Она не переставая молилась и была как во сне, но обостренное ужасом
зрение цепко выхватило из сумрака окостеневшее от напряжения лицо конвоира
и деловито-озабоченные равнодушные лица сопровождающих.
Джуди оцепенело стояла у стены. Беспомощная, покинутая всеми,
беззащитная, она покорно ждала конца. Тоскливая черная пустота окружала ее
в этот скорбный час: ни близких, ни родных, ни единой души; тюремщики и
конвой были не в счет.
Невероятное одиночество, от которого сжималось все внутри, охватило
ее, тугая горестная печаль щемила сердце и закладывала дыхание.
Джуди ждала выстрела, как вдруг произошло что-то странное,
непостижимое. Охранник обратился к сопровождающим, те ужасно рассердились,
стали на него кричать, она поняла, что они ему угрожают, и вдруг он навел
на них автомат, обезоружил и жестом приказал Джуди идти за ним.
Она медлила, решив, что чего-то не поняла, а он нетерпеливо поторопил
ее, открыв дверь и держа сопровождающих под прицелом. Недоверчиво глядя на
охранника, Джуди медленно и оцепенело, вышла, он тотчас закрыл тяжелую
стальную дверь и второпях закрутил штурвал герметичности до отказа.
Конвоир жестом показал Джуди, чтобы она поспешила, и пока они шли, он
то и дело тревожно оглядывался и рукой подгонял ее - быстрей, быстрей!..
Иногда он приказывал ей остановиться, а сам пробирался вперед и
проверял, можно ли пройти, и они шли дальше, замирая, когда слышали чужие
шаги и голоса, - любой звук заставлял их таиться.
Был момент, когда охранник приказал ей лечь и лег сам, погасив
фонарь. Тесно прижавшись друг к другу, они неподвижно лежали в темноте,
кто-то прошел совсем рядом - вооруженные люди, посвечивающие перед собой
фонарями.
Иногда Джуди и охранник почти бежали, иногда осторожно крались. Джуди
задыхалась и едва могла двигаться, но терпела, понимая, что иначе нельзя.
Он привел ее в какой-то подвал, показал лестницу, которая уходила
наверх и сказал одно слово: "Иди". Джуди поняла: он отпускает ее, а сам
остается. Она сказала, что ему нельзя возвращаться, но он не понял, тогда
она взяла его руку и потянула его за собой.
- Let's go, let's go... [Пошли, пошли... (англ.)] - повторяла она,
показывая жестами, чтобы он шел за ней, но он покачал головой, отказался.
Джуди настаивала, вновь и вновь повторяя, что ему нельзя
возвращаться, он должен пойти с ней, он не двигался, лишь печально качал
головой и повторял одно слово:
- Иди, иди...
Она заплакала, понимая, на что он решился ради нее и что его ждет.
- Let's go! - твердила она, и тянула его, тормошила, стараясь увести
и отчаиваясь от своего бессилия.
- Прощай, - сказал он - одно из немногих слов, которые она знала.
Джуди стала медленно подниматься по лестнице, брела, оглядываясь, он
стоял внизу, глядя вслед, а потом вдруг исчез: когда она в очередной раз
обернулась, его уже не было. Она даже не узнала его имени, чтобы помянуть
в молитве.
Плача, Джуди выбралась из подвала и, не видя ничего от слез, как
слепая, пошатываясь, брела по улице под удивленными взглядами прохожих,
пока не догадалась взять такси.
Бирс ухаживал за ней, словно за ребенком. Он понимал, как ей
досталось, и делал все, чтобы она поскорее забыла и пришла в себя. Он не
покидал ее ни на минуту: она боялась оставаться одна, страх, что за ней
явятся вновь, не давал ей покоя.
Хартмана после ранения отвезли в госпиталь. Ему предложили отдельную
палату, но он отказался и попросил, чтобы его поместили вместе с раненым
альбиносом, которого он вытащил из воды.
Хартмана прооперировали. Бирс справился по телефону, узнал, что
операция прошла удачно, но еще раньше Джуди известила Аню, та помчалась в
больницу и, не раздумывая, стала исправной сиделкой.
Спустя несколько дней Бирс и Джуди навестили Хартмана в палате.
- Хай! - приветствовал их Стэн и, бледный, обессиленный, улыбался
кротко, сидя на хирургической кровати и опираясь спиной на подушки.
- Здравствуй, Стэн, - ответила Джуди, и вдруг ее словно током
ударило: она вздрогнула и уставилась на лежащего у другой стены альбиноса.
- Это он! - прошептала она чуть слышно и всплакнула слегка - на
радостях, что он жив, и в горести, что он ранен.
На кровати лежал молодой альбинос, который ее спас. Он же спас
Хартмана, и выходило, что Бирс ошибся: он надеялся, их двое в подземном
гарнизоне - один спас Джуди, другой - Хартмана, но оказалось, это один
человек - один на всех.
Наверное, его можно было определить в безумцы. Таящийся от всех,
окруженный смертельной опасностью, без проблеска надежды, замкнувшийся в
себе, рискующий на каждом шагу, а главное - немыслимо одинокий, он не
поддался стаду, его богам, и один - один! - противостоял тупой удушающей
силе.
- Спасибо тебе, - Бирс пожал ему руку. - Ты сделал что-то
невероятное!
- What is your name? [Как твое имя? (англ.)] - спросила Джуди, а Бирс
перевел.
- Марксэн, - ответил альбинос.
"О Боже! - подумал Бирс. - Маркс-Энгельс! Никуда от них не скрыться!"
Джуди поцеловала раненого, было заметно, как он оробел и смутился.
- Что с ним? - спросил Хартман, а Джуди растерялась и не знала, как
быть.
- Что-нибудь случилось? - неуверенно спросила она.
Бирс перевел альбиносу вопрос, тот молчал, как бы колеблясь, стоит ли
говорить, а сам покраснел, его белая кожа просто загорелась от
прихлынувшей крови.
- Не смущайте его. Это первый поцелуй в его жизни, - сказал Бирс
по-английски.
- На самом деле? - не поверил Хартман, а Джуди села к раненому на
кровать и погладила по голове: от смущения тот не знал, куда деться.
Аня навещала раненых каждый день, Хартман уже не мог без нее и
злился, если она не приходила.
Молодой альбинос целые дни смотрел в окно, за которым в тепле и тиши
бабьего лета дремали старые клены, липы и тополя. В воздухе плавали желтые
и красные листья, иногда переулком пробегал мимолетный дождь, по вечерам
сквозь опадающую листву уютно светились разноцветные окна, и раненый
часами неотрывно смотрел на чужую жизнь, о которой он ничего не знал и
которая была для него тайной за семью печатями.
Он не знал ничего, что окружает человека с рождения, и теперь
открывал для себя новый мир, которого был лишен, - все то, что человек
узнает в младенчестве, - открывал и старался постичь.
Отряд готовился к последнему штурму. Изо дня в день штурмовые группы
отрабатывали маневр под землей. Першин надеялся обойтись малой кровью,
хотя понятно было, что за главный бункер альбиносы будут стоять до конца -
весь гарнизон.
В один из дней Першин наведался в госпиталь, навестил Хартмана и
раненого альбиноса, которого все называли Марк.
С американцем капитан перекинулся несколькими словами, узнал, как
идет лечение, нужна ли помощь и пожелал скорее подняться, - Аня помогла им
с переводом. Першин подсел к альбиносу, который, не отрываясь, смотрел в
окно.
- Я знаю, что ты сделал, мне рассказали. Неужели ты был один? -
спросил Першин.
- Один, - подтвердил Марк.
- И никто тебе не помогал?
- Я никого не просил.
- Не доверял?
- Да, это было опасно.
- Как же ты решился?
- Слишком много крови. Я не хотел.
- Мы все тобой восхищены! Я бы тоже не хотел крови. Как ты думаешь:
это возможно?
Марк подумал и покачал головой.
- Они не сдадутся. Детей уведут, спрячут где-нибудь, сами будут
драться.
- И нельзя им ничего объяснить?
- Нельзя.
- А ты бы мог?
- Это бесполезно. Меня не послушают. Будет еще хуже.
- Врачи говорят, что тебя скоро выпишут. Что дальше?
- Не знаю.
- Если хочешь, я могу взять тебя в отряд, - предложил Першин.
- Воевать? - он глянул на Першина и покачал головой. - Я не хочу.
- Ты все знаешь внизу, нам было бы легче. Меньше крови.
Марк подумал и спросил:
- Вы действительно не будете никого убивать?
- Не будем, обещаю. Надо поскорее закончить. Ты себе не
представляешь, как нам это надоело. Всем надоело, не только мне.
- Хорошо, - согласился Марк. - Если будет нужно, я помогу.
- Я на тебя надеюсь, - пожал ему руку Першин и поднялся. -
Поправляйся скорее.

24
Сентябрь в Москве был дождливый, ни дня без дождя. Прихотливо, как
вздумается, дождь гулял по всему городу: вовсю в Зарядье, на Болоте и на
Плющихе, помышлял объявиться в Кочках, на Разгуляе или на Благуше, а во
многих прочих местах покропит и уйдет, поминай, как звали.
С того дня, как они вышли к бункеру, Першин установил за ним
наблюдение. Выдвинутые к стене посты сообщали о полной тишине. Вероятно,
бункер жил по своим уставам: долбил землю, занимался военной и
политической подготовкой и каждый день проводил общие собрания, на которых
обсуждали, как ужасно жить наверху.
В штабе ломали головы, как проникнуть в бункер: малым взрывом не
взять, большой мог нанести много вреда. Решено было пробурить стену,
понадобились особые буровые станки, и пока их готовили, Першин устроил
отряду передышку.
Страх отпустил Москву. Горожане уже не страшились ночей, и, хотя у
магазинов по-прежнему роились толпы и стояли длинные очереди, жителями
овладела зыбкая надежда: все рассчитывали на облегчение жизни.
В один из дней Першина пригласили в мэрию и объявили, что за заслуги
перед городом он получит новую квартиру. Переезжать надо было немедля,
всей семьей они принялись паковать вещи. Он подумал, что нет худа без
добра; не объявись альбиносы и не случись подземной войны, ему вовек не
получить бы такую квартиру. Все свободное время Першин оставлял семье,
дочки радовались, что видят его каждый день.
В ненастные дни в конце сентября Бирс сделал два репортажа на
телевидении, и однажды Джуди сказала, что звонили из Лос-Анджелеса,
репортажи заинтересовали студию в Голливуде, и если Бирс согласен, с ним
подпишут контракт.
Разумеется, он был согласен, это все равно, что выиграть в лотерею по
трамвайному билету. Они с Джуди устроили общее собрание, на котором
большинством голосов решили половину времени в году жить в России, вторую
половину они отдали Штатам, решение было принято единогласно, никто не
голосовал против, и не было воздержавшихся.
Ключников исправно ходил в институт, жизнь, похоже, наладилась: после
тряски на ухабах, пошла, наконец, ровная дорога, появилось устойчивое
равновесие, в котором он так нуждался; роман с Аней остался в прошлом, и
уходил, уходил - навсегда. После долгого перерыва Ключников впервые поехал
в Звенигород.
Он был уверен, что встретит Галю. С ним иногда случалось: среди
прохожих ему внезапно мерещился кто-то, кого он знал, то был верный
признак скорой встречи. И сейчас в идущих навстречу девушках ему несколько
раз мерещилась Галя.
Он увидел ее издали и понял, что на этот раз не ошибся: по усыпанной
желтыми листьями горбатой улице она торопилась к автобусной остановке.
Увидев его, Галя от неожиданности остановилась, словно наткнулась на
преграду, они медленно, с опаской сходились, сдержанно поздоровались и
молчали, не зная, о чем говорить.
- Домой? - спросила Галя.
Он кивнул и в свою очередь спросил:
- А ты?
- Я в Москву.
- Надолго?
- Завтра вернусь.
- А я завтра уеду.
Они умолкли, стоящий на остановке автобус нетерпеливо пофыркал,
словно торопил их. От Гали, как всегда, исходило ощущение свежести, тишины
и покоя, чистая кожа и волосы как будто светились в пасмурном воздухе.
- Я через неделю приеду, - неожиданно сказал Ключников.
- Приезжай, - покладисто разрешила Галя.
Они снова умолкли, и было понятно, что они не договорили, разговор
оборвался на полуслове, автобус фыркал и вот-вот мог захлопнуть дверь и
тронуться с места.
- Если хочешь, я встречу тебя, - робко предложила Галя.
- Хочу, - тут же согласился Ключников. - Я приеду в это же время.
- Встречу, - пообещала она и побежала к автобусу.
Он смотрел, как она бежит в сапогах на тонких каблуках, как с разбега
вскочила на высокую подножку и пола плаща упала, высоко открыв ногу;
автобус захлопнул дверь и тронулся с места.
Ключников вспомнил, как легко, просто, спокойно ему всегда было с
ней, и подумал, что так и должно быть, ничего другого ему не нужно.
В октябре долго держалось погожее бабье лето, потом зарядили дожди,
холодные мутные ручьи побежали по московским холмам, шумно скатываясь в
стоки. Обложившись учебниками и конспектами, Ключников допоздна занимался.

...отряд собрался под вечер. После отдыха все выглядели резвыми и
веселыми, в хорошем состоянии духа, как свойственно здоровым молодым
людям. Они посмеивались друг над другом, но без злости, по-дружески,
каждый знал, что они идут в последний раз, чтобы закончить эту грязную
работу.
- Дети мои, - обратился к ним Першин перед спуском. - Я хочу, чтобы
все вы уцелели и вернулись. Уважьте старика, прошу вас.
Пошучивая и посмеиваясь, они весело пошли вниз, буровые станки к
этому времени пробурили в стене шурфы, куда заложили заряды.
Отряд залег на исходных позициях, после взрыва все устремились в
проломы, за которыми рассыпались веером, ведя беглый огонь на поражение.
Альбиносы отчаянно сопротивлялись, умело маневрировали, используя все
укрытия; каждое помещение давалось отряду с трудом: шаг за шагом они
медленно продвигались вперед, используя базуки и огнеметы.
В разных углах бункера полыхали пожары, все было разворочено, повсюду
сыпались обломки мебели и куски бетона, клубы дыма и цементной пыли валили
из всех щелей и проемов. Рядом с альбиносами-мужчинами оборону держали
женщины, старики из первого поколения сражались наравне со всеми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48