Фильм финансировался «замороженными» немецкими марками. В этой ленте также снималась Дана Винтер в роли дочери греческого профессора, которую вызволяет из борделя послевоенный «странствующий рыцарь» в форме американского офицера, не кто иной, как Мел. Его исполнение было охарактеризовано как «сдержанное до степени апатии».
Одри, между тем, не теряла времени даром: все часы, свободные от общения с Мелом, она использовала для подготовки своей роли в «Истории монахини», съемки которой должны были начаться 1 января 1958 года.

По мысли Фреда Циннемана, Одри и двум другим актрисам, занятым в фильме - Пегги Эшкрофт (в роли настоятельницы монастыря) и Эдит Эванс (в роли руководительницы ордена), - следовало провести несколько дней в настоящем женском монастыре, наблюдая и, где возможно, участвуя в монашеской жизни, соблюдая все необходимые ритуалы от утренней молитвы в 5.30 до вечерни и отхода ко сну. Но, подыскивая орден, который позволил бы им это, они столкнулись с различными, порой прямо противоположными монастырскими порядками. Реакция на их просьбу была тоже разной: от решительного отказа до вежливой гибкости. В Париже монахини отличались «либеральностью, умом и мягкостью», по словам Циннемана; в Бельгии были «подозрительны и почти враждебны»; в Италии «противодействие… оказывалось подобно непробиваемой каменной стене».
Одри разделяла стремление Циннемана к правдивости. Она понимала, что «История монахини» - это для нeё переход от озорного девичества к зрелой женственности. Она подходила к роли с сосредоточенностью и смирением настоящей послушницы, заучивала латинские молитвы, чтобы ощутить дух католической мессы. Она изучила каждую деталь монашеского облачения. Капюшон оставлял свободным только небольшой треугольник лица, на котором должен отразиться весь сложный мир чувств. Она исполняла различные обряды в ходе католических церковных служб, произносила молитвы, надевала монашеское облачение, чтобы почувствовать, что испытывает монахиня, появляясь на людях. Одри посещала больницы и наблюдала за монахинями, ассистирующими хирургам в операционной. Она слетала в Лос-Анджелес для встречи с Мари-Луиз Абэ, прототипом образа сестры Луки, и провела с ней несколько часов в доме Кэтрин Халм.
Что касается костюмов, то вряд ли Живанши мог помочь ей. Он дал свое благословение тем наброскам, которые ему показала Одри. Еще не решили окончательно, снимать ли фильм черно-белым или цветным. Циннеман собирался сделать его частично цветным и частично черно-белым: начальные европейские эпизоды снимались в монохроме, а яркие насыщенные краски предназначались для экзотической природы Центральной Африки. Но Джек Л. Уорнер наложил запрет на это предложение. Оно показалось ему излишне эстетским. Он считал, что весь фильм должен быть цветным. Одри предложила Джека Кардиффа в качестве оператора, но потом с радостью приняла кандидатуру земляка Циннемана Франца Планера, с которым ей уже приходилось работать. Он доказал свое блестящее умение обрисовывать женские лица как с помощью цвета, так и в приглушенных обесцвеченных тонах, которые Циннеман собирался использовать для эпизодов в монастыре. Естественному преобладанию в них черного и белого цветов не мог помешать даже могущественный Джек Л. Уорнер.
Одри была уже хорошо подготовлена, когда Циннеман сообщил, что добился согласия бельгийского ордена Сестер Успения во Фруаэнне, пожелавших продемонстрировать свою независимость от монастырской администрации. В ответ студия «Уорнер Бразерс» положила щедрое приношение в ящик для пожертвований.
Циннеман в своей автобиографии вспоминал, как 2 января 1958 года он «запрятал» своих «монашек»: Одри Хепберн, Пегги Эшкрофт и Эдит Эванс - на четырехдневный «карантин» в три разных парижских монастыря и eщё нескольких актрис, занятых в фильме, в другие монастыри. «Ежедневно в 10.00 утра я приезжал на такси, посмотреть, как они поживают… Зима была чрезвычайно холодная, а монастыри едва отапливались… Все они выходили из своих обителей совершенно синие от холода, но в восторге от того, с чем они здесь столкнулись, и взволнованные тем, как им приходится готовиться к исполнению своих ролей».
Архивы съемочной документации «Истории монахини» показывают, что в это время Одри занимали далеко не только религиозные проблемы. Она требовала заверений, что в Африку eё будет сопровождать лучший доктор с современными препаратами. Кроме того, карантинные правила, принятые в Бельгийском Конго, не должны помешать eё крошечному терьеру сопровождать eё в путешествие. И еще: к eё приезду в гостинице «Сабена» в Стэнливиллс, где будут расквартированы члены съемочной группы, должно быть установлено биде. Вероятно, это было единственное биде на всю Центральную Африку в то время.
Последней работой, которую Одри должна была выполнить до отлета на место съемок, были костюмные пробы для цветных камер. «Чудесно!» - гласила телеграмма от Джека Л. Уорнера.
Место съемок стало суровым испытанием для Одри. Туман и холод по ночам грозили легочным заболеванием, а пелена влажной жары, окутывавшая их днем, была не лучше того. Не спасал даже присланный из Голливуда кондиционер, который оказался eщё и увлажнителем. Грозы с проливными дождями прерывали съемки. В церковных облачениях актрисы чувствовали себя, как в тренажерах дли сбрасывания веса. «Могу держать пари, что у всех монахинь под одеяниями только кожа да кости», - говорила Одри, выдавив из себя улыбку. Четыре дня она работало! в колонии для прокаженных, отказавшись от защитных перчаток. В конце рабочего дня Одри ложилась на спину и вслушивалась в ритмические удары барабанов, которыми местные жители вызывали каноэ - «совсем как такси» - для того, чтобы в этих лодках отвезти съемочную группу в Стэнливиллс по рекам, где неуклюже барахтались гиппопотамы, то исчезая под водой, то всплывая в опасной близости от их узких и длинных лодок. И Одри, ухватившись за борт, хихикала, как девчонка на водной прогулке. Она все eщё продолжала курить свои любимые сигареты «Голд Флейкс», и местные носильщики с изумлением качали головами, видя монахиню с мундштуком в зубах. Циннеман объяснил им, что она - «американская монахиня», и они понимающе закивали в ответ.

Участников фильма интересовал вопрос: как поладят между собой Питер Финч и Одри? Репутация Финча - бабника и крутого мужчины - делала его похожим на своего героя, доктора Фортунати, о котором другой персонаж фильма говорит сестре Луке: «Даже на мгновение не надейся, что твое облачение будет для тебя защитой. Он самый настоящий дьявол». Но подобно Фортунати, Финч был знатоком в этой области. Возможно, он решил, что сосредоточенность Одри на своей роли (она даже попросила, чтобы выключили пластинку с записью джаза во время перерыва, так как монахине не пристало слушать подобную музыку) настолько искренна, что она не может быть возлюбленной.
Роль Фортунати можно назвать ключевой. Он грубовато откровенно говорит сестре Луке: «Я видел, как приезжают и уезжают монахини, и я должен вам сказать: вы на них не похожи. У вас нет призвания». Финч включает в эту короткую, но принципиально важную сцену всю личностную силу, которой она требует от актера. Он использует свой великолепный голос как скальпель, как бы отсекая все чужеродное в женщине, посвятившей себя целомудрию и - самому труднодостижимому - послушанию. Это была самая драматическая сцена из всех сыгранных Одри.

К глубочайшему разочарованию авторов светской хроники, между Финчем и Одри не возникло никаких отношений. Она хранила верность Мелу. «К Одри я питал лишь уважение, - признавался Финч позднее и, неосознанно противореча словам своего героя в фильме, добавлял: - У нeё не было времени на романы. У нeё было призвание».
Одри удалось избежать опасностей для здоровья, которыми печально славилось Конго. Она лишь один раз обратилась к врачу, когда ласкавшаяся к ней обезьянка в порыве чувств слегка укусила ее. Болезнь настигла eё после возвращения в Рим, где начались павильонные съемки. Здесь eё свалила почечная инфекция. Однажды ночью она проснулась от жуткой боли, в поту в своем номере в отеле «Хасслер». Врачи обнаружили камни в почках. И как всегда, актрису беспокоили муки совести больше, чем физическая боль. Она никак не могла выбросить из головы те астрономические суммы, которые стоит компании «Уорнер Бразерс» каждый день, проведенный ею в постели рядом с eё любимой лохматой «Знаменитостью». В посланиях из Голливуда становилось все меньше сочувствия и все больше раздражения, так как пауза в работе вызвала настоящую панику: ведь придется остановить съемки до выздоровления актрисы. Одри понимала, что из-за этого съемки фильма могут затянуться и поставят под сомнение весь проект «Зеленых особняков». Мел прилетел к ней, проведя два месяца в изучении Венесуэлы, Британской Гвианы и Колумбии.
Лихорадка у Одри усиливалась. Из Лондона приехала мать, а из Гааги - eё сводный брат Ян ван Уффорд. Циннеман бросил взгляд на дородного молодого голландца, столь не похожего на свою знаменитую родственницу, и дал ему роль в массовке. К счастью, кризис миновал. Одри вернулась бледная, как и полагается монахине, в великолепные декорации монастыря, созданные Александром Траунером. Участники массовки, набранные из римского балета, показали свое профессиональное изящество, исполняя монастырские обряды, а потомки древнейших и знатнейших династий «отдавали в аренду» патрицианское благородство своих лиц для крупных планов за чисто символическую плату.

Вновь просмотрев «Историю монахини», когда работал над мемуарами, Фред Циннеман был поражен тем, как удачно Одри передает одновременно и движением, и голосом те скрытые чувства в сестре Луке, которые заставят eё стремиться к светской жизни. Режиссер признает, однако, что сделал ошибку - и благодаря ей лишил Одри, может быть, eщё более интересного аспекта роли, не показав нужным образом тот отпечаток, который оставили у героини прошедшие семнадцать лет. "Ни единой пряди седых волос не видно, когда волосы выбиваются у нeё из-под монашеского плата (в конце фильма) ".
Основные съемки завершились летом 1958 года в Бельгии. Одри могла теперь почувствовать себя свободной, гулять, загорать, не думая о режиссёpских запретах. Она вылетела в Калифорнию. У нeё было четыре недели на отдых. А там - опять работа. Ее ждал фильм «Зеленые особняки».
Одри обнаружила, что настроение на студии «Уорнер Бразерс» подавленное. В главном офисе студии просматривали отснятые материалы «Истории монахини» и были недовольны увиденным. Фильм показался слишком затянутым, мрачным, с недостаточно напряженным сюжетом, с избытком документальных подробностей из жизни монахини. Это обескуражило Одри и Циннемана. Столько выдержано испытаний, неудобств при создании фильма! А теперь люди, сидевшие в кабинетах и конференц-залах, пытались решать за публику.
Циннеман вспоминает день премьеры фильма в Нью-Йорке. Для нeё выбрали «Рейдио Сити Мьюзик Холл», огромный зал, более напоминающий гробницу Цезаря, чем кинотеатр. Режиссер и исполнители главных ролей собрались наверху выпить коктейль. Кто-то выглянул на улицу и крикнул: «Посмотрите!» Очередь образовалась на боковой улочке и продолжала расти, хвост eё завернул за угол. «История монахини» стала одним из самых кассовых фильмов всех времен, и Одри до конца своих дней получала с этого фильма приличные дивиденды. Это был самый выгодный фильм из всех, в которых она когда-либо снималась.
Оглядываясь назад, можно сказать, что у нeё были причины благодарить «Уорнер Бразерс» за то, что студия задержала выход фильма на экраны до июня 1959 года. Эта заминка оказалась благодеянием для Одри. Восторженный прием «Истории монахини» отчасти нейтрализовал тот вред, который нанес eё актерской репутации очередной фильм «Зеленые особняки», вышедший в прокат тремя месяцами раньше. Он был первой cepьёзной неудачей в карьере Одри Хепберн и… в eё семейной жизни.
ПУТЕШЕСТВИЕ К ПРОПАСТИ
Перед тем как приступить к работе над «Зелеными особняками» в июле 1959 года, Мел и Одри дали журналистам несколько интервью, которые создавали впечатление, что два человека на все лады расхваливают свое мужество и в то же время в глубине души сомневаются в разумности своего предприятия.
Фильм стоил три миллиона долларов, не намного дешевле «Истории монахини». Сумма кажется просто огромной для столь «элитарной» картины. Студия, открыв свой кошелек для Одри, к Мелу сохраняла холодную сдержанность. Он, конечно, показал себя неутомимым исследователем Южной Америки. Пока Одри снималась в Африке, Мел прошел пять тысяч миль по тем местам, которые описаны у У. X. Хадсона, пробираясь вдоль реки Ориноко, записывая на магнитофонную пленку экзотические звуки, например рев обезьян уругуато, подобный рычанию льва. Он и его помощники прорубались сквозь джунгли, плыли на выдолбленных из бревен каноэ, летели на прогулочном самолете. Ни о каких натурных съемках не могло идти и речи просто потому, что в густых зарослях, куда завлекла У. X. Хадсона его фантазия, было недостаточно света. Ежедневно на студию «МГМ» самолетом прибывали грузы: редкие южноамериканские птицы, животные и растения, которые могут понадобиться при оформлении съемочных павильонов. Студия постепенно превращалась в ботанический сад и зоопарк. Счета на кормление животных и птиц напоминали отчеты о зарплате актеров второго разряда. Здесь можно было встретить коралловых фламинго (питавшихся только креветками), цапель (предпочитавших проросшую пшеницу), редкий вид гиацинтового попугая-ара, ягуара (он съедал 200 фунтов конины ежедневно) и маленького оленя по прозвищу Маленький Ип. Окрещенный этим именем на съемочной площадке, Маленький Ип стал постоянным спутником Раймы и символом свободолюбивого духа. Так как невозможно было выдрессировать это нервное и хрупкое животное, Маленький Ип провел три недели в доме Малибу, арендованном Одри и Мелом, где, к счастью, очень сдружился со «Знаменитостью».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46