Из окон открывалась широкая панорама Тибра. Одри это понравилось. Она произнесла свое любимое словечко: «Божественно!» Всем, кто спрашивал о палаццо, она коротко отвечала: «У нас нет никакого палаццо в Риме, только квартира». В «вечном городе» утверждалось н свое отношение к показной роскоши: она не только вульгарна, но и не безопасна. Появились террористические «Красные бригады», которые: угрожали богатым и крупным политическим деятелям.
Избыток жизни, который до недавнего времени почти не растрачивался ею, захлестнул существование Одри. Она расставляла в своём новом жилище мебель и всякие другие вещи, старые и новые, работала рядом с плотниками и каменщиками, которые переделывали квартиру. Волосы Одри были забиты мелкой пылью, падавшей со старой штукатурки. Она переняла у своего мужа темп, которого он придерживался и в работе, и в свободное время. Дотти два или три раза в неделю ездил по ночным клубам. Старые знакомые Одри из мира кино, знавшие eё привычку рано ложиться спать, с удивлением наблюдали, как она вытанцовывает твист и другие модные танцы в переполненных ночных ресторанах и клубах. Дотти великолепно танцевал. Он с гордостью демонстрировал повсюду свою жену. Одри радовало то, что eё новый брак не травмировал Шона. Она говорила друзьям, что привязанность eё ребенка к доктору Дотти во многом объясняется тем, что мальчик неплохо знал итальянский язык, которому он научился у своей няни Джины. Ее породнение с большим итальянским семейством вызывало у нeё восторг и ощущение открытия. Поначалу она легко приспособилась к стилю жизни сеньоры Бандины, с поистине религиозным рвением посещая воскресные обеды и, не будучи католичкой, сопровождая родственников в церковь по праздникам.
Она становилась все более похожей на итальянку и по своей внешности, и по поведению. Живанши и Одри оставались друзьями, но многие заметили, что на демонстрации парижских мод нет Одри на eё обычном месте в переднем зрительском ряду. «Это совершенно очевидно, - сказала она в беседе с Генри Грисом, - что я не могу вот так просто взять и полететь в Париж, чтобы взглянуть на последние модели Живанши». Но произнесены эти слова были с явным сожалением. Она по-прежнему предпочитала его всем другим модельерам, но теперь стала покупать одежду в лучших магазинах готового платья в Риме и находила eё «совершенно восхитительной».
Ей все eщё присылали киносценарии, но Одри большей частью откладывала их, оставляя непрочитанными. Поговаривали, что Одри теперь будет сниматься не в Париже, а в Риме. Сама же актриса не высказывала желания возвращаться в кино. «Я живу так, как должна жить женщина», - сказала она. За этими eё словами скрывалось давнее убеждение, что она не жила по-настоящему, а «функционировала» как кинозвезда. Она всегда мечтала о положении домохозяйки. Тяжелый труд в фантастическом мире кино был неизбежной и часто тяготившей eё обязанностью. Теперь можно осуществить свою мечту. Одри почувствовала, что «ни у кого ничего не похищает» - и меньше всего у себя самой.
Однако уже стали проявляться первые признаки новой опасности. Одри бы их разглядела, если бы была повнимательнее. Андреа Дотти женился на кинозвезде. И для него видеть, как она становится обычной римской домохозяйкой, было все равно, что наблюдать за тем, как принесенная домой драгоценность на глазах начинает терять свой сказочный блеск. Близкий друг четы Дотти заметил: «Ему потребовалось определенное время, чтобы понять, что Одри и девушка из „Римских каникул“ - это не одно и то же, но когда он всё-таки это понял, он как будто бы пробудился от прекрасного сна. Реальность не могла удовлетворить его». Одри же привлекала возможность вести нормальное, здоровое существование - такое, которого у нeё до сих пор не было. Дотти же обыденная повседневная рутина претила. Ему был необходим блеск. По своему характеру Андреа был добрым и любящим супругом, но ему нравилось после рабочего дня отдыхать по-римски легко и беззаботно, когда время пролетает незаметно, оставляя после себя лишь удивление, как можно было потратить его так много и при этом сделать так мало. Одри же любила видеть плоды своей деятельности. В этом несходстве уже заложено будущее столкновение характеров.
Через четыре месяца после свадьбы врачи обнаружили у Одри беременность. В любом итальянском семействе появление внука - это настоящая проверка крепости брачных уз. А при таком возрасте, как у Дотти, - это двойная радость. Одри же при рождении ребенка перешагнет сорокалетний рубеж. Неоднократные выкидыши указывали на то, что это, скорее всего, будет eё последний шанс. На сей раз она всеми силами старалась сохранить ребенка. Лето 1969 года Одри провела в полном уединении на маленьком средиземноморском островке, где семейство Дотти и другие римские богачи имели виллы. Мужья вывозили туда своих жен и детей, устраивали их там, а сами возвращались на материк к повседневным делам и развлечениям.
Наступил сентябрь, но Одри не собиралась возвращаться. Вместо того чтобы вернуться в Рим, она сделала из «La Pasible» свое «place d'accouchement» (место родов). По выходным eё навещали Дотти, в остальные дни она отдыхала, провожала Шона до школы, ходила за покупками в сельский магазин, немного работала в саду.
Для большинства итальянских «папарацци» Андреа Дотти теперь стал не просто респектабельным психиатром, но и мужем всемирно известной кинозвезды. Одним словом, он заслуживал внимания газетчиков. Сообщения о том, что он делает, куда ездит, с кем встречается, представляли немалый интерес, даже если на фото рядом с ним не было знаменитой жены. Напротив, они становились eщё интереснее, если актрисы и манекенщицы, с которыми Дотти встречался после работы, были рядом. Он оставался очень внимательным мужем, который вот-вот должен был стать и отцом. Но старый «голливудский синдром» срабатывал и здесь: поклонники кинозвезды, только что пребывавшие в восторге от eё замужества, теперь с не меньшим вожделением ожидали известий о eё разводе. Рим был не тем местом, где подобнее слухи можно было подавить. А Одри была достаточно проницательной женщиной, чтобы понимать, что любое отрицание лишь подливает масла в огонь. Она хранила молчание и… ждала ребенка.
Он родился 8 февраля 1970 года в кантональной больнице Лозанны. Врачам пришлось прибегнуть к кесареву сечению. Доктор Дотти читал в этом городе курс лекций. Ребенок весил 3 кг 400 гр. Отец гордился, что «в доме появился eщё один мужчина». «Лука, - говорили, - очень похож на своего папу». Радость Одри от того, что ей во второй раз удалось стать матерью, была безмерна. Легкое разочарование испытывали лишь eё поклонники. Рождение ребенка означало, что они вряд ли увидят актрису на экране.
О своих намерениях Одри сказала в интервью. «Может ли она оставаться просто женой? Ну, конечно же, не вечно?» Она ответила вопросом на вопрос: «Ну почему бы и не вечно?» А затем добавила: «Я скажу вам просто: у меня нет абсолютно никакого желания работать. И нет нужды обращаться к психиатру за разъяснением причин этого нежелания». (Здесь, несомненно, подразумевался некий семейный каламбур.) Интервьюер, однако, не унимался: «Но при таком таланте, данном вам Богом?..» - «Это был ложный шаг с его стороны. Я никогда не верила в свой „Богом данный талант“. Я обожала свою работу и делала все, что было в моих силах. Но ничего больше».
Одри заявила, что впервые чувствует себя свободной от проблем и волнений и ей бы не хотелось возвращаться к работе и позволить «им» запирать eё на целый день в студии, вдали от мужа и детей, охваченную напряженным беспокойством по поводу очередной сцены.
Обычно она вставала рано, около 5.30 утра, кормила ребенка и готовила завтрак, отказываясь от услуг домработницы. Ее рацион мало изменился за эти годы: ломтик ветчины, поджаренный в гриле, яйцо всмятку, слегка подрумяненный в тостере хлеб из непросеянной муки, чай из трав и большой стакан минеральной воды. Каждое утро в 8.30 Дотти уходил в свою университетскую клинику. Он проводил там занятия, принимал пациентов, затем возвращался домой на обед, который готовила кухарка, а потом опять отправлялся в клинику. Если у них не было гостей вечером, он обычно возвращался домой не раньше девяти вечера. Если же у него было дежурство в больнице, то Дотти появлялся только к обеду следующего дня. Иногда Одри по вечерам ходила в клинику, приносила ему макароны, ею самой приготовленные, и они съедали их вместе в его кабинете, а рядом с ними обязательно был маленький Лука.
Разумеется, близость к мужу и его работе вызвала у Одри интерес к тому прискорбному состоянию, в котором находились его пациенты. Время от времени он прибегал и к eё помощи. «Они знают меня как жену доктора Дотти», - любила она подчеркивать. Особое внимание Одри привлекала психика детей.
Мысль о кино приходила к ней только во время посещения кинотеатра. Новые фильмы отнюдь не пробуждали в ней желания возвратиться в мир кино. Насилие на экране ужасало ее. Одри однажды заметила, что «Заводной апельсин» - это «одна из самых жестоких и бессердечных вещей, которую мне пришлось высидеть с начала до конца». Ее развлекали комические приключения Джеймса Бонда. Она обожала Шона Коннери, но ей не нравилось легкомысленное отношение Бонда к смерти. «Он поступает с ними, как с бумажными носовыми платками», - говорила она о склонности Бонда разделываться со своими врагами с легкой саркастической улыбкой на губах.
Из нового поколения кинозвезд ей больше всего нравилась Джейн Фонда, особенно в фильме «Клют». Но Одри часто задавалась вопросом, куда подевались романтические комедии, подобные «Завтраку у Тиффани» и «Шараде». Она склонялась к тому, что их постигла судьба всего мира, ставшего «более мрачным, менее безопасным… и совсем не смешным».
«Ну, конечно, - соглашалась она, - некоторые фильмы очень хороши. Вне всякого сомнения, для них есть место в современном обществе, но я не нахожу в них места для себя. Я внимательно слежу за всем тем, что происходит в мире кино. Я не могу не замечать те страдания, недовольство жизнью, боль, которые окружают нас повсюду. Никто не может от этого скрыться. И все чаще современные трагедии врываются в наши дома».
Рим уже нельзя было назвать «Голливудом-на-Тибре». А Лондон больше не был модным центром для американских фильмов. Голливуд переживал тяжелый коммерческий спад из-за провала целого ряда дорогих фильмов и тех, которые вообще не вышли на экран. Прелести домашнего очага казались eщё более притягательными. По eё мнению, даже «Рим стал похож немного на джунгли».
Появление Луки не вызвало ревности его старшего брата. Няня водила Луку и двенадцатилетнего Шона на прогулки. Старший брат присматривал за малышом. Однажды фотограф запечатлел Луку на невысоком мраморном постаменте. Он глядит на статую, которая возвышается над ним, и размахивает своими маленькими ручонками, подобно дирижеру. Одри, когда ей об этом рассказали, вспомнила, как, будучи немного старше Луки, она «танцевала» под музыку джаз-банда в парке Фолькстоуна.
Ее спросили, что она считает самым важным в жизни. Одри дала совершенно неожиданный ответ: «Любовь». Она не могла eё не упомянуть, но, кроме нее, она назвала «страх». «Ведь то, что вы больше всего любите, вы больше всего боитесь потерять». Она призналась близким подругам: «Если я когда-нибудь потеряю Андреа из-за неверности, я выброшусь из окна». Она сказала это с такой убежденностью, что подруги eё на мгновение умолкли, рисуя в своем воображении эту жуткую сцену. Потом одна из них в шутку заметила: «А я открою для тебя окно».
Последовал взрыв общего смеха, к которому присоединилась и сама Одри.
Истина же состояла в том, что за словами Одри о полной удовлетворенности жизнью скрывалась молчаливая, но растущая настороженность. Подобно своей матери, Одри намеренно уходила от обсуждения того, что могло нарушить eё душевное равновесие. За эти годы Одри окружила себя не «раем для дураков», а, если можно так выразиться, «раем для оптимистов».
Внешне семейство Дотти вело довольно скромную жизнь. Ездили они на обычном «Фиате». Для прогулки по озеру Комо взяли на прокат небольшую яхту. Они не снимали вилл у моря, которые так нравились богатым горожанам, жили в семейных гостиницах и снимали для детей домик на побережье. Правда, войдя в дом, можно было заметить признаки богатства, которые надежно скрывали толстые стены палаццо.
Теперь у Одри возобновились отношения с eё бывшим мужем. Шон вытянулся - в пятнадцать лет он был выше Одри и мог сойти за взрослого молодого человека. Она больше не противилась его встречам с отцом, поскольку была уверена, что «Пух» обязательно вернется к ней. Шон присутствовал на бракосочетании своего отца в Лондоне в феврале 1971 года. Новой женой Мела стала Елизавета Сухотина, редактор книжного издательства. (До знакомства с Одри Мел написал детскую книжку.) Все семидесятые годы он ставил фильмы в Германии, Италии, Швеции, Мексике и снимался в них.
Дети сумели заманить Одри снова на съемочную площадку. В 1971 году она вместе с Барброй Стрейзанд, Ричардом Бартоном, Гарри Белафонте и другими звездами появилась в телевизионном фильме «Мир любви». Гонорар не выплачивался, так как фильм делался с благотворительной целью - собрать деньги для ЮНИСЕФ - организации помощи детям в рамках ООН.
В Рим приехал Сэм Шпигель и попросил Одри сыграть русскую императрицу в его фильме «Николай и Александра». Шпигель был готов заплатить ей миллион долларов. Но Одри прочла сценарий и отказалась. Фильм стал пышным антиквариатом, не более. Императрицу играла Дженет Сузман, роль совершенно безжизненную, из которой вряд ли смогла бы что-то выжать даже Одри, кроме темы любви царицы к своим несчастным детям.
В начале семидесятых годов она снялась в своей первой и единственной телевизионной рекламе. Одри рекламировала - это уж совсем невероятно - парики! Просмотр планировалось проводить в Японии. Ее всегда восхищала эта страна, чей эстетический интерес к сущности вещей в чем-то совпадал с eё собственным «минималистским» стилем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46