Пускай теперь потрудится товарищ Левитан.
В какой-то степени подобные послестартовые эмоции могли подтолкнуть освободившихся участников пуска к ближайшему источнику информации о последующем ходе дел — ко «Второй гостинице».
Но, конечно, лишь в какой-то степени.
Пуск, состоявшийся 12 апреля 1961 года, был особый! В сравнение с ним не шёл ни один из предыдущих, да, пожалуй, и последующих стартов. И настроение, и эмоциональное состояние всех, кто был на космодроме, не позволяли ни одному из них, сделав дело, разойтись по своим углам.
Все собрались на площадке перед «Второй гостиницей». И, оказывается, вся информация, поступавшая в «телефонную» комнату, мгновенно, практически одновременно, доходила до множества людей, стоявших на улице… Каким образом? По каким каналам? Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос. Могу только отнести его к разряду ещё не разгаданных тайн космоса.
Когда лидеры нашей космической программы появились на крыльце, они увидели перед собой множество людей, каждый из которых вложил свой собственный, личный вклад в общее дело, нёс всю полноту ответственности за него, — словом, был не «винтиком» (существовало когда-то такое недоброй памяти определение), а личностью… И вся эта большая группа людей взорвалась — буквально взорвалась — криками. Разобрать, кто что кричал, было трудно. Кое-где пробивалось «Ура!», но все прочие слова терялись в общем гуле. Наверное, по числу децибел этот гул ненамного уступал шуму стартующей ракеты-носителя. Ну а сила душевных переживаний человеческих — какими децибелами измерить её?..
На площадке возник стихийный митинг — короткий, но очень эмоционально насыщенный. Говорили возбуждённо, сбивчиво, не всегда гладко. Но насколько же этот импровизированный митинг был сильнее любого размеренного и распланированного собрания с аккуратными ораторами, читающими по бумажке свои заранее подготовленные речи!
…Короткий путь по раскалившейся к середине дня степи — и мы на «десятой площадке», то есть в посёлке Тюра-Там, будущем городе Ленинске, на окраине которого находится аэродром.
Здесь происходит нечто вроде парада. Перед деревянной, кустарно сколоченной трибуной проходят по-разному одетые, выстроившиеся не по ранжиру, обладающие далеко не блестящей строевой выправкой люди. Но почему же этот парад производит на меня такое впечатление? И добро бы только на меня, человека, в парадном деле, скажем прямо, малоэрудированного, а посему весьма нетребовательного. Однако и стоящий в нескольких шагах маршал Москаленко не скрывает волнения. Когда прохождение закончится, он сравнит его с военными парадами на Красной площади, которыми не раз командовал, причём сравнит, так сказать, на равных…
Перед отлётом состоялся обед, который трудно было назвать вполне торжественным единственно по той причине, что протекал он в темпе несколько форсированном: Королев, да и все его спутники торопились к месту посадки «Востока».
После первого тоста — «За успех!» — Сергей Павлович, выпив шампанское, с размаху хлопнул свой красивый хрустальный бокал об пол — отдал дань старинному обычаю. Во все стороны веером полетели звонкие блестящие осколки, и многие присутствующие уж было размахнулись, чтобы последовать эффектному примеру Главного конструктора, но были упреждены торопливой репликой одного из руководителей космодромного хозяйства:
— Главному конструктору можно, но нам, товарищи, не надо!..
Его нетрудно было понять: мы трахнем бокалы, поедим, попьём и улетим. А кто будет списывать сервиз?.. То-то же!
Как в полусне проходил для всех нас этот день.
Всего несколько часов назад мы у подножия ракеты обнимали Гагарина и желали ему счастливого пути — пути, по которому не проходил ещё ни один человек на свете.
И вот позади долгое ожидание старта, сам старт, пунктир сообщений о полёте «Востока» вокруг земного шара, сообщение о благополучной посадке, импровизированный митинг на космодроме, столь же импровизированный парад…
Мы летим на том же Ил-14, на котором две недели назад прибыли на космодром. Летим к месту посадки Гагарина.
После пережитых треволнений, а отчасти и после весьма полноценного обеда, которым нас угостили напоследок на космодроме, клонит ко сну. И, кажется, не одного меня: в соседнем кресле клюёт носом Олег Ивановский. Внезапно по ассоциации вспоминается продуктивная деятельность «высокой комиссии», участниками которой мы оба были несколько дней назад, и меня тянет на признания.
— Знаешь, — говорю я, — а ведь это, будь оно неладно, число — сто двадцать пять — я Юре сказал. И записал ему. Чтобы в случае чего сразу перед глазами было… В тот же вечер сказал…
Ивановский немедленно вышел из состояния дремоты, посмотрел на меня несколько секунд каким-то странным взглядом и тихим голосом произнёс:
— Я тоже…
Утро 13 апреля. Потом, просматривая в Москве вышедшие за время нашего отсутствия газеты, мы поняли, что творилось в этот день в мире! Какой резонанс получил первый полет человека в космос!
Породил этот резонанс и некоторые симпатичные преувеличения. На стихийно возникшей 12 апреля 1961 года в Москве демонстрации через Красную площадь прошла группа студентов с несколько максималистским плакатом: «Все — в космос!» Даже Сергей Павлович Королев несколько дней спустя отдал известную дань подобным настроениям, заметив, правда, полушутя, что пройдёт совсем немного лет — и в космос будут летать все желающие по профсоюзным путёвкам. Конечно, это была шутка, но шутка, очень отвечавшая общему настроению.
У меня сохранились два номера газеты «Правда» от 12 апреля 1961 года — две разные газеты за одно число: обычный, нормальный выпуск и выпуск экстренный. В первом — постановление «О мерах по улучшению координации научно-исследовательских работ», обмен посланиями между председателем Совета Министров СССР и королём Йеменского Мутаваккилийского королевства, новые правила приёма в вузы и техникумы… И сразу после этого — экстренный выпуск: «Свершилось великое событие. Впервые в истории человек осуществил полет в космос!..». И тут же под грифом «Молния» — с телеграфной ленты": «Америка ждала этого события. Крупнейшие американские учёные предсказывали: вот-вот русские пошлют человека в космос, у них все готово…» Отклики из Франции, из других стран… Все это мы прочитали назавтра — наверное, позже всех других читателей нашей прессы.
Но сейчас, в это утро, мы сидим в просторной комнате на втором этаже уютного коттеджа. За окном весенняя Волга. Настроение у всех, насколько я ощущаю, складывается из двух основных компонентов. Во-первых, это успокоение и радость по поводу того, что Юра живой и невредимый, с новенькими майорскими погонами на плечах сидит перед нами. Да, для безопасности его полёта было предпринято все, что можно. Но всё ли мы знали о сюрпризах, которые способен преподнести космос?.. В то ясное утро 13 апреля наименее дальновидным из нас начинало казаться, что теперь-то уж можно с полной уверенностью, порождённой результатами проведённого уникального эксперимента, сказать: да, знаем все, предусмотрели все, никаких сюрпризов для нас в запасе у космоса нет… Опровергнуть это оптимистическое заключение космос постарался в будущем. А в то утро радость за благополучие Юры ощущалась ничем не омрачённой.
Второй компонент настроения, господствовавшего в коттедже на берегу Волги, был чисто деловой. В авиации работа лётчика не заканчивается посадкой, он должен ещё отчитаться о выполненном полёте. Тем более необходим детальный — до последней мелочи — отчёт после такого полёта, какой выполнил вчера Гагарин.
И он отчитывается — спокойно, последовательно, даже как-то подчёркнуто старательно; словом, точно в той самой тональности, к которой мы привыкли за время работы с первой группой космонавтов.
Выясняется, что он все, что нужно, заметил, ничего не забыл, внимательно следил за работой оборудования корабля. Например, обнаружив в, казалось бы, самый эмоционально острый момент, непосредственно перед стартом, что разговоры на Земле съели почти весь запас ленты в магнитофоне и что её поэтому может не хватить на время полёта, по собственной инициативе перемотал ленту — благо ранее записанные на ней предстартовые разговоры, конечно, были зафиксированы на лентах наземных магнитофонов. Словом, думал, рассуждал, наблюдал.
Всех, разумеется, очень интересовало, как перенёс космонавт явление невесомости, — пожалуй, единственный фактор космического полёта, который практически невозможно в полном объёме воспроизвести на Земле. Нет, уверенно ответил Гагарин, никаких неудобств от явления невесомости он не ощущал. Чувствовал себя все время полёта очень хорошо.
— Ну, это за полтора часа… — пробурчал про себя Парин.
И, как показало будущее, был прав. Адаптация человеческого организма к длительному пребыванию в состоянии невесомости, а затем — об этом мы узнали ещё позднее — его реадаптация на Земле оказались едва ли не самыми сложными проблемами космической биологии и медицины. Даже сегодня, после десятков космических полётов, наука не может утверждать, что знает в этой области все.
— Иначе и быть не могло, — сказал Василий Васильевич Парин после появления первых сигналов о вестибулярных нарушениях, испытанных космонавтами в первых же более или менее длительных полётах. — Ведь все живое на Земле эволюционировало в течение миллионов лет при наличии гравитации, веса. Это запрограммировано в нас прочно. Не может организм любого существа никак не реагировать на исчезновение столь мощного, генетически привычного фактора.
Но Гагарин, пробыв в невесомости менее полутора часов, естественно, никаких признаков дискомфорта, не говоря уж об ухудшении самочувствия, обнаружить не мог. Эти признаки проявляются позднее.
Очень интересно рассказывал он про то, как выглядит Земля из космоса. Сейчас все это — и о непривычной нам дугообразной форме горизонта, и о голубой полоске над ним, и о мгновенных, без сумерек, переходах дня в ночь и ночи в день — уже многократно рассказано. А космонавтом А. Леоновым даже изображено на холсте. Но слушать про это впервые было на редкость интересно. Возникали ассоциации с произведениями научно-фантастической классики — не зря, оказывается, она была на космодроме в таком ходу.
Вопросы сыпались один за другим. Каждый интересовался работой «своей» системы. Каждому было важно узнать, насколько оправдало себя то, что было внесено в технику и методику космического полёта по его, спрашивающего, инициативе.
Слушая ответы Гагарина, я поймал себя на том, что поражаюсь не столько тому немногому, что оказалось в какой-то мере неожиданным, сколько тому, как этого неожиданного мало. Просто потрясающе мало!
Через несколько дней Гагарина сравнили с Колумбом, но ведь Колумб плыл наугад, не зная, куда движется, вернее, имея на сей счёт ошибочное представление: рассчитывал приплыть в Индию, а открыл — Америку.
Гагарин, а прежде всего, конечно, люди, отправившие его в космос, достоверно знали: что, как и когда произойдёт. Весь полет от начала до конца был детально, до последней мелочи, расписан. Сам космонавт через несколько дней после полёта сказал одному из своих учителей: «Все было в точности так, как вы мне расписали. Будто вы там уже побывали до меня».
И в этом смысле можно сказать, что главная новость, открывшаяся в полёте «Востока», заключалась в том, что никаких новостей в нем не состоялось.
О первом полёте человека в космос много говорили и писали как о торжестве конструкторской мысли, воли, мужества, отваги космонавта, и все это было справедливо. Но сюда следовало бы добавить и торжество научного предвидения.
Кстати, сам Гагарин сопоставлений своей персоны с великими мужами прошлого не любил. Отдавал себе отчёт в том, что здесь сгоряча возможны переборы, которые потом, когда страсти поостынут, будут звучать не совсем так, как было задумано самими «сопоставителями». Увидев шутливый рисунок, на котором он был изображён стоящим у доски и назидательно читающим лекцию о космическом полёте Герберту Уэллсу, Алексею Толстому и Жюлю Верну — вот, мол, все, оказывается, не так, как у вас написано, — Юра недовольно поморщился: «А то без меня они, бедные, не справились…»
…Когда с деловой частью заседания — последнего заседания Государственной комиссии по космическому кораблю «Восток» — было покончено, начались приветствия и подношения даров, так сказать, официального характера. Космонавт узнал, что отныне он не только носитель воинского звания майора, но и заслуженный мастер спорта, и военный лётчик уже не третьего, а первого класса.
Гагарин воспринимал все эти знаки признания и благодарил за них сдержанно, достойно, с нескрываемым удовлетворением, но без буйных проявлений восторга, подобных тем, которые демонстрируют, скажем, забившие гол футболисты. Да, природным тактом этот молодой человек оказался одарён очень щедро!
— Смотрите, Юра, — сказал я ему в перерыве, — скольких радостей жизни вы лишились: радости от получения звания капитана, от звания лётчика второго класса, от звания мастера спорта…
Ему такой взгляд на вещи понравился:
— А ведь верно!..
Впрочем, если, как было сказано, чувство юмора не изменяло Гагарину перед самым полётом, неудивительно, что уж после полёта оно тем более сохранилось. Столь же весело воспринял он замечание одного из своих товарищей — будущих космонавтов — о том, что, мол, когда-то, в дореволюционные времена, среди пышных титулов провинциальных цирковых борцов был и такой: чемпион мира и его окрестностей. Теперь это звание можно воспринимать всерьёз — Гагарин его честно заработал.
Что говорить — все основания для веселья были налицо!
Но особенно долго предаваться ему не пришлось. Программа дня была плотная. После короткого перерыва Гагарина усадили просматривать вопросы, подготовленные журналистами, ожидавшими пресс-конференции на первом этаже коттеджа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49