Все это произошло в считанные секунды. Я крикнул Кандыбе, чтобы он задержал убегающего Серафима, так как опасался, что войско его, преодолев растерянность, снова сгруппируется в лесу. Кандыба, нагнав священника, наклонился и, поймав его за ворот и штаны, перекинул поперек седла. Мальчишки разразились восторженными криками.

– Ну как, святой отец, очухался? – час спустя спросил Кандыба сидящего на пеньке мокрого, мелко дрожащего отца Серафима. По-видимому, во всем было виновато жаркое июльское солнце и коварная старка. Мы доставили его на небольшой, закрытый от посторонних глаз полуостров, и несколько раз окунули в воду. Преподобный начал понемногу приходить в себя.
Убедившись, что он вменяем, мы уехали, предоставив ему самому добираться домой, до которого было километра три.
История все же стала достоянием гласности. То ли в этом виноваты были мальчишки, то ли длинные языки старух.

Через два дня у меня состоялся крутой разговор с отцом Серафимом. Он явился сам и заявил решительный протест против, как он сказал, вмешательства государства в дела церкви, что противоречит, подчеркнул он, разрабатываемой Конституции.
– Вы ошибаетесь, отец Серафим, – спокойно возразил я, – речь идет об обычном правонарушении. Только из-за личного расположения к вам я решил вмешаться и тем самым предотвратил грозящее вам судебное преследование. Но должен вас предупредить, что в следующий раз будут применены самые строгие меры.
Отец Серафим опешил. Он шел сюда с явным намерением получить извинения.
– Объясните…
– Охотно. Во-первых, вы были пьяны при исполнении служебных обязанностей. Одного этого достаточно, чтобы лишить вас духовного сана, – я говорил холодно, хотя еле сдерживал улыбку.
Чем-то мне этот священник был симпатичен. Присутствующий при нашем разговоре Алексей тоже принял серьезный вид.
– Я же был в это время не в церкви… – попытался оправдаться отец Серафим.
– Но вы шли по делам церковным. Следовательно, находились при исполнении служебных обязанностей. Если же нет, и вы действовали как частное лицо, то вам будет предъявлено обвинение в подстрекательстве к насилию, за что минимальное наказание – вечное изгнание. Так вы были при исполнении служебных обязанностей?
Священник опустил голову.
– В этом случае вам будет предъявлено обвинение в нарушении статьи закона о свободе вероисповедания и подстрекательству к религиозной распре. Меру наказания определит суд. Думаю, что он воспользуется статьей о наказании за подстрекательство к насилию.
– Почему религиозной распри?
– Очень просто. Вы, я думаю, шли в Пищу с намерением обличить порок? Так?
– Истинно так!
– Хорошо! Почему вы решили, что те отношения, которые установились в этих группах, порочны?
– С точки зрения христианской добродетели…
– Стоп! Жители Пищи принадлежат вашей пастве?
– Это язычники окаянные!
– Следовательно, ваши действия – это действия одной религиозной общины против другой. Это уже не только подстрекательство к насилию и религиозной распре, но и нарушение закона об отделении церкви от государства. Не знаю… Не знаю… Удастся ли мне погасить это дело? Что, если они подадут на вас в суд? – я сокрушенно покачал головою.
– Но они же атеисты! – попытался найти выход отец Серафим.
– Какая разница! Видите ли, атеисты – те же верующие. Только они верят, что бога нет. Разве позволительно запрещать им отправление и проповедь своего культа?
– Но живущие в этом селе предаются разврату! Это же… вопиющая безнравственность. Ее надо пресечь, пока зараза не распространилась…
– Вот здесь я с вами вполне согласен, святой отец! – печально сказал я. – Давайте вместе подумаем, что нам делать.
Священник оживился, но решил подождать и выслушать сначала меня.
– Скажите, отец Серафим, можно ли безнравственность уничтожить при помощи другой безнравственности?
– Не понимаю.
– Как вы, например, думаете, возможно прекратить все то, что имеет место в Пище?
– Запретить! Расселить по разным местам, а особо упорствующих изгнать, – быстро ответил священник.
– Запретить! Расселить! Изгнать! То есть применить насилие?
– А как же иначе?
– Вот почему я вас и спрашиваю: можно ли с безнравственностью бороться при помощи другой безнравственности? Ибо, согласно установившимся в общине представлениям, насилие обретает черты нравственности только при применении его против самого насилия. Следовательно, применив насилие против проживающих в Пище семей, мы совершим нарушение основного и самого главного нашего закона.
И я затрудняюсь предсказать все пагубные последствия этого. Нарушив раз этот закон, мы нарушим и во второй, и в третий раз… С каждым разом это будет даваться нам все легче и легче. Поскольку семьи, которые живут в Пище, основаны на добровольном соглашении и созданы не насильственным путем, я не вижу оснований применять к ним насилие. Закон, отец Серафим, должен действовать без исключения. Если закон начинает толковаться произвольно, то тогда возникает ситуация, когда начинают существовать два закона: один для всех, другой для избранных.
– Но как можно терпеть такое распутство?!
– Видите ли, отец Серафим, человечество терпело это распутство в течение многих веков и тысячелетий. И даже иногда поэтизировало его в художественных произведениях. Почему бы нам тоже не набраться терпимости?
– Не понимаю вас.
– А прелюбодеяния, отец Серафим, – разве это не замаскированный групповой брак? Разве Анна не совершила с Вронским прелюбодеяние, а Онегин не пытался склонить к нему Татьяну Ларину? Я остановился специально на тех респектабельных примерах, которые фигурируют в школьном обучении. Обратимся к Библии. Разве царь Давид не занимался прелюбодеянием с Версавией? А праотец Авраам, не подталкивал ли свою Сару к прелюбодеянию с правителями областей, куда забрасывала его судьба? Кажется, это было с египетским фараоном. Если нет, то поправьте меня.
Отец Серафим молчал.
– Вы не задумывались, святой отец, почему получили такое распространение венерические заболевания, СПИД? Именно потому, что существовал групповой брак. Существовал в скрытой форме, и это как раз наиболее опасно, так как он не локализован в определенной группе, а размыт. Так что, преподобный отче, прошлая цивилизация не отличалась высокой нравственностью, а скорее ханжеством и лицемерием. Давайте же вместо ханжества возьмем себе на вооружение терпимость к слабостям человеческим. Ибо, как учит христианство, человек слаб и ничто человеческое ему не чуждо. А еще сказано: кто не грешен – брось первым камень. Это если говорить с позиции морали. А как биолог, могу сказать следующее: если женщину не удовлетворит один-единственный мужчина, то ни страх божий, ни геенна огненная не остановит ее. Поверьте мне, это медицинский факт, как говорил Остап Бендер. Вспомните Земфиру и Алеко. Устрашил ли Земфиру кинжал Алеко?
Отец Серафим задумался.
– Ну, так как? – вмешался в разговор Алексей. – Будем резать Земфиру или пусть живет?
Отец Серафим сокрушенно покачал головой.
– Скорблю о греховности дочерей Евиных. Все беды человеческие от оных происходят. Все от Змия проклятого, соблазнившего нашу прародительницу, родившую Каина…
– Вот видите, – живо заметил Алексей, – прелюбодеяние родилось раньше, нежели респектабельные брачные отношения, и все мы происходим от Каина – плода прелюбодеяния Евы со Змием, ибо законный сын Адама Авель, как мне известно, не оставил потомства. Энох был старшим сыном Каина и прадедом, если я не ошибаюсь, Ноя.
– И если вы помните, отец Серафим, первое убийство на Земле произошло из-за женщины. Речь идет о дочери Евы и Адама, из-за которой возник спор Каина и Авеля.
– Вот о чем я и говорю! – отец Серафим назидательно поднял перст, – все беды человеческие начались с дочерей Евы. В узде их держать надо. В узде! – он внушительно помахал перстом.
– А давайте попробуем, – предложил я, – посмотреть на этот факт с другой стороны. Представим себе несколько иную ситуацию. Что если бы Каин и Авель, как воспитанные джентльмены, предоставили своей сестре право самой решать, кто будет ее мужем? Убийство пришло в мир уже тогда, когда два человека принялись решать судьбу третьего, не спросив его желания. Убийство – это завершающий акт насилия. А Авель и Каин готовили это насилие по отношению к своей сестре, ибо решали ее судьбу «келейно» между собою. Не кажется ли вам, святой отец, что здесь заложен первоисточник зла?
– Я знаю, – наклонил голову отец Серафим, – что вы ненавидите насилие и считаете его первоосновой зла.
– Да! Зла и пороков рода человеческого. Вы правы в том, что я его ненавижу. Более того, я скажу, что насилие нецелесообразно. И вот почему. Насилие имеет две стороны. Первая – принуждение. Принуждение к какому-то действию. Но если человека будут принуждать к тому, что он не хочет делать, то, естественно, это вызовет его внутреннее сопротивление и он сделает, скажем, требуемую от него работу, но – некачественно. Во всяком случае хуже, чем если бы он отдал по собственной воле. Видя такое отношение к труду, насильник ужесточает свои требования, но ужесточение требований приводит к еще большему внутреннему сопротивлению насилуемого, отвращению его к принудительному труду. Поэтому насилие не только безнравственно, но и нецелесообразно.
Вторая сторона – запрещение. Что происходит, когда людям запрещают то, что они считают необходимым и целесообразным? Несмотря на запрет, они делают то, что считают нужным, но тайно, скрыто, подпольно. Не так ли? И поскольку – тайно, то полностью выходят из-под контроля. Порочное в этом случае становится еще более порочным.
Я заметил на камине ручной динамометр. Я дал его отцу Серафиму.
– Попробуйте сжать, – попросил я.
Стрелка динамометра поползла и остановилась на делении 35.
– Ого! – польстил священнику Алексей. – А вы, пан отче, крепкий мужчина.
Тот, довольный похвалой, улыбнулся и попытался сжать прибор сильнее. Стрелка чуть дрогнула, поползла и остановилась на делении 40.
– Хорошо! – сказал я. – Теперь попробуйте удержать стрелку на этом делении.
Через пару минут на лбу преподобного Серафима выступил пот. Стрелка дрогнула, поползла влево, полминуты удерживалась на делении 30, потом сползла до 20. Наконец священник не выдержал и разжал руку.
– Теперь давайте проанализируем наш эксперимент, – предложил я. – Вы совершили насилие над этой системой, заставляя ее производить нецелесообразные с «точки зрения» этой системы действия, приводящие к деформации пружины. Сила противодействия пружины пропорциональна вашим усилиям. И чем больше требования к ней, тем больше сопротивление. Вы разжали руку и, следовательно, прекратили насилие, то есть насилие не доведено до конца. Теперь подумайте, в каком случае насилие могло бы быть доведено до конца, чтобы стрелка динамометра не смещалась? Священник подумал и сказал:
– Если бы я сломал динамометр.
– Совершенно верно! Завершенное насилие, то есть отсутствие сопротивления, возможно только при поломке системы. Теперь представьте вместо динамометра человека. В каком случае будет завершено насилие?
– В случае смерти…
– Физической или духовной. А это – одно и то же. Итак, ни одно насилие по отношению к человеческому обществу не может быть доведено до конца, если мы хотим сохранить это общество. Вы согласны? Вы, конечно, помните, что у нас в семидесятых и в начале восьмидесятых годов под видом борьбы с капитализмом, вещизмом и прочими «измами» была запрещена всякая индивидуальная трудовая деятельность. В данном случае бюрократия совершала акт насилия по отношению к населению. А каков результат? Запрет привел к извращению. То есть индивидуальная трудовая деятельность продолжалась, но тайно и подпольно. Необходимых материалов, сырья, естественно, в продаже не было. И то, и другое воровали на производствах, стройках. А чтобы скрыть недостаток лимитированного товара, в бетон при строительстве мостов, АЭС добавлялось больше чем положено песка. Воровали кожу, спирт на обувных фабриках. И обувь, которую выпускали эти фабрики, получалась некачественной. Воровали на мясокомбинатах, а в колбасы добавляли больше сои и т. д. и тому подобное. Вот вам подтверждение, что запреты приводят к извращению. Затем у нас начались явления более грозные. Насилие стало ломать людей. Появились нежелание работать, алкоголизм, наркомания. То есть мы были на грани завершения насилия – ломки всей системы. И теперь еще один нюанс. О чем, скажите, вы думали, когда сжимали динамометр?
– Чтобы стрелка оставалась на месте.
– Вот! Вы ни о чем не могли думать, кроме этого. Не только насилуемый зависит от насильника, но и принуждающий намертво привязывается к принуждаемому. Он уже лишен возможности творчески мыслить и не принадлежит самому себе. Истощая насилуемого, он истощает и себя. Оба – и насильник, и насилуемый являются пленниками нецелесообразной системы.
Отец Серафим выслушал меня внимательно. Потом встал, оправил рясу.
– Может быть, вы и правы, – неуверенно проговорил он, – может быть! Мне трудно сейчас вам ответить. Мир так изменился. И все же, как вы относитесь к тому, что происходит в Пище?
– Отношусь, как к прискорбному факту, но вмешиваться в их жизнь мы не будем и Вам не рекомендуем.
– Да чем они вам мешают, отец Серафим? – Алексей тоже встал, подошел к священнику и взял его за руку. – Оставьте их в покое! Пусть живут, как хотят.

– Беспокойный поп! – сделал свое заключение Алексей, когда священник ушел.
– М-да-а… – протянул я, – уж третий раз с ним беседую.
– Ты вроде бы стараешься его переубедить…
– Не столько его, сколько – себя.
– Вот так?
– Именно так. Истина рождается в споре. И если она не выдерживает контраргументов, то, значит, это не истина. Мне этот поп нужен как представитель и выразитель ортодоксальной морали. Беседуя с ним, я ищу слабые стороны в той морали, которую диктует нам реальность. Понимаешь, сейчас такие экстремальные условия, когда наиболее явно можно выявить первопричину всякого зла, порока… В прошлом эти причины маскировались сложностью человеческих взаимоотношений, запутанностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55