В японских литературных источниках отмечается, что в старину, в период Эдо, вода в Киото считалась наилучшей для приготовления чая. Поэтому ценителям чая в Токио доставлялась вода из Киото. Днем и ночью по знаменитому тракту Токайдо передвигались специальные паланкины – «каго» – с бадьями воды из горных источников. Доставка воды из Киото в Токио отнимала много дней и стоила немалых денег. Однако это не смущало истинных любителей чая, поскольку вода – первое и главное условие приготовления чайного напитка.
При этом важное значение придается чистоте чая. Необходимо, чтобы чайная посуда, вода и все прочее не содержали жира или постороннего запаха, так как это может испортить натуральный вкус чая.
Весьма примечательно, что на Востоке пьют чай горячим не только в зимнюю стужу, но и в летний зной. Считается Доказанным, что в самую сильную жару лучше всего утоляет жажду именно горячий чай. Существует при этом два способа употребления чая: одни пьют чай большими глотками, другие малыми и в небольшом количестве, как бы дегустируя напиток, или, как говорят китайцы, «оценивая чай». Именно об этом рассказывается в знаменитом китайском романе «Сон в красном тереме» в главе «Цзя Бао-юй оценивает чай в кумирне Лун-цюань». Прекрасная девушка говорит влюбленному в нее юноше Цзя Бао-юю: «Разве ты не слышал, что одну чашку выпивают, чтобы оценить достоинство чая, две чашки – чтобы утолить жажду, выпить же три чашки – значит уподобиться пьющему воду ослу?»
Небезынтересно отметить, что Лу Юй, касаясь способа приготовления кипятка для заваривания чая, с большим поэтическим мастерством описал три стадии кипячения воды. Маленькие пузырьки первого кипячения воды Лу Юй сравнивал с глазами рыб, пузыри второго кипения он уподоблял гроздьям кристального бисера, образующимся на кроне бьющего фонтана, а самое бурное, третье кипение он изобразил как вздымающиеся, клокочущие волны в миниатюре.
В «Чайном каноне», являющемся одним из интереснейших памятников культуры, изложены также известные взгляды автора относительно чайного ритуала, охарактеризованы выработанные нормы чайного церемониала, а также освещены некоторые моменты эстетической стороны этой интересной народной традиции. Лу Юй еще при жизни был признан как крупнейший авторитет в области чая и его приготовления. По свидетельству исторической хроники, благодаря своей эрудиции и уму он пользовался вниманием со стороны правящей династии, в частности известного императора Тайцзуна; Лу Юй был окружен многочисленными учениками и последователями. После смерти его стали почитать как «духа-хранителя чаепроизводителей и чаеторговцев». Многое из «Чайного канона» Лу Юя не утратило своего значения и до сих пор; отдельные положения претерпели со временем изменения, а многое легло в основу японского чайного церемониала, хотя, разумеется, здесь было привнесено немало самобытно японского, специфически национального.
История проникновения китайского чая и традиции этого напитка в Японии связывается многими литературными источниками с буддизмом, в частности с миссией буддийского проповедника Дэнге, и относится к 805 году, то есть к периоду господства в Китае династии Тан, считающемуся эпохой расцвета материальной и духовной культуры феодального Китая. При этом отмечается, что буддийские проповедники одной из распространенных в Японии сект первоначально пили чай из простого кубка перед изображением Бодидармы (Дарума). Они будто бы делали это во имя благоговения и связывали чайный напиток с понятием священного причастия или клятвы. Таковы якобы предпосылки зарождения японского чайного церемониала.
Некоторые авторы утверждают также, что японский чайный церемониал, восходя в прошлом к буддийскому религиозному ритуалу, претерпел в своем дальнейшем развитии существенные изменения и для него характерны следующие три стадии: лечебно-религиозная, роскошно-расточительная и, наконец, эстетическая.
Что касается современного японского чайного церемониала, то он ни в малейшей степени не напоминает религиозного обряда или ритуала, поскольку и сам процесс чаепития и вся окружающая обстановка свидетельствуют о свободном и независимом времяпрепровождении, часто далеко выходящем за рамки простого чаепития. Нередко чайный церемониал проходит в атмосфере веселья и забав. Нельзя, однако, отрицать эстетической стороны современного чайного церемониала в Японии, где этот ритуал стал освященной многими столетиями традицией.
Краски листьев
Стоит необыкновенный зной. Всюду цветут пионы и хризантемы. Мы смотрим в окно стремительно движущегося вагона. На горных склонах морского побережья низкорослые деревья изнемогают под тяжестью висящих лунообразных гибридов. На крытых горных склонах и в глубоких лощинах, до самой дороги на морском зигзагообразном побережье, – сплошные плантации апельсиновых деревьев с крупными оранжевыми плодами. И никаких оград. И ни одного сторожа.
Наш чайный домик и ресторан расположены на самом побережье, среди вековых криптомерии, лиственных и хвойных деревьев. У самого моря приземистые японские сосны. Их странным образом изогнутые и переплетенные ветви похожи на разросшиеся оленьи рога. А рядом с нашей мансардой дивное зрелище: все опадают, все спускаются с ветвей красные кленовые листья, медленно, плавно, возвещая о себе лишь при встрече с другими листьями, ранее упавшими на землю, к корням, их взрастившим. В царящем вокруг покое легкий шорох палой листвы едва слышимо доносится из лесной чащи, пролегающей позади нас.
И кажется, незримый художник поет здесь гимн необычайной простоте и тихому обаянию прелестной островной земли.
В каждой стране, у каждого народа свои традиции и привычки. По древнему обычаю, соблюдаемому и теперь, при входе в японский дом, чайную и национальный ресторан принято не только снимать верхнюю одежду, но и оставлять у порога свою обувь. По мягким и всегда чистым циновкам – татами – не полагается ходить в тех же ботинках, в которых вы шли по грязной и пыльной улице. Как мы уже говорили ранее, в хорошем японском доме или ресторане, где царят гигиена и чистота, все ходят в специальных легких тапочках или просто в своих носках.
Другая особенность японского ресторана состоит в том, что посетители сидят за столом не на стульях, а на полу, поджав под себя ноги. Такая манера сидеть за столом в течение часа или двух оказывается без привычки чрезвычайно нелегкой. К концу обеда ноги настолько немеют, что встать на них и удержаться стоя положительно невозможно. Боль пронизывает все сухожилия, кажется, будто она проникает в самые кости. Странно смотреть на привычных к такой позе японцев, чувствующих себя за обедом вполне естественно, не испытывающих никаких неудобств. И если все же они иногда тоже затрудняются встать после обеда или угощения и удержаться на своих ногах, то это уже по другой причине. Однако кроме такой чинной позы, которая обычно соблюдается при официальных обстоятельствах, есть еще свободная манера сидеть – такая, про которую у нас говорят «сидеть по-турецки», то есть со скрещенными впереди себя ногами. Правда, такая поза допустима, так сказать, в мужском обиходе. Обычно – при хорошем знакомстве – хозяин не преминет сказать гостю: «Пожалуйста, сядьте свободнее!», приглашая его «агура-о каку» – скрестить ноги «по-турецки».
Перед тем как в японском ресторане приступить к обеду, гостям непременно подаются, обычно в небольших плетеных корзиночках, индивидуальные гигиенические полотенца или махровые салфетки, горячие и влажные, для того чтобы вытереть руки и лицо. Это особенно необходимо во время летнего зноя, в изнурительно жаркие дни, когда ваши лицо и руки постоянно покрываются липкой, раздражающей испариной. Обтирание горячим полотенцем – лучшее освежающее средство, весьма распространенное в странах Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока, особенно в Японии.
Внутреннее устройство и убранство японского национального ресторана представляется на первый взгляд довольно несложным, быть может даже простым, но при внимательном рассмотрении нетрудно убедиться, что оно очень осмысленно, неизменно декоративно оформлено, выдержано в определенном стиле и вкусе. И если говорить о подборе предметов, о выборе материала для них, о фактуре, цвете, размерах, – дело убранства помещения оказывается весьма сложным. Здесь все отмечено национальным своеобразием, оригинальностью, ничего общего не имеющими с европейским или американским оформлением или вкусом; такое впечатление, будто убранства вовсе не существует, будто бы ничего здесь нет.
Из приемной ресторана, куда нас привели сложные и запутанные коридорные лабиринты, мы входим в кабинет. Это оказывается небольшая, но изящная комнатка с легкими, раздвигающимися стенами, сделанными из светлого дерева в сочетании с бамбуком. Комната с очень невысоким потолком имеет квадратные бревенчатые перекрытия из искусно обработанных кругляков и тщательно отделанные деревянные стояки из выдержанного твердого дерева. Когда всмотришься, убеждаешься, что все здесь сделано из дерева и бамбука. При этом деревянные доски и брусья в Японии, как правило, не покрываются масляной или иной краской, тут принято сохранять первоначальный, естественный цвет дерева, оставлять его натуральный, первородный рисунок. Иногда дерево слегка чем-то протравливают или покрывают светлым лаком, который делает древесный узор, его фактуру еще контрастнее, картиннее.
Глядя на эту культуру обработки и отделки материала, я думаю о знаменитом понятии, выраженном в китайском языке словом «цзыжань».
Цзыжань… сколько смысла в этом слове! «Самость» – автономное бытие, как оно есть. «Самоестественность» – бытие в свойственной ему природе. Эквивалент этого слова, один из синонимов его – «тяньжань», что значит «природность» – в ее чистейшем, ничем не осложненном состоянии, подлинная естественность.
Этому понятию в японском языке соответствует слово «магокоро», возникновение которого относится ко времени японской древности. Этимология этого слова такова: «ма» – префикс истинности, подлинности; «кокоро» – сердце, душа. Следовательно, «магокоро» – душа (природа) человека, как она есть, в ее истинном состоянии, не осложненном ничем извне.
Понятие «цзыжань» стало, как известно, основой «лао-чжуанизма» – одного из направлений философской мысли древнего и средневекового Китая, получившего большое распространение и в Японии; понятие «магокоро» стало основой того мировоззрения, которое в Японии впоследствии получило наименование «синто» (синтоизм). Лаочжуанизм (этот термин применяется нами для того, чтобы избегнуть обычного отождествления древней философии Лао-цзы (VI–V вв. до н. э.) и Чжуан-цзы (IV–III вв. до н. э.) с даосизмом как религией средневековья) и синтоизм – глубоко различные явления, но в исходном пункте они едины. Именно здесь – идейный ключ к неокрашенному дереву и тростниковой крыше первобытных хижин, являющихся в Японии «великими храмами».
Комнатка ресторана с ее геометрически точными линиями и формами производит впечатление ажурной легкости и утонченности. В ней нет ничего лишнего. Здесь ничто не мешает вам, не раздражает. Все просто, удобно, эстетично. Здесь нет даже тени излишества и безвкусного украшательства.
Пол комнаты устлан свежими эластичными циновками из специальной гибкой и упругой рисовой соломки. Во всем преобладает единый желтоватый цвет. На этом спокойном фоне – контрастирующий со всем окружающим, низкий удлиненный столик красного цвета, массивный, устойчивый. Он лишь подчеркивает мягкость общего тона комнатки. Низкие столики продолговатой или круглой формы на четырех или более изогнутых, резных ножках сами по себе обычно представляют своего рода произведение высокого мастерства, ручного искусства. В Японии эти столики, являющиеся непременной принадлежностью в каждом доме, изготовляются из красного или другого твердого дерева, покрываются специальным лаком, который, помимо прочих свойств, обладает теплоустойчивостью. Крутой кипяток из опрокинутого стакана ни в малейшей степени не отражается на таком лаковом, зеркальном покрытии. Общий вид этих столиков поражает художественной соразмерностью, пропорциональностью и удивительно тщательной обработкой.
В Японии мне приходилось видеть прекрасной резной работы круглые столики из красного дерева, изготовленные несколько столетий тому назад. Трудно было поверить, что эти древние изделия прекрасно сохранились и выглядели как новые.
Стены ресторанной комнаты украшены лишь одной небольшой картиной, исполненной акварельными красками. На фоне прославленной горы Фудзи изображена изящная ветка цветущей сакуры. На другой стене повешен единственный свиток иероглифической каллиграфии, написанный сильным, выразительным почерком, всего два знака – «исполнение желаний».
Однажды на мой недоуменный вопрос, почему в такой пространной комнате висит всего лишь один иероглифический свиток, последовал весьма любопытный ответ. В соответствии с принципами японской эстетики пространство – важнейший фактор национальной архитектуры – должно быть использовано таким образом, чтобы ощущение объемности и простора помещения, где вы находитесь, никогда вас не покидало. Вследствие этого помещение не должно заполняться вещами и предметами, без которых человек здесь может обойтись. Расположение в комнате какого-либо предмета должно быть в полной мере оправдано, вызываться необходимостью. Именно стремлением к предметному минимуму обусловлено и крайне экономичное размещение в комнате произведений искусства и художественного ремесла. Все это объясняет причину того, что в зале ресторана висит единственный свиток художественной каллиграфии. Крайне существенно, однако, что этот свиток вместе с тем должен восприниматься как уникальный, не имеющий себе равного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60