А совсем рядом с впечатляющим зрелищем, с его чарующей, сияющей сущностью, на соседней стене кабинета словно закостенела другая жизнь, едва заметно взирающая на нас. Потускневшие краски небольшого свитка придают изображаемым фигурам в темных халатах, едва различаемым предметам черты архаичности, давно угасших дней. Условная, символическая манера письма делает и без того малопонятный сюжет картины еще более далеким и непостижимым.
– Жемчужина натуры художника, как отмечается в древних трактатах об искусстве, обнаруживается в каждой точке, в каждом штрихе. Что же можно узреть в этом почерке? – спрашиваю я Охара сэнсэй, указывая на свиток.
– Со дэс нэ! Японское искусство живет контрастами. Они обнаруживаются во многом: и в свете, и в красках, и в сочетании линий, и в самой фактуре материала… Некоторые художники запечатлевают только то, что видят в человеке, – ясное, отчетливое, простое. Другим же удается проникнуть в глубинные черты личности, всего того, что нередко раздваивает человека, делает его многоликим, сложным, противоречивым.
– Но разве подлинное искусство не является выразительно ясным, определенным в своей идее?
– Ясное изображение – явление положительное, активное. Оно относится к феноменам «Ян» – положительного начала бытия. Ясное удается легче, передается проще. Но в том и состоит сложность искусства, что художнику приходится изображать людей и мир их интересов, которые часто оказываются далеко не такими ясными и доступными. Они сопряжены с феноменами «Инь» – отрицательного начала бытия. И здесь, разумеется, одних традиций древних мастеров недостаточно.
– Уж не за абстрактное ли вы искусство? Охара сэнсэй помедлил, потер у виска и, казалось, не без некоторого раздражения сказал, что он не понимает абстрактной живописи, потому что ее смысл надо разгадывать, но ему еще никогда не удавалось разгадать его… Японские художники слишком серьезно относятся к художественному творчеству, к искусству, чтобы рассматривать его как эстетскую игру форм, как самовыражение индивидуальности автора. Для знатоков искусство – средство проникновения в сущность вещей и явлений, средство познания и раскрытия окружающей реальности. Желание понять природу вещей, стремление постичь сложные явления и процессы жизни породило у них средства и образы символизма, привело к условностям в искусстве.
– Мне хотелось лишь отметить, что тщательное изучение древнего мира, искусства прошлых эпох, мой опыт и, позвольте заметить, личный инстинкт приводят меня к убеждению, что истинные мастера прошлого, неустанно совершенствуя свое искусство, отнюдь не ограничивались однообразным копированием. Их зрелость измерялась не тем, насколько скрупулезно они следовали своим предшественникам, но тем, каково их творческое участие в непосредственном обогащении искусства, его жанров, стилей, почерков, умножение его выразительных средств. Именно в этом смысле – позвольте подчеркнуть – одних традиций недостаточно, как бы они велики ни были.
За японской маской
Иероглифические пиктограммы помогают нам понять, что корни прекрасного генеалогически уходят в эстетическое восприятие человеком окружающей природы в процессе его труда. И творчество по законам прекрасного есть сущность выявления в предмете его естественных свойств.
– И если сравнить японскую национальную архитектуру, особенно принципы интерьера, – говорит Охара сэнсэй в свою очередь, – с заморской, в частности американской, современной архитектурой, то здесь, на мой взгляд, зияет бескрайняя пропасть. Вообще говоря, с американцами японцы живут на противоположных берегах не только в смысле физическом или географическом. В океане вечнотекущей жизни Япония и Америка развивались в неодинаковых исторических плоскостях, в их общечеловеческом движении пролетали различные параметры времени; различны, конечно, их традиции и в мире интеллектуальном…
– Вы говорите с позиции прошлого, имея в виду пути, которыми шли страны, народы Японии и Америки. Но разве в наши дни положение не изменилось, разве в сегодняшней жизни японцев не наблюдается явлений нового характера, фактов американизации?
– Со дэс нэ, послевоенный период ознаменовался для Японии весьма существенными переменами в различных сферах, особенно разительными в области материального производства, индустриального развития. Американское влияние и даже участие здесь бесспорно. Для всех очевидно также не наблюдавшееся ранее вторжение американских воззрений в различные сферы социальных интересов японского общества. Однако, в отличие от материального производства, проникновение американских концепций в мир духовных взглядов японцев нельзя признать сколько-нибудь глубоким или органическим. Оно скорее носит внешний, поверхностный характер, представляет своего рода налет. Американская цивилизация, позвольте заметить, в основе своей не идет далее ограниченного прагматизма. Она, насколько мы ее осознаем, лишена глубины, философских корней, высоких духовных идеалов, свойственных иным культурам. У нее нет, с моей личной точки зрения, крайне важного фактора – исторического и интеллектуального наследия, которым обладают древние народы. Иными словами, речь идет о преобладании своего рода ущербной структуры – американского провинциализма, – для которой в большой мере характерно отсутствие самобытных традиций – исторических, культурных, эстетических. Отсюда, на мой взгляд, проистекает ограниченность в массе американцев интеллектуальных интересов, неразвитость художественного вкуса, превалирование дурных образцов в области этических норм и принципов.
– Но явления отрицательные могут влиять на других не в меньшей степени, чем факторы положительные. «Когда пересаживают старое дерево, с ним пересаживают и его болезни», – гласит японская поговорка. И разве японцы не испытывают их воздействия на себе?
– Со дэс нэ, – продолжает Охара, – примеры пагубного влияния «американского пути жизни» в Японии слишком многочисленны, чтобы их игнорировать или недооценивать опасность их последствий. Страна наводнена весьма низкоразрядной американской печатной продукцией, убогими комиксами и детективами, в которых проповедуется эротика, порнография, садизм, гангстерство; с телевизионных экранов не сходят бесконечные серии пошлых и тупых голливудских фильмов, где с поразительной одержимостью утверждается мир чудовищных преступлений, социальной патологии, кровавых кошмаров, психология бандитизма, возведенного в степень национальной мании, истерии…
– Факты, – замечаю я, – поистине восстают, со всей силой вопиют сами за себя… И ведь, как известно, «только слепые не опасаются змей»…
И здесь автор позволяет себе привлечь внимание читателя к тому, что мутный процесс «культурной экспансии» не прекращается. И мы видели, как множится число тех, кто возвышает свой голос в защиту японской национальной культуры. Характерна в этом смысле статья руководителя Ассоциации новой японской литературы, писателя Накано Сигэхару «Американская культура „оккупирует“ Японию». Общеизвестно также, что «оккупация» осуществляется отнюдь не невидимыми путями. Весьма активно действуют разного рода институты и организации. Многомиллионные ассигнования выделяются фондами Рокфеллера и Форда для осуществления «Программы изучения японо-американских отношений», изучения дальневосточных проблем и т. п. Истинные замыслы «цивилизаторской филантропии» американских миллиардеров, разумеется, никого не могут обмануть. Фудзино Наохико в статье «Японо-американское сотрудничество в изучении Азии и долг ученых», опубликованной в августовском журнале «Бунка херон», указывает на стремление американцев к созданию под своей эгидой недоброй славы «сферы совместного процветания Великой Восточной Азии». Интерес в этой связи представляет и выступление Корэхито Курахара, опубликовавшего статью «Национальная независимость и национальная культура». В ней указывается, в частности, что «с тех пор, как Япония оказалась оккупирована американским империализмом, в нашу страну беспрепятственно проникает американский образ жизни и образ мышления, реакционная империалистическая идеология, растленная буржуазная культура… Погибают выдающиеся культурные ценности, веками создававшиеся японским народом… Национальная культура Японии стоит перед лицом серьезнейшего кризиса. Вместе с тем исторический опыт учит, что без самостоятельной национальной культуры невозможна национальная независимость. Народы, не сумевшие отстоять национальную культуру своей страны от разрушения ее захватчиками, на долгие столетия попадали в рабство, тогда как народы, которым удалось сохранить самобытную культуру своей страны, рано или поздно добивались национальной независимости… Именно поэтому столь велико значение борьбы за сохранение и развитие национальной культуры, которую ведет теперь японский народ…»
Со всем этим, разумеется, невозможно примириться, и многосложная борьба здесь не прекращается во всех сферах жизни: в обществе, в семье, в каждом японце. И все же, если смотреть на вещи углубленно и говорить откровенно, во мне преобладает оптимистический взгляд, хотя это и звучит несколько парадоксально. Во мне живет уверенность в том, что лучшие моральные традиции японского народа, испытанные временем, обладают необыкновенной жизнестойкостью, защищены здоровым иммунитетом. И в этом смысле, как у нас принято говорить, «морю пыль не страшна». Народ Японии является нацией древней, многовековой цивилизации, старинных духовных традиций. Об этом красноречиво свидетельствуют многочисленные исторические и литературные источники. Достаточно вспомнить, что первый памятник ксилографической печати появился на японской земле тысячу двести лет назад. Всеобщее восхищение вызывают памятники японской национальной архитектуры – неповторимые по самобытности замки, средневековые дворцы, уникальные храмы с их изумительными образцами скульптурного творчества. Мы гордимся тем, что японцы дали миру талантливейших живописцев – Сэссю, Хокусай, Утамаро, Хиросигэ, Тэссай. Это бесценное наследие создавалось и формировалось в условиях неустанной борьбы многочисленных поколений японцев, в неравном и тяжком единоборстве с необузданными силами стихий, которые беспощадно обрушивались на них в лике грозных морских тайфунов, чудовищных наводнений, вулканических извержений с их смертоносной лавой, обращавшей в мертвый пепел всякую жизнь на своем пути… Японский архипелаг едва ли не каждодневно вздрагивает от фантастических подземных толчков, которые нередко приводят к неисчислимым жертвам.
Условия жизни японцев поистине суровы, повсюду им угрожают злобные силы природы. На земле их часто происходят чудовищные извержения вулканов, подземные толчки сотрясают города, на них обрушиваются катастрофические потоки цунами и тайфунов, которые приносят невероятные несчастья народу. И свирепые бедствия эти нередко воспринимаются японцами, особенно старшим поколением, не как буйство стихийных сил: они нередко осознаются ими как проявление злой воли богов и враждебных духов, умилостивить которых могут лишь заклинания жрецов в храмах и непрестанные жертвоприношения.
В моем дневнике сохранились листки с беглыми заметками. Вечером 26 сентября 1959 года остановились поезда во всей центральной части Японии. Внезапно погас свет, замерли города в мрачном ожидании нашествия стихии. Плотным массивом стремительно надвигался океанский тайфун. С невероятной силой он обрушился на японский архипелаг. Это был самый опустошительный тайфун за последнюю четверть столетия. Велики были несчастья, которые принес он японцам. В дикой ярости океанские волны мгновенно смыли дамбы, захватив в свои объятия многочисленные города, деревни, не оставив следа от прибрежных рыбацких поселений. Свыше полутора миллионов лишилось очагов. Тайфун отнял жизни у четырех тысяч пятисот человек, погибших под развалинами домов или утонувших при наводнении. Около восемнадцати тысяч японцев получили различные травмы.
Особенно трагическими были последствия тайфуна в Нагоя, третьем по величине городе в Японии. Он весь оказался под разбушевавшейся водой, шквалы которой разрушили тысячи промышленных предприятий текстильной, керамической, машиностроительной, лесообрабатывающей промышленности. Десятки тысяч людей были обречены на голод. Бедствие охватило крестьян окрестных районов. Залитые морской соленой водой поля потребуют многих лет для их очистки и получения урожая. Погибли все запасы продовольствия. Вспыхнули эпидемические болезни.
В дни, когда писались эти строки, стихия принесла бедствие на юге Японии. 24 марта 1964 года в префектуре Кагосима произошло сильнейшее извержение вулкана Сакурадзима, один за другим возникли два могучих взрыва, которые выбросили из кратера град огромных камней. Клубы пепла с лавой поднялись на высоту двух тысяч метров.
В японском языке есть классическая поговорка, глубоко характерная для жизни этой страны. Она состоит из четырех слов – наименований того, что считается самым грозным: «землетрясение, гром, пожар, отец». На первом месте стоит землетрясение. В июне 1964 года Японию постигло катастрофическое землетрясение, которое особенно разрушительным оказалось в префектурах Ниигата, Ямагата и Акита, прилегающих к побережью Японского моря. Гигантской силы подземные толчки сотрясали города, разрушили шоссейные магистрали и железные дороги, сломали 55 мостов, развалили 10 600 зданий. Вслед за подземными взрывами на берег обрушились шквалы чудовищных морских волн цунами. В результате наводнения было затоплено 13 530 зданий.
Почти одновременно с цунами стали взрываться огромные резервуары с горючим. Страшной силы огненные смерчи, полыхавшие в девяноста эпицентрах – резервуарах с нефтью и бензином, не унимались около двух суток и поглотили четыреста тысяч тонн нефтепродуктов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60