Ощущает все то, что в былые времена потрясало каждого молодого человека.
Внезапно Алина вздрогнула, медленно подняла голову и взглянула на Витека странно, испытующе. Потом вынула его руку из теплого гнездышка за пазухой. Шатаясь, сделала несколько шагов, притронулась пальцами к вискам. Жалобный голос костельного колокола все еще разносился по лесу.
Алина двинулась в обратный путь через лес. Когда он сделал несколько шагов следом за ней, она обратилась в паническое бегство.
– Алина! Что с тобой?
Она исчезла за деревьями.
Задетые ею кусты шевелились, осыпая землю внезапным дождем розоватых капель.
– Алина! Подожди!
Гонимый болезненным, жгучим предчувствием, он бросился вслед за нею, но ее уже нигде не было.
– Алина! Алина!
Колокол умолк. Отовсюду выползала тяжелая тишина ночи. И тут Витек заметил, что стоит рядом с деревом, о которое расшиб голову несколько дней назад. А внизу была долина, заполненная озером жидкого тумана. Витек преклонил колени к мокрой траве, принялся обшаривать раскисшую землю в поисках утерянной монеты.
– Если найду, все будет хорошо. Только здесь она могла выпасть. Буду искать до утра и найду.
– А если не найдешь? – спросил кто-то из сумрачной лесной тени.
Витек застыл на четвереньках, оперся о корни дерева.
– Это ты, Лев Тигрович?
– Я.
– Шпионишь за мной?
– Может, и шпионю. – Левка неторопливо спускался с обрыва, хватаясь за макушки елочек. – Проиграл пари, братишка.
– Какое пари?
– Да помнишь ты, не притворяйся. Мне причитается выигрыш. По выбору, верно?
Витек молчал. Какая-то птица пролетела низко между кустами. Откликнулись лишь деревья, откликнулись где-то вверху тихим шумом, похожим на вздох.
– О таких вещах нельзя заключать пари.
– Что с тобой? Чего ты такой серьезный? Раз проиграл – плати.
– Откуда знаешь, что проиграл?
– Все знают. Весь город об этом говорит.
– Нет, попросту ты за ней ухлестываешь.
– Я за всеми ухлестываю, когда есть время.
– Левка, не прикидывайся. Откуда ты тут взялся?
– Надеюсь, у тебя есть хоть немного чести. Будешь расплачиваться?
– Чем?
– Получишь три пинка в задницу.
Левка подошел еще ближе и стал позади Витека.
– Спятил ты, что ли?
– Мы поспорили, помнишь?
Витек машинально сорвал сухой стебелек, который, чуть качаясь, щекотал ему губы.
– Никому не скажешь о нашем споре?
– Я же человек чести.
– Тогда вали.
Левка поднял ногу, обутую в зимний ботинок, тяжелый и твердый, с пластинками для крепления коньков и подковкой. Дал пинка неожиданно, не жалея силы. Витек ткнулся носом в коврик зеленого мха, пропитанного студеной водой. Левка же с удивительным рвением подскочил к лежавшему и пнул его в бок. Витек почувствовал жгучую боль от удара, которую перекрыло еще более острое ощущение. Вскочил с земли, трахнул кулаком по едва различимой Левкиной голове. Завязалась драка в кромешной тьме, удары попадали чаще по кустам и нижним веткам деревьев. Наконец Витек, изловчившись, схватил противника за грудки и грохнул им о колючий ствол ели раз, другой и третий. Левка обмяк в его руках, сделался тяжелым, как мешок картошки. Витек отпустил надорванные лацканы пиджака, и Левка медленно съехал на землю, обтирая спиной ствол дерева. Витек принялся пинать эту сникшую тушу. Бил вслепую и, судя по разлетавшимся ошметкам коры, не всегда метко. Тем яростнее дубасил он безмолвного приятеля, заваленного опавшей хвоей и шишками.
Снизу сквозь разлив тумана пробился приглушенный, хриплый свисток паровоза. Витек встрепенулся и увидал прямо перед собой, в глубине долины, вспыхивающую и гаснущую звезду, словно кто-то приближался издалека, неся карбидную лампу с маленьким зеленым язычком пламени.
– Лев Тигрович, – позвал он тихо, превозмогая одышку.
Левка лежал недвижимо, обхватив голову руками, и, казалось, спал, убаюканный монотонным колыханием высоких деревьев.
– Левка, не притворяйся. – Витек склонился над приятелем. Потрогал висок, тщетно нащупывая пульс, сбиваемый бешеным ритмом собственного пульса. – Вставай, слышишь. Напугать меня хочешь?
Принялся подымать неподвижное, неподатливое, непослушное тело. Наконец посадил у дерева. Хлопнул по щеке, дернул за волосы. Левка разинул рот и протяжно зевнул, открыл глаза.
– Что, пора вставать? – спросил. – Ах, мать твою, зуб шатается. Кто тут?
– Левка, это я.
– Погоди, погоди, что мы тут делаем?
– Ты выиграл пари и получил свою долю.
Левка помолчал минуту, прислушиваясь к перестуку колес поезда, который тонул в густом тумане где-то возле Новой Вилейки.
– Помоги встать.
Витек с опаской протянул руку. Боялся предательского нападения. Но Лева уже не жаждал мести. Он стоял на опушке и мерно покачивался, и не мог обрести равновесия.
– Боже милостивый, – причитал Лева, ощупывая избитое тело. – Ну и псих, до чего же взбесился. Может, собираешься свататься?
– Может, и посватаюсь.
– Витька, ты же ходячая хитрость. Что будет с твоим университетом, карьерой, успехами?
– Видишь, там, по ту сторону долины, звезду? Это моя звезда.
– Слабовато светит твоя звезда.
– Разгорится. Еще не настало время.
Лева ухватился за куст орешника, оплетенный мертвым вьюнком.
– А я шел на вечеринку. Пойдешь со мной?
– К кому?
– К Баумам. Ты все забыл. Они тебя ждут.
– Мне лучше вернуться домой. Голова болит.
– Что ты мне рассказываешь? Чтоб у тебя болела голова? Идем. – Он приблизился, шатаясь, схватил Витека за рукав, – Идем, я кое-чем запасся.
– И что же это такое?
– Вот, – Левка похлопал по нагрудному карману. – Приворотное зелье. Сегодня обязательно трахну. Только не знаю которую, Цецилию или Олимпию. Идем, один я не дойду.
Побрели вниз по склону сквозь заросли прошлогоднего, мертвого бурьяна. Из-под ног выскочил заяц и понесся зигзагами в темноту.
У Баумов стоял на столе патефон, принесенный сестрами-двойняшками. Все та же неизменная пластинка колыхалась на диске, выложенном зеленым сукном. «Так недавно был май, и мы счастливы были и так нежно любили, кто те дни оживить будет в силе…» Энгель и Олимпия кружили по комнате в замысловатом танго. Цецилия танцевала в одиночку, глядя в окно, старинная решетка которого была оплетена железными листьями акандуса. В руке она держала пузатый бокал с плодово-ягодным вином.
– Наконец-то, – сказала Олимпия, освобождаясь из объятий Энгеля. – Что с вами стряслось?
– Я искал его и нашел, – глухо произнес Леза. – Получайте своего ухажера.
– Выходит, теперь его надо сюда приводить силой.
– Лучше не спрашивайте.
– Он был там? – шепнула Олимпия, которая приблизилась к ним неторопливо, пританцовывая.
– Стоял на коленях и молился на небо.
– Идем, малыш. – Олимпия взяла Витека под руку. – Идем, выпьем эликсира забвения. Не бойся, завтра память вернется, а сегодня вечером тебе будет легко и хорошо. Ну идем, не упрямься, некрасиво капризничать, когда просят старшие, тем более дамы.
Олимпия подвела его к столу, где рядом с патефоном красовалась бутыль, оплетенная лозняком. Нацедила объемистый стакан и сунула ему в руку.
– Выпей залпом до дна, и тогда прозреешь. Увидишь ту же картину, только будет она гораздо красивее.
– Не хочу красивее. С меня хватит того, что есть.
Отворилась дверь соседней комнаты. Вошла Грета с распущенными, почти прозрачными волосами, словно в светлой накидке.
– Выпей, Витек, – проговорила тихо. – Может, уже никогда не увидимся.
– Почему не увидимся?
– Ты знаешь. Я тоже выпью, первый раз в жизни.
Она высоко подняла полный фужер, отсвечивающий искристым багрянцем. Загляделась на эти искры, которые вспыхивали и гасли, когда она вертела свой сосуд под абажуром лампы. Потом вздохнула, как перед дальней дорогой, и поднесла фужер к губам.
– За здоровье прекрасных дам, – провозгласил свой первый тост Витек.
И проглотил холодный, сладковатый напиток, и удивился, что это такое простое, банальное, совершенно заурядное дело. И вероятно, показалось ему, что он мог бы вот так же запрокинуть бутыль и выплеснуть ее содержимое в себя, в свое сведенное болью сердце, в кишащую путаницу нервов, в терзаемую тупой болью душу.
– Каких прекрасных дам? – поинтересовалась Цецилия, сидевшая у подоконника и неотрывно созерцавшая тоскливую весеннюю ночь за окном.
– Всех дам, – ответил Витек и добавил беззвучно: «И той, моей».
– Потанцуешь со мной? – сказала Грета.
Витек обнял ее за талию, с минуту покачался на месте, улавливая ритм. И медленно отправился в путешествие по комнате, полной косматых теней и мельтешащих вспышек, похожих на отблеск костра. Грета не выпускала из поразительно белых пальцев пустой фужер.
– Я уже прозрел… – прошептал Витек в ее волосы.
– А у меня в голове что-то шумит. Так приятно шумит. Как теплая вода в реке под вечер. 'Будь что будет.
Грета выпустила фужер из пальцев. Он упал на пол, но не разбился.
– А хотела разбить, на счастье.
– Чтобы разбился, надо швырнуть изо всех сил.
– Я не знала, что надо изо всех сил. Что же теперь будет?
– Наверняка будешь счастлива.
– Откуда ты знаешь?
– Мне кажется, мы все будем счастливы.
Грета помолчала, словно собираясь с духом.
– Не сердишься, что я тебя пригласила?
– Ох, какие ты говоришь глупости.
– Энгель велел мне танцевать.
– Самой не хотелось?
Она опустила голову, осыпав ему грудь белыми волосами, пряди которых пристали к сукну куртки и переплелись в причудливых узорах.
– Хотелось.
– Надеюсь, ты знаешь, что очень мне нравишься.
– Я знаю, что нравлюсь тебе, – прошептала она со вздохом.
Грета хотела еще что-то сказать, да передумала. Патефонный голос заунывно тянул: «Дай мне хладную руку свою и скажи, разве я не люблю? Но ответ предрешен – это был только сон…»
В другом конце комнаты Левка душил Олимпию в страстном танце. Она защищалась довольно энергично, когда же время от времени капитулировала, он волок ее из угла в угол, вопреки ритму, совершенно не в такт музыке, как зверь добычу.
В дверях показался старый Баум с серебряными очками на лбу.
– Engelbarth, mein liber, es ist schon zu sp?t. Энгельбарт, мой милый, уже очень поздно, – произнес он робко.
Между тем его первородный сын, не внемля голосу рассудка, продолжал кружить с Цецилией в ритме медленного танго.
Пастор потоптался растерянно, потом открыл книгу, заложенную указательным пальцем, и вернулся к себе.
– Через месяц я уеду, – шепнула Грета.
– Что это за идея?
– Отец боится войны. Знаешь, я истовая, жуткая немка и вместе с тем уже не немка и никогда ею не буду.
– Это выше моего понимания.
– Рассудительные немки не пьют стаканами крепкие вина, и вообще…
– Что вообще?
– И вообще произошло много всего. Посмотри на Энгеля. Разве так выглядит приличный немецкий бурш? Он уже не немец, но никогда не будет и поляком.
– Какое это имеет значение?
– Ох, поймешь, если судьба когда-нибудь забросит тебя в далекие края.
– Знаешь, Грета, мне как-то скверно. В глазах рябит.
– И мне плохо. Выйдем на свежий воздух.
– Боже милостивый, до чего шатает.
– Я выпила впервые в жизни.
– Я тоже.
– Я представляла себе это иначе, лучше.
Придерживаясь за стену, они спускались по железной винтовой лестнице.
– Я не выдержу. Долго мы будем кружиться? – стонал Витек.
– Мы уже спустились. Выход там, – показала она на расплывавшийся в темноте витраж.
Они нашли дверную ручку, которая выскальзывала из рук, как холодная мышь. Толкнули дверь. Кто-то стоял на крыльце, освещенный лампочкой в проволочной сетке.
– Володко был в наших руках, – сказал мужчина в кожаном шлеме. – Оперативники уже выводили его. И вырвался в подворотне. Стрелять было невозможно – мешали прохожие.
– Пан Хенрик, вы? – спросил Витек.
– Да, я. Можно мне подняться?
Они посторонились, давая ему пройти. И он закрутился в витках этой ужасной лестницы, спотыкаясь о ступеньки, которые гремели, как пустая металлическая бочка. А они сбежали в сад, где среди кривобоких стволов лениво струился туман. Дом, оставшийся позади, напоминал старинный разбойничий замок. На круглых башенках жалобно скрипели жестяные флажки.
– Господи, еще хуже. Сейчас упаду, – шепнула Грета.
Витек неуклюже обнял девушку, а она вздрогнула, как от озноба. Замерла в ожиданье.
– Почему молчишь?
– Подвожу итоги своей жизни.
– Это необходимо именно сейчас?
– А вдруг мы умрем от этого вина? Вдруг оно отравлено.
– Я никогда бы не позволила. Первая бы умерла. Слышишь вой волков?
– Это не волки, а собаки. В эту пору волки уже не молятся на луну.
– Ох, а я бы хотела помолиться.
– За кого или о чем?
– Да уж ладно.
Грета опустила голову. Где-то в ночи проезжала телега. Слышалось мерное повизгивание плохо смазанных осей, порой скрежетали ободья колес по утонувшим в грязи камням. Витек поддерживал поникшую девушку, и у него уже начинала неметь рука.
– Поцелуй меня, – шепнула она.
Он поднял ее голову, приложил губы к холодной щеке. Она снова вздрогнула, словно пересиливая себя. Витек поискал ее губы и поцеловал только в уголок рта. Она на мгновенье прильнула к нему, хотя сделала это, пожалуй, лишь для того, чтобы его оттолкнуть.
– Не хочу так.
– Извини, – сказал он по-дурацки.
А Грета, резко повернувшись, побежала к дому, туда, где еще хрипел патефон, натужно вращая пластинку с песенкой об осенних розах.
– Она очень красива, – сказал себе Витек. – Ничуть не хуже той. Почти такая же грудь, почти такой же живот, почти такие же бедра. Почти. Что это со мной?
На лестнице у готического окошка отчаянно хрипел Левка. И выглядело это так, словно он с нечеловеческими усилиями штурмовал отвесную скалу, беспрестанно срывался и возобновлял свои отчаянные попытки. Было что-то пугающее в его стонах, в его исступлении, в его конвульсивных движениях.
– Левка, что с тобой? – спросил Витек не своим голосом.
Тот заголосил еще истошнее, вдруг впился во что-то, то ли поглощая, то ли разрывая в клочья, то ли заслоняя от людей. Витек разглядел рядом с готическим окошком размытую белизну женского лица, разглядел и оскаленные по-звериному мелкие зубы. Ощутил приступ удушливого страха. Кинулся очертя голову наверх, упал, споткнувшись о ступеньку, и на четвереньках устремился в обитель Баумов, преследуемый предсмертными воплями Левки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27