Алексей Горов, когда шел в военкомат призываться, ни о чем другом, кроме «истребиловки», не думал. Летчик-истребитель – сам себе голова. И свинца принимает сполна один, и золота… А на бомбардировщике всю музыку создает экипаж. Скажем, на борту «пешки» – три человека, целый колхоз. Кто – холостяк, кто – женатик, одному нравятся блондинки, другому бы грибков на закусь – разные люди. А экипаж Георгия Павловича год воюет в одном составе, сплочен, един – боевая семья. И летчик и штурман – Герои.
– Базируетесь в Ростове? – продолжил Горов объяснение, несколько смягчившись к лейтенанту Гранишеву, поскольку теперь и летчикам, и эскадрильи, и этому приблудышу должно быть ясно, как в Р. относятся к Горову. Замухрышку не дадут, вот как. Не Сусанина выделяют, а экипаж Героя, гвардии майора.
– Под Ростовом… Станция Верблюд. Садиться буду в Ростове,
– Полк боевой? Действующий?
– Сталинградский. Сталинградский, ордена Красного Знамени,. А ваш?
– Пока не знаю… Не прописан!.. Должность?
– Командир звена.
– Товарищ командир звена, ставлю вас замыкающим.
– Есть, замыкающим! – без выражения отозвался Павел.
Горов, по-своему поняв лейтенанта, счел нужным пояснить:
– Замыкающий танцор на сцене самый ловкий, то же летчик в строю. Согласны?
Гранищев ответить не успел. «Чиркавый!» – издали кричал представитель политотдела, спеша к заждавшимся дальневосточникам с радостной вестью: комэска Чиркавый, так неудачно стартовавший из Р., вступил в дело и за успешный воздушный бой получил благодарность лично от командующего товарища Новикова.
– Маршала авиации Новикова, – немедленно уточнил Житников и, слегка вскинув голову, испытующе пройдясь по лицам товарищей, задержался на фронтовике-лейтенанте, с которым ночью под голой яблонькой слушал соловья. Слушал, не шевелясь, плохо различая лейтенанта, тоже замершего, испытывая желание открыть ему «формулу поколения»… Именно его, боевого летчика, призывал он сейчас по достоинству оценить удивительное, если вдуматься, сочетание слов: «маршал… авиации» – звание, коего первым из всех авиаторов Отечества удостоен их командующий товарищ Новиков А. А. «Герой – История» – в новом свете представал перед сержантом масштаб его формулы, равно применимой и к рядовому воздушному бойцу, и к высшему авиационному начальнику. Он жалел, что не открылся лейтенанту ночью. Грозный гул близкого сражения слышался Егору. Там неунывающий Афанасий Семенович уже заявил о себе. Чем черт не шутит, заявят о себе и другие.
– Маршала авиации Новикова, – охотно принял поправку инструктор политотдела; подсказкой, нетерпеливо сделанной, и выражением очень молодого, в небе мужавшего лица сержант-дальневосточник – в отличие от летчика, объяснявшего способ счисления пути, – располагал к себе инструктора, внушал ему симпатию.
– Наш Чиркавый! – объявил Житников, гордясь перед лейтенантом своим знакомством с удалым Афанасием Семеновичем.
– С лидером мороки много, – отозвался наконец Павел на вопрос Горова. – То скорость его не устраивает, то строй, – повторил он слова Баранова. – Лучше на себя рассчитывать… Замыкающим так замыкающим!
Козырнув капитану, улыбнулся Житникову и потопал к своему «ЯКу», заботливо пристроенному возле КП.
– Наш Чиркавый, наш, – задумчиво повторял Горов. Мгновенный, истинно фронтовой перелом в судьбе истребителя, его новый быстрый взлет давал богатую пищу воображению.
Мечтам, однако, предаваться было некогда, с КП последовала очередная вводная: вместо пятнадцатиминутной готовности – отбой.
Что стряслось?
Вот что: командиром лидера назначен не гвардии майор, а гвардии младший лейтенант.
Не кавалер Золотой Звезды, а кавалер Красной Звезды.
Гвардии младший лейтенант поведет… капитана!
Горов был обескуражен.
Сунув руки в нагрудные карманы не до конца застегнутой куртки, он отвернулся от летчиков, сильно вдавив каблук в сырую землю.
Новость совершенно выбила его из колеи.
Ему расхотелось встречаться с лидером.
Он плохо себе представлял, как, собственно, все это произойдет. Кто кому будет докладывать? Капитан – гвардии младшему лейтенанту? Тянуться перед ним? «Есть», «слушаюсь», «так точно»?..
Велев всем безотлучно находиться при самолетах, Горов сам пошел выяснять обстановку. Черт знает что!.. Амет-хана пропускают без звука, а их мурыжат, как будто они по маршруту никогда не ходили… Пример Амет-хана, снискавшего в боях такую славу, что теперь для него не существовало никаких преград, звал Алексея вперед, опыт травленого лиса Чиркавого, потерпевшего на пути в Ростов жестокое фиаско и чудом поднявшегося вновь, взывал к благоразумию. Он чувствовал себя между двумя фронтовиками на перепутье, чью сторону принять, не знал. Вид у капитана, когда он пришел на КП, был такой, что с ним посчитались. Вошли в его положение, стали объяснять: на самолете Героя – неисправность, забарахлил правый мотор. Другую «пешку», выделенную про запас, пришлось «вывешивать», поднимать на «козелки», – матчасть фронтовая, поношенная. Чтобы выдержать сроки, поставленные для перегонки свыше, задействовали полк, квартирующий в стороне от Р. Хуторяне отрядили экипаж, вчера прилетевший с Северо-Западного фронта. Да, трубили там одни, как бобики. Весна, пехота убирает вытаявшие трупы, а воздушный разведчик работает: надо знать, что готовит немец. Командир – гвардии младший лейтенант Дралкин, лучший разведчик части, произвел более пятидесяти боевых вылетов, дважды орденоносец… «Вчера прилетел, когда же он карты на Ростов поклеил? Маршрут изучил?» – «Разведчик в форме, торжества его не коснулись, то есть ни в одном глазу, что также приходилось учитывать…»
Вместо Героя его и поставили.
Пятьдесят боевых вылетов – цифра.
Серьезная цифра!
«Он будет здесь садиться?» – спросил Горов, вскинув голову, выжидая. «А какая в том необходимость? – ответили капитану. – Пока сядет, дозаправится, тары-бары, время уйдет. График перегонки жесткий, возможен повторный рейс. Так что арканьте лидера на кругу, берите его в шенкеля и – в дамки!..»
Вслепую, понял Горов, не зная, хочет ли он все-таки встречаться с гвардии младшим лейтенантом Дралкиным. Или пусть уж он, лидер, всю полноту ответственности берет на себя?
Вслепую… Не обговорив порядка сбора, роспуска, условных сигналов.
Полная дальность, семьсот километров. Нет, так дело не пойдет!
Маршрут надлежит обсудить с экипажем совместно. – «Штурман экипажа – гвардии старший лейтенант, – дали справку Горову. – Водил полковую колонну. За последнюю разведку на Северо-Западном фронте получил „боевика“, орден вручил командующий лично… Выдвинут на должность штурмана АЭ».
Баланс: командир экипажа – младшой, штурман – старлей, сумма звездочек – капитанская… Плюс фронтовой опыт. Богатый фронтовой опыт. Снова засомневался Горов.
Какая-то неловкость в его встрече, объяснениях с гвардии младшим лейтенантом существует. Он перед ним – мальчик, которого не рискуют выпускать без няни…
Настаивать на своем, качать права – не значит ли выглядеть смешным в глазах фронтовиков? Но все же с кем идем-то? Летчик, штурман – что за люди? На не кошенный с прошлого лета луг, изборожденный колесами куцекрылых, увесистых «пешек», Степан Кулев шлепал по лужам, по грязи, ругая штаб, у которого на все дыры одна затычка – штурман Кулев, ругая БАО, не сподобившийся обеспечить экипаж автомобилем; пехота на северо-западе заботилась о них лучше, да и свои, в полку, нельзя сказать чтобы встретили его радушно…
Щедрый весенний свет бил Степану в глаза больно и сладко. Первая зелень, охватившая деревья, остро-свежая, трогательная на фоне черных, обгоревших бревенчатых стен, уцелевшие в рамах и помытые стекла, просыхавшие между домов тропки – все играло перед ним и виделось словно бы в легком хмелю. В раскрытые настежь окна неслись довоенные песенки Утесова и Юрьевой, дробь каблуков сопровождала «Шофера-душку». Хуторская краля, замеченная Степаном накануне, – не без риска, полагаясь на милость отходчивых победителей, – райским голоском выводила русско-немецкие гибриды времен недавней оккупации: «Милая, варум унылая, варум с презрением так смотришь на меня», и, приглушив голос: «Я ждала тебя на штрассе, но варум ты не пришел», совсем тихо: «Война прима, война гут, жинка дома, муж капут…»
Измызганный, по колена в грязи, Степан не замечал дороги; легко ему было, в нем тоже все пело: не кто другой, а он, так холодно здесь встреченный, отработал за полк на разведке, и он же, когда все голосят и пляшут, выделен лидером «маленьких». Объявленному перелету на Ростов он, естественно, воспротивился. Он не мог сказать, что рвется в Р., где его примут, обласкают, осыплют нежными словами. Он говорил: дайте отдышаться. Отоспаться, орден обмыть (орден обмыть никто не напрашивался – все разбились по своим компаниям…). Потом Степан сменил пластинку. Пилотяги как хотят, детей с ними не крестить, а начальству иногда нелишне открытым текстом дать понять, с кем оно имеет дело. Он напомнил, во-первых, как противился переводу в этот полк («Вроде бы с повышением, верно? Другой бы сам побежал – я дважды отказывался. Тяжело. Из родной семьи да в чужую уходить тяжело…»). Коснулся, далее, невзгод, которые он терпел, условий работы, когда их одних оставили, бросили, как цуциков, вкалывать на разведку («Погоды – мразь, снег и дождь, облачность триста метров, видимость ноль, Дралкин в облаках не очень… Откуда ей быть, слепой подготовке? Слепому полету Дралкина никто не учил, все самоуком… „Мессера“ прижмут, загонят в облака, жить хочешь – держись, не вываливайся, подберут. А так крутит баранку, куда велено. Вся стратегия галсов (ввернул он) на мне…»). С командующим, правда, им повезло. Командующий – умница, светлая личность. Не то что пехотный полковник, просивший Кулева на «передке»: наводчик, запроси, говорит, нашего воздушного разведчика, узнай, сидят немцы в передовой траншее или убрались оттуда, а наш разведчик «ПЕ-два» в это время гудит на шести тысячах… Командующий – голова, в авиации смыслит. «Какой у вас налет, товарищ лейтенант?.. С финской!.. А вот скажите, за сколько минут ваш „ПЕ-два“ набирает высоту пять тысяч метров?..» Мало того, что ценит воздушную разведку («Получаю весь театр действий, вижу всю картину вширь и вглубь»), он роль штурмана лучше иных авиаторов понимает, ему, штурману экипажа самолета-разведчика, отдает первую скрипку. «Мы вашими маршрутами довольны… Я почему поинтересовался, какой налет? – последний ваш фотопланшет немецкого аэродрома, прямо скажу, уникален…» Аэродром взяли на скорости двести сорок, панорама сложилась первый класс, «юнкерсы» выступают на снимке рельефно, как жуки, по три сантиметра каждый…
Наконец, о перелете.
Свое возвращение домой Степан обдумал и готовил тщательно.
После топтания на «пятачке», на затвердевшей, месяцами не менявшейся линии фронта, где пересчитаны все воронки и гильзы, где протер он стиральной резинкой свою полетную карту до дыр, штурман вырвался на оперативный простор, и влекло его конечно же не в полк, приютившийся, как он знал, на хуторе, а в Р., где Дуся. Отбрехался бы. «Подгуляли компаса, вкралась ошибка…» Нашелся бы, что-нибудь наплел. Но посадка не в заданной точке, а в Р. лишала маршрут, загодя обдуманный, выверенный, на виду всей дивизии осуществленный, достоинства чистоты. За штурманом потянулся бы хвост: «Не чисто сработал Кулев». Давать повод для таких разговоров он не хотел. Не смел себе позволить. Его стремительное, после сборов, возвышение вызывает недовольство, встречается в штыки: люди завистливы. Полторы тысячи километров с севера на юг Степан отмахал как по нитке, вывел свою «сибирячку», сибирского завода «пешку» на КПМ1 тютелька в тютельку. Дралкин аж присвистнул: «Так в него и уперлись, в хутор!» Занявшись перегонкой «маленьких», он продолжит свое восхождение, утвердится в роли полкового выручалы, готового по первому зову лететь куда угодно, и тем самым заткнет недовольным глотки. А одновременно заполучит кое-что и у начальства. Выцарапает для себя кое-какие льготы… Вот на что направлены его развернутые разъяснения. Ведь он не один. Выбор, сделанный Дусей, ее постоянство, ее верность ему тоже не всем по душе, а полки базируются порознь… «Сколько орденов у твоего Амета?» – хотел он с ходу спросить Дусю, когда смолкли моторы и после долгого, напряженного маршрута самолет замер на этом пожухлом, брошенном, влажном лугу, расстилавшемся перед ним шелковистой гладью, наградой за решение, за точность кропотливой штурманской работы. Перелет на Дон был им выношен, он провел машину и сел не в Р., между прочим, ради нее, чего Дуся, к сожалению, не поймет. Не оценит. Профессиональные тонкости – не женского ума дело…
Не поддался порыву Степан. «Я здесь!» – крикнул он Дусе в трубку.
«Три ордена у Амета, – сказал он себе. – У меня – два… Пока». Пока не рассмотрен, не утвержден наградной лист, составленный и посланный до ухода Кулева из полка.
«А если бы еще задержали, оставили в распоряжении командующего?» – задавался Степан мечтательным, волнующим вопросом…
Результаты разведки командующий рассматривал лично.
Дважды вызывал штурмана в свою натопленную, чистую, с высоким фундаментом избу-шестистенку. Выслушивал его, водя кривым пальцем по своей карте, покрывавшей кухонный стол, с любопытством, неслышно передвигаясь в мягких чесанках, заглядывал в штурманскую замусоленную двухкилометровку. Его слабостью, надо думать, было чтение фотодокумента, дешифровка. Планшет немецкого аэродрома он разглядывал неторопливо и пристально, смакуя каждую деталь. Отложив лупу в сторону, тихо, почти растроганно сказал: «Произведение искусства…»
Что мог ответить штурман?
Он следил за генералом и слушал, не сводя с него темных глаз, не мигая, почти не дыша.
…Когда в просветах между снеговыми разрядами напоролись они на взлетно-посадочную полосу, – только она, полоса, пробитая авиационными колесами на километр, была перед ними, – Дралкин крикнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54