Он, как огонь, пронесся сквозь ряды пизанских кораблей и вернулся к ромейскому флоту.
Между тем ромейский флот не вступил в бой с пизанцами в правильном боевом строю, а напал на них быстро и беспорядочно. Сам Ландульф первым подплыл к пизанским кораблям, но неудачно метнул огонь и достиг лишь того, что огонь рассеялся. Комит по имени Элеимон отважно атаковал с кормы большой корабль, однако его судно зацепилось за руль вражеского и не смогло отплыть. Элеимон попал бы в плен, если бы немедленно не кинулся к снарядам, не бросил в пизанцев огонь и не поразил цель. Затем он быстро повернул корабль и тотчас же поджег еще три огромных варварских корабля. Между тем внезапно разгулявшийся ветер взволновал море, стал трепать корабли и грозил вот-вот потопить их (волны бушевали, реи скрипели и паруса рвались). Варвары, испуганные огнем (ведь они не привыкли к снарядам, благодаря которым можно направлять пламя, по своей природе поднимающееся вверх, куда угодно – вниз и в стороны) и устрашенные бурей, решили обратиться в бегство.
Так поступили варвары; ромейский же флот пристал к островку Севтлосу. На рассвете они ушли оттуда и причалили к Родосу. Сойдя с кораблей, они вывели на берег своих пленников, в том числе и племянника самого Боэмунда, и стали угрожать им, что продадут их всех в рабство или убьют. Но видя, что пленники невозмутимы и не боятся рабства, ромеи тотчас же перебили их.
Уцелевшая часть пизанского флота занялась грабежом попадавшихся им на пути островов, в том числе и Кипра. Евмафий Филокал, который был там в то время, выступил против них. Оставшиеся на кораблях, поддавшись страху и не заботясь более о тех, кто отправился в набег, бросили большую часть своих на острове, а сами в беспорядке отчалили и поплыли к Лаодикии, имея намерение соединиться с Боэмун-{314}дом. Прибыв туда, они явились к нему и сказали, что стремятся к дружбе с ним. Верный себе, Боэмунд принял их с радостью. Когда же те, кто был занят грабежом и брошен на острове, вернулись и не нашли своего флота, они в отчаянии бросились в море и утонули.
Талассократоры ромейского флота, в том числе и Ландульф, прибыли на Кипр и, собравшись, решили начать переговоры о мире. Все пришли к единому мнению, и к Боэмунду был отправлен Вутумит. Боэмунд принял его и продержал у себя целых пятнадцать дней. Поскольку Лаодикию уже охватил голод, а Боэмунд оставался Боэмундом, нисколько не изменился и не научился ценить мир, он позвал к себе Вутумита и сказал ему: «Ты пришел сюда совсем не ради мира и дружбы, а чтобы поджечь мои корабли. Уходи отсюда; хватит с тебя и того, что остался цел».
Вернувшись от Боэмунда, Вутумит застал тех, кто его посылал, в гавани Кипра. Из слов Вутумита они еще ясней поняли, что Боэмунд из-за своего дурного нрава ни в коем случае не примирится с самодержцем, поэтому они подняли паруса и поплыли по водяным дорогам в столицу. Но около Сики на море поднялось сильное волнение, разразилась большая буря, и все корабли, кроме тех, которыми командовал Татикий, полуразбитые, были выброшены на берег.
Так обстояли дела с пизанским флотом. Боэмунд же, человек по природе чрезвычайно дурной, испугался, как бы император раньше него не захватил Курик, не ввел в гавань ромейский флот, не установил на Кипре свой контроль и не стал задерживать союзников Боэмунда, прибывавших к нему из Лонгивардии по анатолийскому побережью. Рассуждая таким образом, он сам решил отстроить Курик и удержать порт. Некогда хорошо укрепленный город, Курик в последнее время был сильно разрушен. Но самодержец, заботясь о том же и разгадав замыслы Боэмунда, послал евнуха Евстафия, возведенного с должности каниклия на пост великого друнгария флота, с поручением спешно занять Курик и как можно скорей его отстроить. Он велел также отстроить расположенную в шести стадиях от Курика крепость Селевкию, оставить в обоих городах крупные военные силы и назначить дукой Стратигия Страва, человека малого роста, но большого знатока военного дела. Кроме того, он приказал ввести в гавань большой флот, поручив ему помогать Кипру и бдительно подстерегать тех, кто будет идти на помощь Боэмунду из Лонгивардии.
Итак, вышеназванный друнгарий флота отправился в путь и, предупреждая замыслы Боэмунда, восстановил Курик и {315} привел его в прежнее состояние. Сразу после этого он отстроил Селевкию, окружил ее рвом, оставил в обоих городах значительные силы под началом дуки Стратигия, спустился в порт, оставил там, согласно указаниям императора, сильный флот и вернулся в столицу, где удостоился больших похвал и щедрых даров самодержца.
11. Вот все о Курике. Год спустя император узнал, что генуэзский флот тоже готовится выйти на помощь франкам. Алексей предвидел, что и генуэзцы могут нанести немалый ущерб ромейской империи, и поэтому по суше отправил с крупными силами Кантакузина, а с флотом спешно снарядил и послал Ландульфа, которому приказал без промедления прибыть к южному побережью и завязать бой с генуэзцами, когда те будут проходить мимо. Когда флот плыл к месту назначения, разразилась жестокая буря, повредившая много кораблей. Их вытащили на берег и тщательно осмолили.
Между тем Кантакузин узнал, что генуэзский флот, плывущий вдоль южного побережья, находится где-то поблизости. Исполняя приказ самодержца, он поручил Ландульфу отвести восемнадцать кораблей (это все, что осталось в море; остальные были вытащены на берег) к мысу Малея, поставить их там на якорь, а когда мимо будут проходить генуэзцы, немедленно завязать бой – если Ландульф на это отважится – или спасать себя, корабли и матросов и укрыться в Короне. Ландульф отправился, но, увидав большой флот генуэзцев, отказался от боя и поспешно прибыл в Корону.
Кантакузин же собрал, как и нужно было, весь ромейский флот, погрузил своих людей и на всех парусах поспешил вдогонку за генуэзцами. Не догнав их, он направился в Лаодикию, чтобы обратить все свои помыслы на войну с Боэмундом. Приступив к делу, он захватил гавань и, не прекращая осаду ни днем, ни ночью, штурмовал стены.
Впрочем, он ничего не достиг; тысячу раз наступал, тысячу раз терпел неудачу: то он пытался примириться с кельтами, но не мог убедить их, то вступал в бой, но терпел поражение. Наконец, он за трое суток построил между берегом и стенами Лаодикии небольшую круглую стену из нецементированных камней и под ее прикрытием внутри в короткий срок воздвиг укрепление из камней, скрепленных цементом, чтобы использовать его как опорный пункт для дальнейшего штурма. Кроме того, с двух сторон у входа в гавань он построил по башне и протянул между ними железную цепь, чтобы преградить путь кораблям, которые должны были прийти на помощь кельтам. В это же время он захватил много небольших прибрежных {316} городков: Аргирокастр, Маркаб, Гавал и другие, вплоть до окрестностей Триполи. Прежде эти города платили дань сарацинам, позднее самодержец потом и кровью присоединил их к Ромейской державе.
Император решил, что Лаодикию необходимо осадить не только с моря, но и с суши, ведь он, способный мгновенно постичь нрав человека, уже давно был знаком с коварством и кознями Боэмунда и в точности изучил его хитрость и непокорство. И вот Алексей позвал Монастру и послал его с большим войском по суше, чтобы он вместе с Кантакузином – один с моря, другой с суши – осадил Лаодикию. Но Кантакузин еще до прибытия Монастры овладел и гаванью и самим городом; акрополь же, который теперь вошло в обычай называть «кула», еще удерживали кельты – пятьсот пехотинцев и сто всадников.
Боэмунд, услышав о взятии прибрежных городов и узнав от графа – защитника акрополя Лаодикии – о нехватке продовольствия в городе, соединил все свои отряды с войсками своего племянника Танкреда и Исангела, нагрузил мулов всевозможными припасами, прибыл в Лаодикию и быстро доставил продовольствие на кулу. Затем Боэмунд вступил в переговоры с Кантакузином и сказал ему следующее: «С какой целью ты строишь все это?» Тот ответил: «Вы, как известно, обещали служить самодержцу и клятвенно обязались вернуть взятые вами города. А теперь ты сам преступил клятву и нарушил условия мира; взяв этот город, ты передал его нам, а теперь передумал и вновь владеешь им, видно, я напрасно явился сюда, надеясь принять города, завоеванные вами». Боэмунд сказал: «Золотом или железом собираешься ты взять у нас эти города?» Тот ответил: «Золото я дал моим спутникам, чтобы храбрей сражались». Тогда Боэмунд сказал с гневом: «Без денег, да будет тебе известно, ты не получишь и маленькой крепости». И тотчас приказал своей коннице приблизиться к самым воротам города.
Воины Кантакузина, осаждавшие городские стены, осыпали приближавшихся к стенам франков градом стрел и отбросили их на некоторое расстояние. Но Боэмунд сразу же собрал их всех снова и вошел в акрополь. Боэмунд заподозрил защищавшего акрополь графа и его кельтов, прогнал их и передал командование другому графу. Он уничтожил также все виноградники, чтобы они не мешали наступлению конницы латинян. После этого ушел в Антиохию. Кантакузин же упорно продолжал осаду города, прибегал к тысячам всяких уловок, ухищрений и осадными машинами непрерывно приводил в за-{317}мешательство латинян на акрополе. Между тем Монастра, двигаясь с конным войском по суше, захватил Лонгиниаду, Тарс, Адану, Мамисту и полностью всю Киликию.
12. Боэмунд, опасаясь угроз самодержца и не имея никаких средств для защиты (у него не было ни большого войска на суше, ни флота на море, а опасность уже надвигалась на него со всех сторон), задумал нечто очень низкое и очень подлое. Прежде всего, оставив Антиохию своему племяннику Танкреду, сыну Маркиза, он повсюду распустил слух, что Боэмунд, мол, умер, и сам живой убедил весь мир в своей кончине.
Молва, как на крыльях, разнеслась повсюду, извещая о смерти Боэмунда. Когда Боэмунд нашел, что слухи уже достаточно распространились, он велел приготовить деревянный гроб и диеру для его перевозки; и вот живой покойник отплыл из Суди – это порт Антиохии – в Рим. Так и доставляли его по морю как мертвого. Внешне казалось, что везут настоящего покойника; Боэмунд лежал в гробу, и где только они ни появлялись, варвары рвали на себе волосы и громко рыдали. А тот лежал в гробу, вытянувшись, как мертвец, вдыхая и выдыхая воздух через потайные отверстия. Так было на берегу. Но как только корабль выходил в море, Боэмунду давали еду и ухаживали за ним, а потом снова начинались слезы и шарлатанство.
Чтобы от «трупа» шел запах и все думали, что он разлагается, они не то задушили, не то зарезали петуха и подкинули его «мертвому». Уже на четвертый или на пятый день от петуха пошел дух, нестерпимый для всех, кто не потерял обоняния. Обманутым людям казалось, что этот тяжелый дух исходит от Боэмунда. Больше всех наслаждался этой гадкой выдумкой сам Боэмунд, и я удивляюсь, как его нос мог вынести такую атаку, ведь Боэмунд живой лежал рядом с мертвечиной. Из этого случая я поняла, что все племя варваров не знает удержу в своих стремлениях и готово добровольно вытерпеть любые страдания. Вот и Боэмунд живой, умерший только для вида, не побоялся жить рядом с мертвечиной. В первый и единственный раз видела наша земля подобную хитрость варвара, целью которой было ниспровержение ромейского владычества. Никогда прежде ни варвар, ни эллин не придумывали против врагов ничего подобного, да и будущие поколения, я полагаю, такого не увидят.
Достигнув Корфу, найдя там спасительное убежище и оказавшись в безопасности, мнимый мертвец воскрес, покинул гроб, насладился горячим солнцем, вдохнул чистого воздуха и пошел по городу. Жители, глядя на его чужеземную одежду,{318} спрашивали, какого он рода и состояния, кто он, откуда прибыл и куда направляется.
А он, презирая их всех, искал дуку города. Дукой был некий Алексей из фемы Армениака. Явившись к нему, Боэмунд принял надменный вид и высокомерным тоном, как это свойственно варварам, потребовал передать самодержцу следующее: «К тебе обращается тот самый сын Роберта, Боэмунд, чье мужество и упорство уже давно познали и ты и твоя империя. Бог свидетель, ни в каких случаях я не терпел зла, причиненного мне. С тех пор как я через земли ромеев дошел до Антиохии и покорил своим копьем всю Сирию, я пережил много горького из-за тебя и твоего войска; меня манили от надежды к надежде и бросали в тысячи сражений и битв с варварами.
Но знай: умерев, я снова воскрес и ушел из твоих рук. Скрывшись под видом мертвеца от всех глаз, от всех рук и подозрений, я ныне живу, хожу, дышу воздухом и шлю отсюда, из Корфу, твоей царственности ненавистные тебе вести. Ведь ты не обрадуешься, узнав, что город Антиохию я поручил Танкреду, моему племяннику (а он достойный противник для твоих военачальников), что сам я возвращаюсь на родину. И хотя тебе и твоим людям сообщали, что я мертв, я и мои люди видят меня живого и полного вражды к тебе. Живой, я умер, и мертвый, воскрес, чтобы поколебать подвластную тебе Романию. Если я переправлюсь на другой берег, увижу лонгивардов, латинян и германцев и моих франков, верных сынов Арея, я не перестану заливать потоками крови твои земли и города, пока не водружу свое копье в самой Византии». Вот до какой наглости дошел этот варвар!
Книга XII
1. Итак, я описала события после первой переправы Боэмунда, рассказала о кознях, которые он строил самодержцу, желая добыть себе скипетр Ромейской державы, о том, какой хитрый способ возвращения придумал Боэмунд и как он достиг цели, притворившись мертвым и морем прибыв на Корфу. Пусть же мое повествование обратится к последующим делам Боэмунда.
Прибыв, как уже говорилось, на Корфу, этот испускающий зловоние «мертвец» через дуку острова разразился угрозами по адресу самодержца (об этом уже сообщалось в моем повествовании), потом отплыл в Лонгивардию и там при-{319}нялся за осуществление своего замысла: в намерения Боэмунда входило вновь занять Иллирик, и с этой целью он старался собрать больше союзников, чем раньше. Он завязал переговоры с франкским королем о браке, и король отдал одну из своих дочерей в жены самому Боэмунду, а другую отправил морем в Антиохию к племяннику Боэмунда – Танкреду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80