Секретность для нее - лучший способ защиты, надежный оборонительный рубеж.
Гарантия дальнейшего существования. Так сторож, стерегущий выеденные яйца
или прошлогодний снег, скрывает от всех, что он стережет. Он надувает щеки
и делает вид, что под охраной у него нечто важное или, принято нынче
говорить, - судьбоносное, без чего никак нельзя. И он будет водить всех за
нос, пускать пыль в глаза, чтобы придать себе вес, значение и смысл. А
иначе он - безработный, мыльный пузырь, грош ему цена.
Понятно, что наличие секрета предполагает охрану. Есть секрет, нужна
охрана. Часовой! Нет секрета, иди, часовой, гуляй. Поэтому неважно, что
нечего охранять. Главное - секретность. Это уже условность, сертификат
занятости, способ существования. Нечто вроде пособия по безработице.
Отмени секретность, многие бездельники останутся без куска хлеба. А так мы
их кормим, убогих.
Подземные объекты с их секретностью, несмотря на полную свою
бессмыслицу, нужны сегодня лишь тем, кто ими кормится - проектирует,
строит, обслуживает, охраняет. Секретность для них - единственная
возможность оставаться на плаву, они будут цепляться за нее по
собственному инстинкту самосохранения.
Почуяв опасность своей ликвидации или снятия секретности, что по сути
одно и то же, номенклатурная структура ощетинивается и начинает борьбу за
выживание. Тех, кто посягает на секретность, она зачисляет во враги.
Страны. Народа. Государства.
Структура привлекает услужливых помощников - иногда они на постоянном
подряде, иногда набиваются в помощь сами, из лакейского усердия или для
сведения счетов: в ход идут сплетни, шантаж, угрозы, брань, провокации...
Как правило, подключается бывшая партийная пресса. Все это мы проходили.
Впрочем, это так старо и так знакомо, что даже скучно.
Номенклатура, ее закрытые структуры, как раковые метастазы
пронизавшие страну, мне представляются той самой преисподней,
бесчеловечным нижним миром, куда я пытался заглянуть.


1
...страх взбухал, студил грудь, помрачал мысли и опадал, но не
исчезал, гнездился внутри, точно опухоль, готовая прорасти.
...к вечеру город обезлюдел. Долгие белесые сумерки висели над
Москвой, как туман, томились, кисли, настаивались и медленно густели; к
полуночи стемнело.
С восходом луны мрак растаял, ночное пространство открылось из края в
край. Сияние полной луны хлынуло на пустынные улицы и отразилось в черных
стеклах. Темные, отражающие лунный свет окна были похожи на немигающие
глаза - множество неподвижных глаз, молча взирающих в сумеречную летнюю
мглу.
Воздух над крышами был наполнен лунным светом, который, словно
ливень, обрушился на Москву и залил, затопил весь неоглядный городской
окоем. Как случалось уже, полнолуние принесло беду.

...некоторое время доносились приглушенные звуки - бегущий стороной
автомобильный накат, глухие непонятные удары, свист, протяжный
металлический звон, плеск воды, стук мотора, похожий на невнятное
бормотание; по мере движения звуки удалялись, сливаясь в сырой
неразборчивый шум, который вяло сочился вниз, тянулся за идущими, точно
нить, связывающая их с поверхностью.
Чем ниже они спускались, нить истончалась, звук слабел и угасал,
угасал, пока не утвердилась вокруг тугая отчетливая тишина. Она тесно
заполнила окрестное пространство, плотно заложила уши, и казалось, ее
можно тронуть на ощупь, коснуться рукой.
Рождающиеся при ходьбе звуки - стук шагов, скрип ремней, звяканье
оружия, шуршание комбинезонов - не нарушали тишины и не распространялись
никуда, оставались на месте - там, где возникли.
За минуту до спуска отряду сообщили по рации, что в метро прошел
последний поезд.
Скованными старческими движениями проводник снял замок, отворил
тяжелую скрипучую дверь и нашарил при входе пластмассовый выключатель;
линия, к счастью, оказалась под напряжением, в подземелье вспыхнул мутный
электрический свет.
Молочные плафоны в проволочной оплетке висели на серой шершавой
стене. Соединенные проводкой фонари тянулись вдоль бетонного коридора,
освещая узкий проход, своды и стальные, крашенные в серый цвет герметичные
двери с рукоятками и винтовыми запорами, словно на подводной лодке между
отсеками.
За дверьми и впрямь могли оказаться отсеки, двери вели неизвестно
куда: то ли в соседние помещения, то ли в новые коридоры, не имеющие
конца. Вероятно, здесь была целая сеть подземных сооружений - загадочный
лабиринт, в котором повсюду могла таиться опасность.
То, что опасность существует, они поняли сразу, едва стали
спускаться. Каждый из них ощутил потаенное чужое присутствие, пристальное
внимание - не сказать, правда, откуда оно исходит.
Предчувствовать опасность умел в отряде каждый. Это умение они обрели
на недавней войне, странной по своей сути: в отличие от всех войн, на ней
не было фронта, опасность исходила сразу отовсюду.
Предчувствие возникало без явного повода, необъяснимо и как бы само
по себе, без намека, приметы или знамения. Никакая учеба, маневры,
инструкции и наставления не могли этому научить: чутье опасности было
присуще только тем, кто прошел войну. Внутри у человека как будто
существовало особое устройство, которое не включалось без надобности, но
стоило возникнуть опасности, оно будило тревогу; обостренное чутье
помогало на войне выжить и уцелеть.
В отряде войну прошли все, это было решающим условием отбора.
Необстрелянным отказали сразу, хотя среди них попадались подходящие
кандидаты: хорошие стрелки, владеющие холодным оружием и подготовленные к
рукопашному бою. Но им отказали: они не нюхали пороха, а затея была
слишком опасной, чтобы проверять их в деле.
Все, кого отобрали, прошли войну - странную, причудливую войну, в
которой не было победителей, одни проигравшие, а страна, которая их
послала, покрыла себя позором.
И сейчас в них вновь пробудилось прежнее, уснувшее было чувство:
ощущение близкой опасности, чужого пристального внимания, словно кто-то
тайком наблюдал за ними сразу со всех сторон.
...детей не пускали в школы, отравленные страхом люди испытывали
гнетущее чувство от постоянного изнурительного ожидания. Городские власти
пытались успокоить население, но сами были растеряны, лишь бессильно
разводили руками и бормотали что-то невнятное.

...для первого спуска Першин отобрал в отряде десять человек. Он
поговорил с каждым порознь в надежде понять, с кем предстоит идти - внизу
разбираться будет поздно.
Он расспрашивал их о войне, и тех, кому она нравилась или кто сожалел
о вынужденном и бесславном уходе из Афганистана, Першин отверг: бравым он
не доверял, а глупцы не годились.
В каждом из десяти отобранных в разведку он угадал горечь и досаду,
они ненавидели тупиц, пославших их на войну, бездарных политиков, их
партию, выживших из ума старцев, упитанных безмозглых генералов, которым
эта война была нужна; Першин разделял эту ненависть.
Разведка медленно двигалась узким коридором, который покато уходил
вниз и обрывался то и дело крутым железным трапом; тесное сдавленное
пространство наполнялось тогда дробным стуком башмаков на ступеньках.
Они шли в затылок друг другу, как футбольная команда, выходящая на
игру, одиннадцать игроков, впереди капитан, последним шел проводник,
который был похож на старика-тренера, бредущего на скамеечку запасных.
Иногда Першин поднимал руку, все останавливались и напряженно
прислушивались, стараясь поймать чужой мимолетный шорох; стоя гуськом они
и впрямь напоминали команду, которая перед выходом прислушивается к гулу
трибун.
Покатый бетонный коридор привел их к решетке, запиравшей выход в
широкий тоннель. Из темноты повеяло сыростью и прохладой, за решеткой
угадывалась емкая глубина.
- Метро, - кратко известил проводник, тусклый старческий голос
прозвучал глухо, как в шкафу.
Первый спуск был разведкой: предстояло обойти под землей центр
города, отыскать неучтенные выходы на поверхность. Их следовало нанести на
карту, чтобы впоследствии забутовать [заложить бутом, строительным камнем]
или, по крайней мере, взять под охрану. Если повезет вернуться...
То, что тайные выходы существуют, Першин не сомневался. И хотя на
схемах тоннельной службы они не значились, стоило, однако, порыскать по
центру Москвы, как на каждом шагу, даже вдали от трассы метро глаз
натыкался на загадочную шахту, вентиляционный колодец или решетку, которую
в мороз густым облаком укутывал пар.
Разведка проникла в метро по одному из таких спусков, о котором
прежде никто из них ничего не знал; тайный ход шел под площадью у Красных
Ворот, а начинался неприметной наземной решеткой в сквере за памятником
поэту.
Накануне спуска Першин обошел окрестности вокруг небоскреба
Министерства транспортного строительства. Неожиданно для себя он обнаружил
по соседству вереницы разбегающихся в разные стороны проходных дворов,
каменные тупики, высокие кирпичные брандмауэры, глубокие подвалы, откуда
вниз уходили люки с железными скобами. Задворки были окружены старыми
приземистыми домами в один или два этажа - не скажешь, что центр Москвы.
Примыкающие к министерству жилые дома образовывали уютный замкнутый
двор, расположенный на высокой террасе, куда с двух сторон поднимались
широкие нарядные лестницы; боковые арки домов выходили на соседние улицы.
Ухоженный двор занимала окруженная балюстрадой детская площадка.
Першин увидел выступающие над поверхностью странные зарешетченные колодцы
- четыре по углам и один в центре; среди детских горок и качелей высилась
каменная ротонда, похожая на те, что стояли в дворянских усадьбах.
Все пять колодцев явно уходили на большую глубину и предназначались
для снабжения воздухом объемных помещений. Облазив окрестности, Першин
забрался в коллектор, по которому шли коммуникации, и понял, что не
ошибся: трубы и кабели уходили вниз.
Судя по всему, глубоко под землей находились обширные сооружения:
запасные выходы тянулись в тоннели метро, на станцию Красные Ворота и
далеко в сторону, на поверхность земли.
Разведка дожидалась двух часов, когда в контактном рельсе отключают
напряжение. Все стояли молча, хмурые, озабоченные, они не знали, что их
ждет под землей, будущее сулило, как говорится, большие хлопоты.
- Пора, - взглянул на часы Першин.
Один за другим все проворно спустились по трапу: частый стук кованых
башмаков изрешетил тишину и стих. Электрический свет освещал ребристые
чугунные тюбинги, кабельные кронштейны с пучками проводов, покрытые
ржавчиной трубы; на дне тоннеля поблескивали рельсы.
Проводник спустился последним, закрыл за собой решетку и погасил в
коридоре свет. Все стояли, застыв, издали доносился ровный гул шахтных
вентиляторов.
Улица, откуда пришли разведчики, оставалась далеко над ними и
помнилась смутно, как что-то давнее, почти забытое. С непривычки могло
показаться, что их заживо погребли, тяжелая могильная глушь окружала их
повсюду.
Они вдруг поняли, на какой они глубине. Поверхность была немыслимо
далеко, все внятно почувствовали толщу земли над головой, неимоверную
тяжесть породы.
Разведчики настороженно прислушивались и озирались. Першин намеренно
выдержал людей в тишине без движения, чтобы глаза привыкли и очистился
слух. Позже капитан включил фонарь и поводил им, определяясь: яркий луч
осветил круглое чрево тоннеля и двумя молниями унесся вдаль по заезженным
до блеска рельсам.
Разведка разделилась на две пятерки - пятеро у одной стены, пятеро -
у другой. Першин отдал команду, все медленно двинулись в сторону центра.
Соблюдая дистанцию, они растянулись вдоль колеи и шли друг за другом в
десяти шагах по узким обочинам у края шпал.
Разумеется, любой из них был хорошей мишенью, они это знали. В
тоннеле все они были отчетливой целью, каждый был на виду - ни укрыться,
ни спрятаться, труба, она и есть труба.
Впрочем, они не надеялись остаться незамеченными. Будь здесь кто-то
чужой, их уже взяли бы под наблюдение, а то и на прицел. Обнаружить
кого-то они могли только подставив себя. Это было понятно без слов, само
собой разумелось. Они понимали, что любой из них может оказаться на мушке
- любой, как ни тасуй. Об этом старались не думать, но все знали, что они
- цель. Это была такая лотерея, особая рулетка, где нет зрителей, все
игроки.
Кроме проводника, никто из разведчиков не спускался прежде в тоннель
метро. Они не знали, что таится в сумрачной глубине, откуда, сверкая,
выскакивает поезд. Как пассажиры они что ни день мчались в вагоне,
досадовали на станционную толчею в час пик, торопились в поздний час,
чтобы поспеть на последний поезд или на пересадку, а иногда в стороне от
общей суеты дожидались кого-то в условленное время: метро - удобное место
для свиданий.
А сейчас они двумя пятерками медленно и настороженно шли друг за
другом с интервалом в десять шагов и вглядывались зорко, ощупывая взглядом
каждую щель, как научила их война.
Город в то лето полнился слухами. Гнетущая тревога растекалась по
улицам, заползала в подъезды и подворотни, окутывала дворы, бульвары,
парки, проникала в каждый дом и утверждалась прочно, как данная свыше.
Никто не в силах был опровергнуть ее, она была сильнее опровержений.
Молва кочевала по объятому беспокойством городу, обрастала подробностями,
хотя толком никто ничего не знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48