Здесь их свет, их воздух, их мир, каким он создал их и каким они его благословляют… Иногда кажется, что некоторые японцы устраивают пиршества чаще, чем обедают…
Контрасты у японцев – явление весьма частое. Они характерны для общественной жизни и их быта. Дома, например, японцы ограничиваются крайне скромной трапезой, но в ресторане они устраивают подлинные пиршества, не щадя затрат. Здесь фантазия не знает никаких границ. Иногда это напоминает поведение одного героя, который съедал дешевый обед в окраинной таверне, а затем отправлялся к роскошному отелю, чтобы всем на зависть ковырять в зубах у самого входа в ресторан. Японцы неподражаемо искусно носят маску. Но в тщеславных лицах сильных мира сего, кутящих в «Амбассадоре», плохо скрывается боязнь уронить свой престиж, обнаруживается характерная для этой категории людей какая-то холодность, надменность, манерность, вера во всемогущество денег, идущая от культа доллара. Особенно ощутимы эти свойства в ночных барах, где все услуги оплачиваются, где они позволяют себе стандартное веселье, где обслуживают их наемные партнерши – «баргерлз» и «хостес», развлекают смазливые и хищные девицы, работающие по установленной таксе. Тут не место для «ценных услуг без корысти» – здесь грешная земля, и за всякое удовольствие следует платить.
Рядом со мной, склонившись над вытянутыми цилиндрическими стаканами виски со льдом – «хай бол», на цаплеподобных сидениях кокетничает пара, напоминающая живо образы «Неравного брака» Пукирева. Совсем юная японка с густой синевой под глазами – «полукружьями подглазий темных», – рассеянно слушая своего дедоподобного кавалера со всеми оттенками седого и серого, кажется, еще не утратила естественной способности краснеть. И почему-то вспомнились строки современного японского поэта Коскэ Накамура «Из других глав»:
В город, в город ненасытный
Все на свете забирают:
Рис и шелк, а напоследок
Дочек-малолеток!

Говорят нам: «Для отчизны!»
Лжете! Вам самим в угоду!
Вот с войной навек покончить –
Благо для народа!
Вспомнилась также мелькавшая на страницах японской прессы хроника относительно торговли молодыми японками. Вот некоторые факты.
По сообщению газеты «Йомиури» от 26 декабря 1960 года, отдел социального обеспечения управления района Осима на о. Хоккайдо совместно с органами полиции провел следствие по делу о продаже двадцати учениц средней школы в публичные дома. Девятнадцать девушек были проданы в публичные дома в Хамамацу, префектура Сидзуока, и одна в дом гейш в Осака. Девушек перевезли из Хоккайдо в Хамамацу и Осака под видом переезда школы. В Хама-мацу и Осака девушек заставили учиться танцам и пению в дневное время, а вечерами посещать школу. Они не могли вернуться домой, так как не имели денег, чтобы расплатиться за расходы по переезду с Хоккайдо и оплатить другие расходы.
Из двадцати девушек тринадцать – уроженки Хакодатэ, а остальные из различных мест района Осима. Шестнадцать девушек происходят из рыбацких семей, живущих в указанных районах и испытывающих материальные затруднения в связи с неудачным рыбным промыслом. Из официальных источников стало известно, что отдел социального обеспечения узнал об этом случае в процессе ознакомления с материалами о перемещении учеников соседней школы из одной школы в другую.
По сообщению газеты «Йомиури» от 8 февраля 1961 года, стало известно о новом факте работорговли в Японии.
Полицейские власти префектуры Канагава арестовали группу работорговцев. Эти торговцы в течение ряда лет продавали девушек хозяевам баров, кабаре и других увеселительных заведений на курортах Атами, где развлекаются представители зажиточных слоев населения. Только за период с октября 1958 года по ноябрь 1960 года эти поставщики девушек получили от хозяев подобных заведений около полутора миллионов иен.
По сведениям полицейских властей, жертвы преступников – выходцы с острова Кюсю, в частности из бедных шахтерских семей, число которых в этом угольном районе страны с каждым днем возрастает.
Это не единственный случай работорговли в Японии. В ноябре 1960 года полиция арестовала большую группу поставщиков «живого товара», обманным путем продавших в тайные публичные дома 161 девушку.
Замеченная пара вернулась после танца. Но для «старого барсука», которому уже небезопасен и сонный минуэт, это не был удачливый поход. Ее партнер вышел в круг танцующих, забыв, вероятно, о своем ревматизме и подагре. В нем чувствуется что-то пошлое, непристойное, но, как говорят японцы, «свою лысину три года не замечают».
– В этой невероятной давке я лишь к концу «босса-новы» обнаружил, что танцую не с вами, май дарлинг, а с каким-то не очень трезвым субъектом, который уцепился за меня словно краб клешнями, – разочарованно произносит он, ощупывая свои обвислые усы. Видно, кавалер запамятовал, что «и в песне и в танцах меру знать надо».
Но «хостес», с «серым смехом на губах и уныньем в глазах», иронически любуясь его подслеповатостью, не отвечает и, собственно, не участвует в разговоре, а лишь меланхолически повторяет короткие междометия – «со дэс нэ», «со дэс ка», напоминающие русские восклицания: «ах, вот как!», «да что вы!» Ее бодрящийся кавалер в закопченных очках и с очень несвежим лицом какими-то поперечными движениями нижней челюсти непрестанно жует лениво тлеющую манильскую сигару невероятных габаритов. Бревнообразное табачное изделие, чадя густой желто-зеленой гарью, превращается в устойчивую паутину, повисающую перед глазами захмелевшего старца. Иногда он извлекает из кармана другой агрегат – газовую зажигалку – и не без игривого кокетства подпаливает сигару, сперва горящий ее конец, а затем противоположный, изжеванный, рыхлый, заслюнявленный. И мне почему-то вспомнилась японская поговорка: «Торговля тогда хорошо идет, когда она, как у вола слюна, без перебоя течет».
«Господин в подтяжках», заметно обмякший от перенасыщенности алкоголем, заплетающимся языком в разгаре поединка с вином цинично изливается перед арендованной «баргерлз». В душе его живет жгучая тоска: с гейшами он тоскует по домашней обстановке, а с женой – по обществу гейш…
Вскоре они достигли той степени насыщенности сладковатой жидкостью, когда джентльменство перевоплощается в троглодитство.
«Баргерлз» любезничают, щеголяют в соблазнительных нарядах и, далее подурнев и одряхлев, став непривлекательными, постоянно глядятся в зеркало, румянятся, рядятся – «наряд красит и соломенную куклу». «Хостес» продолжают кокетничать, танцевать и подпевать глухими, хриплыми – «хаски войс» – голосами. Некоторые из них, видимо, хорошо понимают, что юность их миновала, и давно уже потеряна маска молодости, которую они так искусно носили, и мужчины не находят их столь привлекательными. Им приходится восполнять этот изъян косметикой и развязностью манер. Они явно выставляют себя напоказ. «Женщина разряжается для того, кто ей нравится» и «раз это модно – так пусть хоть трахома», – гласят японские поговорки. Обитатели баров, подделываясь под чужестранные моды, давно отказались от национальных нарядов. Кимоно ничего не обнажает, все скрывает, в отличие от платья голливудского покроя, которое столько открывает, что почти ничего не оставляет для воображения.
Но вот рождается судорожный латино-африканский ритм в духе огневых танцев из репертуара Переца Прадо, с его характерными грудными выкриками, образующими нечто вроде восьмого тона в аккорде. Музыка яростно выталкивает публику из-за столиков, гонит от малиновой стойки на пружинные матрацы эротической трясучки и паралитических конвульсий. Весь зал начинает лихорадочно вздрагивать в такт ударных дисков и пронзительного серебряного тромпета, растворяясь в никотиновом эфире.
…У бара освободился цаплеподобный стул, и мне удается занять место у малиновой стойки.
– Да, сэр, что вам угодно? – обращается ко мне бартэндэр по-английски.
– Немного сакэ, пожалуйста, подогретого… После прогулки под холодным ливнем, – отвечаю бартэндэру, застывшему перед иностранцем в услужливой позе.
– Извините, сэр, сакэ не располагаем…
– Новый год… запасы исчерпались?
– О нет, сэр, в нашем ресторане этой продукции не бывает. Сакэ – напиток японцев… Сакэ, видите ли, как бы для второразрядных заведений, национальных ресторанов…
Наш разговор с бартэндэром привлекает внимание ресторатора, японца с энергичными бровями, настойчивым взглядом, с тем скуластым лицом, толстоногим, коренастым сложением, которые предполагают практичность и скрытый расчет.
– Чем могу быть полезен, сэр? – с заискивающей улыбкой произносит он по-английски, с явным американским выговором. «В улыбающееся лицо стрел не пускают», – мелькнуло у меня.
Сверхвежливая предупредительность, с которой встречают в ночных европеизированных ресторанах клиентов, всегда настораживает. Она неизменно носит неприятный, торгашеский характер. Это не вежливость, тем более от гостеприимного сердца. Здесь вовсе не желание доставить удовольствие посетителю, а преднамеренный и откровенно вымогательский сервис, который заведомо предполагает последующие расчеты, нередко малопристойные. Именно здесь чрезмерная вежливость часто переходит в наглость.
Бартэндэр, не дожидаясь моего ответа метру, объясняет по-японски смысл нашего разговора о сакэ, замечая, что иностранец, очевидно, по ошибке зашел в «Амбассадор»…
– Простите, сэр, но наш бар предназначен… не для местных японских напитков… Наша клиентура, насколько я понимаю, отличается более взыскательным… иностранным вкусом.
– В таком случае, что бы вы предложили?!
– Весь шар земной в его лучшем спиритуальном виде, сэр, к вашим услугам! Для согревания, позвольте заметить, грог из ямайского рома, кубинский бакарди, сухой лондонский джин, виски «Кентаки», таверн стрейт (борбэн), французский арманьяк…
Ресторатор с нескрываемой гордостью продолжает перечислять все новые виды иноземного алкоголя, обнаруживая недюжинную эрудицию и профессиональную фамильярность. Вскоре он начинает подкреплять свою энциклопедическую осведомленность предметным показом заокеанских изделий в их оригинальном розливе, фирменной посуде с многокрасочными этикетками, наклейками, печатями, медалями, гербами, коронами…
Продемонстрировав авангардный эшелон горячащих жидкостей, ресторатор переходит ко второй шеренге – менее грозной продукции, акцентируя на итальянских аперитивах – чинсано, карпано, кампари…
И каждую посудину он осторожно берет сперва одной рукой, а затем бережно, порой с какой-то интимностью прикасается другой, как бы в соответствии с содержимым и выразительностью форм сосуда. Когда в его руках оказалась пузыреобразная посудина с французским коньяком марки «Наполеон», ресторатор мгновенно преобразился: он, казалось, принял позу «смирно» и был готов отдать воинскую честь прославленному полководцу, как это повелевается самурайским кодексом. И от полного проявления верноподданнической доблести его удержало лишь то, что руки у него оказались парализованы бесценным сосудом.
– Среди лучших разновидностей виски, – произносит он почти доверительно, – корона первенства, сэр, бескомпромиссно принадлежит «Ройял скач» – Джордж Балантайн, Джони Уокер (блэклебл – черная этикетка), «Импириэл виски» и, конечно, шотландскому продукту «Олд смаглер»… Уже сами названия – «Императорское виски» или «Старый контрабандист», – шепчет мне на ухо японец, – внушают какую-то трепетную почтительность…
И ресторатор снимает с полки необычную склянку, как бы примятую при нелегальном провозе, из бугристого стекла с матовой, заиндевелой поверхностью.
– Это уникальный напиток, непостижимая вершина подлинно европейской цивилизации…
– Но ведь и японские виски, особенно «Сантори», кажется, славятся теперь…
– Помилуйте, сэр, но это несопоставимо… то гениальность, а это – домодельное островное пойло, японская фальсификация… – не без внутреннего возмущения извергнул собеседник.
Рассуждения ресторатора, его манеры и жесты все более убеждают меня в том, что в нем национальное изящество соседствует с резкостью и развязностью янки. Это – типичный продукт внешней культуры: высшей мерой джентльменства он, конечно, считает остро отутюженные брюки и всегда сверкающую обувь. У него психология лавочника с кругозором курицы. Он занят спиртными авантюрами, гастрономией и чтением американских комиксов. Учтивая игра в гольф и покер является нерасторжимой частью его алкогольного бизнеса. Словом, здесь в наличии все ингредиенты для коммерческого успеха.
Когда заговорили о напитке «универсального назначения», пригодном для каждого случая, выбор пал на классическую шерри (вишневая настойка).
– Не составите ли компанию?
– Благодарю вас, сэр, но мне надо несколько экономнее пользоваться алкоголем, особенно с утра…
«Доверчивая общительность» токийского ресторатора вознаграждает меня вскоре посвящением в таинства пополнения винного подвала «Амбассадора». Проливается свет и на те секреты, которые позволяют владыке бара вести себя так, будто он обладает бутылкой эликсира независимости.
– Япония – нация торгующая: мы все покупаем, все продаем… Экспорт, конечно, это прекрасно, но он, как одностороннее движение, ведет к застойности или истощению ресурсов. Во всем необходима циркуляция, как в живом организме кровообращение. Япония, видите ли, никак не может без импорта… материального и духовного, во всех областях. Импортные напитки – это как бы концентрированное выражение западной культуры – индустриальной и интеллектуальной…
– Но в Японии, кажется, существуют строгие импортные правила, таможенный барьер…
– Разумеется, как во всякой другой стране. Делать все надо, конечно, осмотрительно, с соблюдением… Мы во всем опираемся на самих стражей законности… Наша в высокой степени добропорядочная клиентура, поверьте, в первую очередь озабочена общегосударственными соображениями… интересами внешней торговли, дипломатии…
И ресторатор «совершенно конфиденциально» дает мне понять, что сейчас во внутренних помещениях «Амбассадора» в более интимной атмосфере, во встрече Нового года участвуют деловые люди с положением… хай сосайти!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60