24 июня дивизионный комиссар Зуев пришел на КП бригады вместе с майором государственной безопасности Шашковым. Оба осунувшиеся, с красными, воспаленными глазами. Пожимая руку Венцу, Александр Георгиевич улыбнулся.
— Готов к атаке, сосед? — спросил чекист комиссара бригады.
То, что они стали соседями, было более чем верно. Блиндаж генерала Власова вплотную примыкал к палаткам бригадной медсанроты.
— Давно был готов, — не сдержался Венец. — Чего вот только ждали три недели… Чтобы немец получше укрепился?
— Начальство критикует, — подмигнул Зуеву особист. — И не боится…
— Правильно делает, — сухо отозвался Зуев.
Он понимал: Шашков принял такой тон из желания подбодрить Венца. Но сам Иван Васильевич так устал в последние дни, что не мог заставить себя удерживаться на подобном уровне. Ему оставалось лишь удивляться неистребимому жизнелюбию Шашкова.
«Вот кому надо быть комиссаром, — все чаще думал об Александре Георгиевиче член Военного совета. — Впрочем, на его месте такие люди, как он, может быть, еще нужнее».
— Венец прав: преступно затянули с прорывом, — продолжал Зуев. — Это была ошибка. А ведь мы предлагали фронту, генералу Хозину, двинуться на прорыв немедленно. Пока же готовили операцию, согласовывали действия с Коровниковым, а фронтовые штабисты носили оперативные планы на подпись начальству, противник укрепился в горловине.
— При их инженерной технике немцы за пару суток создают такую оборону, что без артиллерии ее не одолеть, — заметил Венец. — Потому мы с командиром и предлагали идти без промедления к Мясному Бору.
— Хорошо хоть, что часть раненых и беженцы прошли туда двадцать второго, — вздохнул Зуев. — Ребятишек до слез жалко. Они-то по какой вине мыкаются с нами?
— Ну, бывай, комиссар, — протянул руку Иосифу майор госбезопасности. — До свиданья на Большой земле.
Венец не знал, что больше никогда не увидит этих людей, но почему-то был уверен, что на самом деле встретится с ними после прорыва.
Общая попытка прорваться южнее Мясного Бора не удалась. Противник буквально воздвиг перед 305-й дивизией и 59-й бригадой непреодолимую завесу огня. А дым, гарь, копоть от свирепого пожара превратил рассвет в настоящую черную ночь. Оставшиеся в живых, уцелевшие в пекле, задыхаясь от чесночной вони — ее издавала начинка немецких снарядов и мин, отошли к Замошскому болоту. И уже там, между десятью и одиннадцатью часами, комдив-305 прислал в бригаду связного, чтоб сообщить: командарм Яковлев передал по радио директиву Ставки с требованием прекратить организованное сопротивление и выходить из окружения малыми группами. А противник тем временем стал наседать со всех сторон.
Решили уходить в Замошское болото.
— Мы прикроем вас, — сказал Венцу безногий лейтенант, застрявший с такими же увечными в санроте. — Оставьте нам оружие и патроны…
Они остались, те, кто не мог идти с остальными, чтобы сдержать натиск немецких автоматчиков. Там были лежачие из бригадной санроты и медсанбата дивизии. Одни стреляли из пулеметов, другие поползли на минное поле, закрывавшее дорогу тем, кто мог еще выбраться отсюда.
— Нам все равно не уйти, — сказал пожилой вислоусый сержант с отхваченной выше колена правой ногой. — Но путь вам проложим… Аида, ребята!
Он ловко пополз вперед, помогая себе коленом целой ноги, и вскоре подорвался на мине. За ним поползли другие, принимая смерть ради боевых товарищей. По их кровавому следу двигались те, кто остался с комбригом и комиссаром. Они миновали проход, минное поле и оказались в примыкавшем к болоту лесу. Здесь еще около часа слышали выстрелы — это безрукие и безногие герои, оставшиеся на древней, святой для советских людей земле, отбивались еще от наседавших врагов.
Наступила ночь. Она дала окруженцам возможность уйти в немецкий тыл. Наутро вышли к деревне Большое Замошье и натолкнулись на немцев, которые прочесывали опушку леса. Два десятка измученных людей вступили в бой, стараясь отойти в чащу. Когда оторвались от преследователей и отдышались, увидели: в группе осталось всего восемь человек.
60
Вот бесценный документ, подлинное свидетельство участника тех событий, написанное вскоре после трагедии 2-й ударной армии заместителем начальника Особого отдела Федором Горбовым. Письмо он адресовал брату майора госбезопасности Шашкову, чекисту Ленинградского фронта Николаю Шашкову:
«…Сегодня получил Ваше письмо и в тот же день спешу ответить. Во-первых: потеря Александра как для его семьи, так же как и для Вас, а равно и для меня является большой утратой-горем.
Я с Александром работал восемь месяцев, но мы жили и работали так, что вряд ли были такие друзья, как мы с ним. Мы всегда и везде были вместе, работали хорошо.
По сообщению ТАСС Вам было известно 30 июня о положении Второй ударной армии — вот это и есть наша родная армия. В январе месяце части нашей армии прорвали линию обороны противника по реке Волхов, глубоко вклинились в тыл врага и действовали все время по тылам. Были мы в пяти километрах от города Любань. В мае месяце по решению вышестоящего командования наша армия стала выходить в имеющийся небольшой коридор, к населенному пункту Мясной Бор. В этом районе противник закрыл нам выход 30 мая, и мы целый день дрались в полном окруженье. У нас отсутствовала дорога, испытывали большой недостаток в продуктах питания и боеприпасах, питания получали незначительное количество только воздухом.
Превосходящие силы противника наше кольцо постепенно сжимали. Мы подвергались сильным ежедневным бомбардировкам с воздуха, кроме того, наш участок, который занимала армия, простреливался со всех сторон артминометным огнем, мы находились в огненном аду. 23 июня на командном пункте армии рота Особого отдела и его сотрудники вели усиленный бой с прорвавшимися автоматчиками.
24 июня в 23 часа командованием было принято решение вывести живую силу. Поэтому в 24 часа мы начали движение, вошли в полосу сильного заградительного огня противника и пошли на штурм. Примерно в 1 час 30 минут ночи Александр попал под обстрел миномета. Разрывом мины ему оторвало ногу и руку, осколком ранило в живот. Двигаться не мог, положение его было безнадежно по характеру ранения. Александр был еще в сознании, сказал нам: «Возьмите мой партбилет» — и застрелился. Вынести его тело никакой возможности не было, шли мы исключительно по топкому болоту, т. е. по пояс в грязи и воде под ураганным ружейно-пулеметно-минометным огнем. Александр остался на поле боя, а сейчас на временно занятой противником территории вместе с другими товарищами по службе, погибшими в это же время. Из Особого отдела армии больше половины сотрудников не вышло, а те, кто вышел, были ранены или больны от недоедания. Но сейчас понемногу поправляются.
Каких-либо вещей у Александра нет, мы их уничтожили еще до момента выхода. Его личные документы также уничтожены — сожжены вместе с другими документами сотрудников и командиров в момент создавшейся для нас тяжелой обстановки после гибели Александра. Но подоспевшая к нам группа бойцов положение исправила, и я вместе с уцелевшей группой работников через два — два с половиной часа вышел к передовым частям 59-й армии. После выхода двадцать дней находился в Москве, где приводил себя в порядок. Вот, товарищ Шашков, коротенько и все, что произошло с нами. Жене Александра я ничего не писал и не буду. Я ожидал Вашего письма и решил все сообщить через Вас. Высылаю письма, которые поступили на имя Александра. Один из моих сотрудников рассказал, что Александр выслал Вам групповой снимок руководящих работников наших отделов в армии, на котором, безусловно, нахожусь и я. Такой же снимок у меня пропал вместе с другими документами, уничтожен. Прошу, если представится возможность, переснять и выслать хотя бы один экземпляр на память. У Вас имеется желание встретиться со мной, я полагаю, это может осуществиться и обязательно должно быть скоро. Надо побить и прогнать всю гадину фашизма и прийти к Вам. Скоро мы это осуществим в действительности и будем у Вас. В первых числах сентября Вы сможете меня увидеть, полагаю быть в Вашем городе, но это не точно. Коротенько все, что мог Вам написать.
С приветом к Вам Ф. Т. Горбов.
25 августа 1942 года».
В последних строках письма чекист Федор Горбов не случайно намекает на возможность скорого свидания с братом бывшего начальника, находящимся в осажденном Ленинграде. В самом разгаре была следующая операция возрожденной 2-й ударной — Сенявинская. На этот раз, столкнувшись с армией Манштейна и разгромив ее, 2-я ударная, а ею снова командовал генерал-лейтенант Клыков, все же не сумела деблокировать город. Но уже в январе 1943 года, при осуществлении операции «Искра», армия соединилась с войсками Ленинградского фронта. Так или иначе, но все мероприятия по освобождению колыбели революции были осуществлены этой многострадальной армией.
Кузнецову показалось, что он бредит, и Виктор поднял к лицу непослушную левую руку, правая намертво сжимала пистолет, с усилием протер глаза. Фантастическое нагромождение металлических балок, причудливо изогнутых над головой, не исчезало.
«Что это? — надсадно подумал Виктор. — Куда мы попали?»
— Ты видишь? — спросил он Сашу Летюшкина, молоденького наборщика, неотступно следовавшего за ответсекретарем редакции с того момента, как бросились они со всеми в Долину Смерти.
— Вижу, — прошептал Саша. — Это узкоколейка. Бывшая…
«А ведь верно», — усмехнулся Кузнецов. У парня больше здравого смысла, подумал он, нежели у него, бывалого бойца, увидевшего в перекрученных взрывами рельсах бог знает что.
Теперь у них есть ориентир. Надо не выпускать узкоколейку из вида. Она приведет их к свободе.
— Отойдем правее, Саша, — предложил спутнику Кузнецов. — По самой дороге идти нельзя, немцы ее пристреляли. Но и отделяться не стоит, там передний край их обороны.
Зардевшийся диск луны, висящей справа от Долины Смерти, стал еще больше, он будто наливался кровью, обильно пролитой в адском коридоре прорыва. Не верилось, что еще два-три часа тому назад тысячи людей устремились сюда, чтобы прорваться к своим. Где они, эти тысячи? Кто из них думал о такой участи еще днем, готовясь к последней атаке?..
Журналисты «Отваги» и те, кто набирал и печатал газету, не были исключением из правила, верили: их не оставят в беде, помогут выйти из вражеского кольца. Ждали бензовозов для редакционных машин, надеялись вывезти типографию, об этом беспокоились больше, чем о себе. Пока выходит газета, они тоже не даром едят хлеб. Впрочем, о вкусе его люди давным-давно позабыли.
«Отвага» вышла даже 23 июня, накануне прорыва. Ночью особо зверствовали молодчики из люфтваффе, нещадно бомбили редакцию, оказавшуюся в боевых порядках дивизии Буланова, и потому сводку Совинформбюро об итогах первого года войны не удалось принять целиком. Перед читателями извинились: мол, по независящим от редакции обстоятельствам. Вышла газета армрм, жить которой осталось одни сутки… Заготовил Кузнецов и материалы на очередной номер, макет его набросал. Среди его материалов и очерк Спехова о сестре милосердия Нине Карабановой. Собирался заслать в печатную машину, только утром пришел приказ: бензина не будет, всю технику уничтожить.
Вздохнул Кузнецов, собрал оттиски гранок и оригиналы в полевую сумку, а сам стал помогать швырять в болото детали печатных машин, шрифты из наборных касс. Потом подрывали безотказные полуторки, на которых почти шесть месяцев кочевала редакция по зимним, а потом и по весенне-летним фронтовым дорогам.
Так прекратила существование газета «Отвага». Остались только люди, три десятка журналистов и типографских рабочих. Маленький отряд гражданских по сути людей, одетых в военную форму.
И пришла ночь на 25 июня… В Долине Смерти сотворялось массовое убийство. Узкий проход вдоль узкоколейки и настила был окаймлен огневыми точками врага, из них кинжальными очередями били пулеметы, сметая тех, кто пробирался к Мясному Бору.
Едва редакционный отряд вошел в коридор, его тут же разбросало в стороны, и отныне каждый из газетчиков умирал в одиночку.
…Когда-то Перльмуттер любил раскрывать Ветхий Завет на случайной странице, вчитываясь в его текст, неторопливо обдумывать его.
Сейчас, когда он лежал, раненный, в заполнявшейся водой снарядной воронке, уткнувшись в разрытую землю и задыхаясь от острого чесночного запаха немецкой взрывчатки, Перльмуттер мысленно увидел страницу из Первой Книги Царств и прочитал угрожающие слова Яхве: «…Если отвратитесь вы и ваши сыновья от меня, и не будете блюсти мои заповеди, мои законы, которые я дал вам, и пойдете, будете служить другим богам и поклоняться им, то я истреблю Израиль с лица земли, которую я дал вам, и этот дом, который я освятил моему имени, я отброшу от моего лица, и будет Израиль притчей и насмешищем у всех народов».
Лазарь Перльмуттер, военный корреспондент газеты «Отвага», известный в мирное время специалист по творчеству Лермонтова, нашел в себе силы иронически усмехнуться. «Гитлер не верит в бога Яхве, но убивает потомков детей Израилевых», — подумал он. Взрыв мины, упавшей на кромку воронки, отбросил Перльмуттера на самое дно, и Лазарь умер.
61
…Женя Желтова выбилась из сил, упала на землю и обреченно зарыдала. Валентина Старченко потрясла ее за плечо.
— Надо идти, Женя, надо идти, — монотонно повторяла она, но девушка не поднималась.
Рядом с ними возникла мужская фигура, на рукаве гимнастерки Старченко заметила звезду, подняла глаза. Это был незнакомый комиссар.
— Ваша подруга ранена в ногу, — сказал он. — Давайте перевяжем ее. У меня остался пакет с бинтом…
«Запасливый какой, — удивилась Валентина. — Индивидуальный пакет сохранил…»
Зафурыкали над головами мины, комиссар и Старченко упали, накрыв собою Желтову. Завизжали осколки.
Валя поднялась, а комиссар не шевелился, так и лежал, придавив крупным телом Женю. Старченко с трудом отвалила его и увидела, что висок комиссара пробит осколком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116