ПРЕИСПОДНЯЯ

человек - явление временное

НИЖНИЙ МИР
Предисловие автора ко второму изданию романа "Преисподняя"
Не думал, что роман "Преисподняя" когда-нибудь выйдет в свет. По
крайней мере в России.
Я работал над ним два с лишним десятка лет, работа шла с неимоверным
трудом и была столь же опасной, сколь и безнадежной, я даже надеяться не
мог на публикацию.
Можно было, конечно, попытаться издать роман за рубежом с неизбежной
посадкой на долгий срок, хотя была вероятность и просто исчезнуть без
следа или угодить в психушку, что широко практиковалось в те годы.
И я отчетливо представляю, что со мной сталось бы, проведай власти,
над чем я работаю. За меньшее стирали в порошок.
Вот почему работа над романом все годы велась в глубокой тайне. Даже
в начале 1991 года, когда после удачной премьеры в Голливуде моего фильма
"Грешник" мне без конца задавали вопрос, над чем я работаю, я помалкивал о
"Преисподней" - слова не проронил.
После первой публикации отрывков из романа в газете "Совершенно
секретно" в марте 1992 года друзья осыпали меня упреками: ты, мол, написал
роман, а мы ничего не знали. Я неизменно всем отвечал: "Потому и написал,
что не знали".
Основная работа над романом заняла около 15 лет - с 1973 по 1986
годы, хотя материал я стал собирать значительно раньше. Закончив роман, я
возвращался время от времени к тексту: вставлял новые сведения, которые
удавалось раздобыть, что-то менял, переписывал.
В июле 1991 года я решил, что работа завершена и перепечатал текст
начисто. Роман заканчивался предчувствием военного переворота. Иногда меня
спрашивают, знал ли я о путче заранее. Конкретных сведений у меня не было,
но ощущение зреющего заговора я испытывал и передал его в заключительной
фразе романа: "...Если не унять страх, Москва ударится в панику. Паника
означала военное положение, комендантский час, и любой генерал, получивший
чрезвычайные полномочия, мог устроить переворот и захватить власть.
Впрочем, могло статься, что именно в этом заключался смысл происходящего".
Август и три дня, проведенные у Белого дома, заставили меня внести в
текст новые сведения и поправки. Получив достоверную информацию, я
использовал ее для описания боевых действий под землей в районе Белого
дома. Как выяснилось спустя два года, эти описания оказались весьма
схожими с реальными событиями октября 1993 года, и теперь меня часто
одолевают вопросами о причинах.
Разумеется, подробностей того, что произойдет, я не знал и писал,
исходя из своих ощущений. Однако, если говоришь и пишешь правду, слово
реченное или написанное становится явью.
Первые сведения о секретных подземных объектах дошли до меня в
середине 60-х. После медицинского института меня направили врачом в армию;
если быть точным, я получил назначение непосредственно в Министерство
обороны. Моими подопечными стали офицеры из разных родов войск - летчики,
подводники, личный состав ГРУ (Главное разведывательное управление) и
прочие, кто в процессе напряженной и сложной работы нуждался в помощи
врача.
В мои служебные обязанности входило разобраться в состоянии
пациентов, снять последствия различных нагрузок, провести профилактику
новых стрессов и разнообразных воздействий, связанных с риском, опасностью
и необычайно сложной работой. Изредка ко мне поступали офицеры, чья служба
проходила преимущественно под землей.
Я узнавал их с порога: бледные пастозные лица, еле заметная
скованность в движениях, чуть угасший взгляд, некоторая замкнутость и
оцепенелость... Кое-кто из них отличался разной степенью агарофобии
[боязнь открытого пространства] и нуждался в коррекции, а иные страдали
клаустрофобией [боязнь замкнутого пространства], и их приходилось
переводить на поверхность или вообще увольнять из армии.
Поначалу информация накапливалась сама собой, произвольно, лишь
значительно позже я повел направленный поиск и отбор. Поводом послужил
конкретный исторический факт: 6 ноября 1941 года, когда немецкие войска
подошли к Москве, в нижнем вестибюле станции метро "Маяковская" состоялся
торжественный праздничный митинг, на котором с речью выступил Сталин.
Очевидцы сообщили мне, что до митинга Сталин находился в своем
городском доме на Мясницкой, роскошном купеческом особняке (до революции
он принадлежал, кажется, известному богачу, купцу первой гильдии
Солдатенкову), где с началом войны располагалась Ставка Верховного
Главнокомандования. Как выяснилось, Сталин в тот день никуда не выезжал:
не было ни кортежа машин, ни сопровождения, и даже наружное наблюдение,
выставляемое на улицах по маршруту следования, в тот день отсутствовало.
Один из очевидцев рассказал мне, что Сталин прибыл на станцию по
тоннелю метро. Между тем особняк Ставки находится в стороне от веток
метро, и я сделал вывод, что Сталин воспользовался каким-то ходом или
тоннелем, соединявшим особняк с тоннелем метрополитена. Знатоки из военных
и гражданских специалистов подтвердили наличие ходов, а спустя время мне и
самому удалось побывать в знаменитом особняке. Выяснилось, что его
подвальный этаж соединен под землей с бункером соседнего штаба
противовоздушной обороны (ПВО). Система ходов, соединяющих на большой
глубине бункер с тоннелем метро и выходящих под платформу одной из
станций, существует и поныне и даже находится под охраной. Правда, не так
давно выход в тоннель заложили.
Удостоверившись воочию, что полученные сведения соответствуют
действительности, я расширил круг поисков, и постепенно из отдельных
разрозненных фактов сложилась общая картина: под землей Москва причудлива
и обширна не меньше, чем наверху. Так возник некий замысел, неопределенная
идея, которая маячила впереди размытым пятном. Сюжет не давался в руки.
Не могу сказать, что я работал над замыслом неусыпно. Поиски шли вяло
и от случая к случаю; мешала неопределенность цели. Много времени отнимали
служебные обязанности, армия не то место, где поощряются посторонние
интересы. Спустя несколько лет я перешел в Центральный спортивный клуб
армии (ЦСКА) и стал работать со спортсменами-профессионалами высокого
класса, со сборными командами по разным видам спорта. Тут мне пригодился
собственный спортивный опыт: с юношеских лет я боксировал и неплохо
стрелял, хотя любовь к странствиям и охота к перемене мест мешали
регулярным тренировкам.
Отныне время съедали бесконечные разъезды, сборы, тренировки,
соревнования, чемпионаты. К тому же я поступил в институт кинематографии и
совмещал работу с учебой. Те годы вспоминаются вечной спешкой, постоянным
цейтнотом и хроническим недосыпом: писать рассказы, сценарии, да и просто
поразмыслить удавалось только за счет сна.
И все годы странный, ускользающий сюжет о подземной Москве не давал
покоя: брезжил поодаль, с укоризной напоминал о себе, манил. Стоило о нем
подумать, как разбирали угрызения совести: слишком мало внимания я ему
уделял.
Однажды я сказал себе - "Сейчас или никогда!" и употребил все силы,
чтобы оставить службу. Переход на вольные хлеба был подобен прыжку головой
в омут: то ли выплыву, то ли утону. Надо сказать, отказ от постоянного
жалования или должностного оклада - рискованный шаг, многие знакомые сочли
меня безумцем, и я их понимаю: бросить все - ради чего?!
Странствия привели меня на Дальний Восток. Я исколесил Приморье,
забирался в глухие углы, ловил рыбу на маленьком сейнере в океане, тропил
зверя с егерями в тайге на Сихотэ-Алине. Однажды в далеком горном поселке
я спустился в шахту. Это был старый свинцовый рудник, принадлежавший
когда-то промышленному магнату Бринеру, от которого по сей день в крае
остались названия: Бринеровский маяк, Бринеровская железная дорога. Даже
управление Дальневосточным пароходством размещалось в красивом особняке
Бринера рядом с портом в центре Владивостока.
Мимоходом сообщу, что старик Бринер был отцом знаменитого
бритоголового голливудского актера Юла Бринера (до его переезда в Америку
он был Юлием), которого зрители помнят по "Великолепной семерке". В
американской версии "Тараса Бульбы" он исполнял главную роль. Забавно:
еврей в роли запорожского казака!
Спустившись в шахту, я излазил штреки и забои и вдруг обнаружил, что
подъемная клеть не работает. Пришлось подниматься по резервному шахтному
стволу с глубины в несколько сот метров.
Скрипучие шаткие деревянные лестницы тянулись вверх бесконечным
зигзагом. Пот заливал глаза. Надсадно дыша, я тяжело полз по хлипким
ослизлым прогнившим перекладинам, которые гнулись и казалось, вот-вот
обломятся. Я старался не смотреть вниз, чтобы не видеть пустоту под
ногами.
Не знаю, сколько это длилось, мне показалось - вечность. Помню
только, уже поздним вечером я с трудом выбрался из дыры на вершине сопки.
Далеко внизу, на дне распадка горели огни поселка. С высоты птичьего
полета пятиэтажные дома мнились не больше спичечных коробков. Я поозирался
и сел в снег - не держали ноги. Несколько дней я еле ходил, болело тело,
руки и ноги едва двигались. То был первый опыт подъема своим ходом с
большой глубины.
Спустя время я продолжил работу над старым замыслом о подземной
Москве. Материал приходилось собирать по крупицам. Иногда удавалось
повстречаться с пенсионером, который раньше работал под землей. Запуганные
режимом секретности и подписками о неразглашении, замордованные, на всю
жизнь ушибленные социализмом и советской властью, старики смертельно
боялись и помалкивали.
Боже, как они боялись! Страх неотступно держался в глазах: старики
слишком хорошо знали, что сталось с теми, кто открывал рот. Мне с большим
трудом удавалось раскрутить их на разговор. Пригодился врачебный опыт,
приобретенный в армии: как-никак я был профессионалом.
За годы врачебной практики я так научился строить беседу, что в
диалоге, в игре "вопрос-ответ" речь шла как бы на посторонние темы, но
пациент, сам того не замечая, раскрывался разными своими сторонами и
свойствами. Постепенно отдельные приемы сложились в определенную систему
сбора информации, которую впоследствии я применил для сбора материала о
подземельях.
Беседа со специалистом напоминала техничный бой на ринге. Внешне
разговор шел как бы произвольно, на вольные темы, без конкретного
интереса, но я скрытно управлял разговором, осторожно приближаясь к
интересующей меня теме, готовый мгновенно отступить, и то и дело уклоняясь
в стороны, чтобы не фиксировать внимание собеседника на предмете моего
интереса.
Чаще всего я общался со стариками, проработавшими под землей десятки
лет. В большинстве своем это были несчастные люди. Отдав силы и здоровье
режиму, они ничего не приобрели - как были нищими, так и остались, и
прозябали, мыкались, хворали, влачили жалкое существование.
Как правило, все они были убеждены, что это нормально, так и должно
быть. Лишь немногие испытывали горечь, смутно угадывая, что их
использовали и бросили на произвол судьбы. И только единицы осознавали
людоедскую суть режима, который требовал от человека слепой покорности,
безоговорочной преданности, а взамен предлагал голые лозунги, бредовые
идеи и сулил светлое будущее далеким потомкам.
Старики многое знали и помнили, но молчали, страшились последствий. В
то же время им льстило, что кто-то вспомнил о них, проявил интерес.
Забытые всеми, коротающие в нищете унылые дни, они тосковали по вниманию,
по человеческому слову. Им мучительно хотелось поговорить, но они боялись.
Обычно моя задача сводилась к тому, чтобы развеять страх.
Но иногда, изредка мне везло: я встречал людей, которые понимали, как
с ними обошлись, на кого они всю жизнь гнули спину и кому нужны
бессмысленные секреты, пожирающие труд народа, принуждающие его жить
впроголодь. Такие встречи были настоящей удачей: разговор шел легко,
свободно, без оглядки.
Собирая материал, я встречался с большим числом специалистов,
работающих под землей, но не имеющих отношения к секретам: строителями,
макшейдерами, связистами, электриками, работниками метро, археологами,
ремонтниками. Все они ссылались на некое "соседство" внизу, которое давало
о себе знать гулом, вибрацией, электромагнитными излучениями, ощущением
чужого присутствия. Мои расспросы приносили бытующую среди специалистов
молву о тайном подземном строительстве, объемы которого не поддавались
рассудку и здравому смыслу. В конце концов, я решил, что пора спускаться
самому. Это случилось нечаянно. Неопределенная причина, похожая на
странную прихоть или на повеление свыше, привела меня на стройку в центре
Москвы, где реставрировали старый дом. Необъяснимо, по внутреннему
побуждению, словно кто-то вел меня за руку, я спустился в подвал и стал
настороженно пробираться от проема к проему. Было полное ощущение, что я
бывал здесь когда-то - давно, неизвестно когда; хотя я твердо знал, что
никогда прежде сюда не забредал.
Пройдя немного, я обомлел: в глубь холма тянулись широкие галереи,
перед глазами открылись старинные своды, древняя кладка, арки и столбы.
После первого спуска, ставшего лишь коротким обзором, я понял, что
исследования требуют подготовки и снаряжения. И все же, я полагаю, первый
спуск был неким знаком свыше, знамением небес, поощрением избранного пути.
Впоследствии я убедился, что из старинных галерей, куда я спустился
впервые, при желании и наличии инструментов можно проникнуть в соседние
системы - в монастырские и церковные подвалы, склады, в винные погреба, в
старые заброшенные штреки и забои, в тоннели метро, в обширные
бомбоубежища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48