены комиссии вошли во вкус, вопрос следовал за вопросом — один другого заковыристей.
Андриян Николаев на вопрос одного из экзаменаторов, что он будет делать при каком-то, не помню уж сейчас точно каком именно, отказе, без малейшего замешательства ответил:
— Прежде всего — сохранять спокойствие.
В этом ответе было все: и действительно разумная рекомендация, пригодная для любой ситуации космического полёта, и, наверное, умелый «экзаменационный» манёвр, дающий некоторое время для раздумий (действительно, через несколько секунд Николаев дал совершенно верный ответ), а главное, в этом ответе был весь Андриян с его невозмутимостью и завидным умением держать свои эмоции в кулаке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49