Если бы не проклятая гонка вооружений и многомиллионная паразитирующая масса бюрократического аппарата управления, мы, люди, при той производительности труда, могли бы давно создать такое общество. И оно было бы самым справедливым, ибо не может быть социальной справедливости без справедливого отношения к женщине. Самый тяжелый и самый нужный для общества труд – труд женщины-матери не оплачивался и не вознаграждался государством, которое и существовать без этого не смогло бы. Вы можете открывать свой монастырь. Я не буду мешать. Но вы должны твердо себе уяснить, что содержать его вы будете сами.
– Следовательно, от вас никакой материальной помощи не поступит?
– А вы спросите тех, кто сейчас содержит свои многочисленные семьи. Да, многочисленные! У некоторых отцов уже по шесть детей, и это радует. Род человеческий не прекратится. Так вот, спросите у них, смогут ли они выделить вам часть своего продукта, чтобы содержать молящихся монахинь? А что до «блуда», как вы выразились, то я бы просил вас воздержаться впредь от подобных выражений и не оскорблять ни женщин, ни детей, родившихся в таких условиях. Хочу предупредить вас. Прошлой осенью народное собрание приняло закон о достоинстве человека. Публичное оскорбление этого достоинства приравнено к уголовному. За это следует наказание – изгнание из нашей общины. Если вы прибегните к таким словам публично, то любой гражданин общины сможет возбудить против Вас судебное преследование и добиться изгнания. Поостерегитесь быть первой жертвой этого закона!
– Я ничего не знал об этом, – ошеломленно пробормотал поп.
– Возможно, вы прибыли к нам весною?
– Да. Мне никто не говорил.
– Теперь знаете.
– Но простите, как же тогда обличать пороки? Ведь церковь должна бороться с пороками общества.
– Обличайте на здоровье. Но, давайте уточним, что считать пороком. Обличайте ложь, призывайте к справедливости, воспитывайте уважение детей к родителям и любовь родителей к детям, обличайте насилие, несправедливость, проповедуйте заповеди: не убий, не укради, не возжелай жены ближнего, не злословь и еще там какие? Но оставьте интимные стороны жизни. Поверьте, нам самим было трудно принять такое решение. Мораль не рубашка, которую можно снять и одеть новую. Это был болезненный процесс. Я надеюсь, что пройдет время, условия, породившие данные отношения, исчезнут и восстановится привычная для нас мораль. Впрочем, и тогда будет болезненный переход от того, что создалось сейчас.
– Может вы и правы. Не мне судить. Возможно, что Господь наш простит наши вынужденные грехи…
Мне наскучил этот разговор и у меня мелькнула озорная мысль:
– А не кажется ли вам, отец Серафим, что ежели Господь Бог создал такие условия, то он и благословил вытекающие из них отношения?
Он ошеломленно посмотрел на меня, стараясь понять, серьезно ли я это говорю.
– Я, знаете ли, не подумал… – наконец пролепетал он.
– А вы обратитесь к первоисточникам. Где в Старом или Новом Завете вы найдете осуждение таким брачным отношениям?
– Но христианство…
– Я мог бы вам напомнить Авраама, царя Соломона и Давида, но воздержусь. Найдите мне место, где Христос осудил бы полигамию?
– Но святой Павел…
– Святой Павел был потом. У нас тоже были такие продолжатели Маркса, которые на деле извращали его учение. Ученик может развить учение, но может и извратить его. Разве церковь не отвергла учения некоторых последователей Христа? Например, Ария? А возьмите раскол церкви на православие, католичество и лютеранство, я уж не говорю о многочисленных сектах. Все они признают Христа, но каждый по-своему толкует его учение. Вы ссылаетесь на Павла. Но разве Павел – сын Божий? Обратите внимание: Христос был менее категоричен и более терпим, чем Павел. И я скажу вам почему! Христос искал истину, а его ученики – власть. Цели были разные!
– Вы, как сами сказали, атеист, а говорите о Христе с таким теплом и уважением. Странно.
– Ничего странного нет. Христос совершил подвиг и достоин глубочайшего уважения. Он первый сказал: все люди – братья! За одно это он заслужил благодарность поколений. Он призывал к терпимости, говорил; «Я человек и ничто человеческое мне не чуждо». Так следуйте заветам своего учителя, любите людей такими, какие они есть и будьте терпимы! Потом, отец мой, церковь внушила людям неправильное, примитивное представление о целях Христа.
– Христос – Спаситель!
– Правильно! Но от чего?
– Для жизни вечной!
– Вот вы здесь и извращаете учение Христа. Христос призывал к спасению в человеке его человеческой сущности, над звериным началом, над страстью человека к насилию над своими ближними. Ибо эта страсть и привела к гибели нашу цивилизацию. Помните, он говорил, что легче верблюд пройдет в игольное ушко, чем богач в царство Божие. Что это значило? Богач, Христос это понимал, в тех условиях низкой производительности труда, был грабителем или вором, ибо грабил, воровал чужой труд. Что делает церковь? Она призывает богатых жертвовать материальные средства церкви, обещая за это спасение. Так?
– Так…
– Но это же призыв: поделись награбленным! И церковь, таким образом, становится соучастницей грабежа, воровства и насилия, ибо пользуется результатом оного! Вы можете опровергнуть это?
Отец Серафим молчал.
– Таким образом, церковь извратила учение Христа превратила его в свою противоположность и, значит, является самым злостным противником христианства.
– Вы делаете столь неожиданные выводы…
– Я? Что вы! Это сделали еще в XII столетии катары в Лангедоке.
По-видимому, я зря упомянул о катарах, так как отец Серафим встрепенулся. Ему очень хотелось подвести мои выводы под какую-нибудь уже известную ересь, осужденную в свое время церковью. Знаний, почерпнутых много лет назад в семинарии, ему хватило на то, чтобы связать катаров с требованием бедности церкви.
– Так вы против богатства?! – едва скрывая торжество, спросил он.
Все теперь укладывалось в готовую схему и можно было спорить. Меня это уже начинало злить.
– Не против богатства, а против паразитизма. И безразлично какого: церкви, государства, чиновников, капиталистов. Я за богатство и против нищеты. Но за то богатство, которое дастся за труд и пользу, приносимую обществу. Причем, пропорционально пользе. Именно пользе, а не затраченным калориям, иначе дворник будет получать столько же, сколько врач, а токарь у станка – больше инженера, который спроектировал этот станок и поднял производительность труда токаря в несколько раз. Но извините меня, это особая тема. Я должен идти.
Отец Серафим поднялся.
– Я подумаю о нашем разговоре. Должен признать, что он произвел на меня впечатление.
– Весьма польщен, – поклонился я, обрадовавшись, что он, наконец, уходит. – А одежду-то возьмите!
Отец Серафим посмотрел сожалеюще на нарядное облачение и покачал головой:
– Благодарствуйте, но…
Не закончив фразы, он вышел.
– Где ты так долго задержался? – встретил меня Паскевич. – Уже час тебя ждем!
– Вел душеспасительные беседы, – серьезно ответил я.


Глава XXX
ПАСКЕВИЧ РАССУЖДАЕТ О СУЩНОСТИ МОРАЛИ


Алексей задерживался. Прошла третья неделя, как он вылетел с группой в тридцать человек, взяв с собой большой запас горючего и десяток аккумуляторов.
– Если найдем транспорт, то часть отряда вернется на нем, – пояснил он, когда его спросили зачем он грузит в вертолеты аккумуляторы.
Первую неделю он регулярно присылал сообщения о ходе экспедиции, но потом связь внезапно прервалась Такое случалось и раньше. Наши рации постоянно выходили из строя. Специалистов по радиоэлектронике у нас вначале не было вообще и только после того, как к нам из «Армии Возрождения» перебежало несколько человек, знающих радиодело, появилась возможность ремонтировать рации. Но не хватало радиодеталей.
За время отсутствия Алексея к нам перебежало еще несколько человек. Они подтвердили сообщение, полученное недавно от радиста, который заменил Мишу, что командование армии ведет усиленную мобилизацию населения. Ужесточился внутренний режим. Бежать можно было только во время мобилизационных экспедиций. Но командование теперь постоянно меняло состав групп и договориться о совместном побеге было очень трудно.
Наша экспедиция вернулась только к концу четвертой недели. Заканчивался июнь. Сначала прибыли пять вездеходов с грузами, среди которых были так ожидаемые Паскевичом комплекты польской военной формы. Вертолеты прилетели на следующий день, но только два. Третий, на котором был Николай, отсутствовал.
– А где Коля? – первым делом спросил я Алексея.
– Разве он не вернулся? Я отослал его с сообщением три недели назад! М-да…
– Надо срочно организовывать поиски.
– Трасса его полета мне известна, если он, конечно, никуда не отклонился. Вертолет не иголка, думаю, найдем.
– С ним кто-то еще был?
– Нет. Да ты не волнуйся! Сегодня сделаем профилактику вертолетам, а завтра утром пошлем на поиски.
– Ладно, – согласился я, с трудом справляясь с волнением. – С чем ты вернулся?
– Привез много интересного. Дай только умоюсь и перекушу. Со вчерашнего вечера не ел. Кончились запасы.
– Тогда ждем на Совете.

Через час Алексей докладывал о результатах экспедиции.
– В первую очередь – о причинах задержки.
Он вытащил карту и положил на стол.
– Здесь кружками обозначены очаги сохранившегося жилья. Зеленым – до пяти человек. Синим – до двадцати и красным – свыше двадцати. Как видите, больше всего синих. Расстояние между ними – по сорок-шестьдесят километров. Связи они не поддерживают. Отчасти это объясняется страхом перед собаками. Должен сказать, что их еще очень много. Каждый очаг жилья – это своего рода крепость, обнесенная забором и колючей проволокой.
– Как же живут люди? – удивилась Вера.
– Ну, во-первых, все имеют оружие. Думаю, что выжили те, кто имел оружие. Это – исключительно сельские жители. Боюсь, что население городов погибло полностью. Вначале к нам относились с большим недоверием. Вообще, у меня создалось впечатление, что вступать в контакт с другими людьми поселенцы не имеют желания. Хозяйство ведут примитивное. У некоторых есть лошади, большинство занимается огородами, кое-где – небольшие участки зерновых посевов. В трех хозяйствах есть еще не вышедшая из строя техника. Были мы и в городах. Впечатление, скажу, тягостное. Они разрушаются. Когда пролетали над пригородами Варшавы, заметили пять грузовиков и возле них людей. Снизиться не удалось. Нас сразу же обстреляли. Это единственный случай, когда мы видели большую группу людей. Одним словом, Польша понесла ужасные потери. Катастрофа там была, по-видимому, очень сильной. Мы пересекли всю ее территорию и вклинились в Германию. Вот в этом районе, – он очертил карандашом на карте небольшой круг, – как видите, зеленых кружков меньше, но больше красных. Однако они реже. Впечатление, что населения сохранилось не больше, чем на польской территории, но здесь созданы более крупные изоляты. Кстати, – он оживился, – в одной из них мне сообщили, что где-то к юго-западу существует большая колония, вроде нашей. Каков ее характер – не знаю, но могу точно сказать, что не банда!
– Из чего это следует? – спросил Паскевич.
Алексей пожал плечами.
– Люди, которые мне о ней говорили, по-видимому, бывали там. А банды есть и в Польше, и в Германии. Мы встречали полуистлевших повешенных, обугленные скелеты, привязанные к столбам проволокой, и…
– Может, без подробностей? – запротестовала Оксана.
– Можно, – согласился Алексей.
– А как там с соотношением? Много мужчин?
– Да так же, как и у нас. Где больше, где меньше. Вот одно только, – он замялся, вопросительно поглядел на меня, как бы спрашивая разрешения.
– Что еще?
– Мы вынуждены были из-за поломки одной из машин пробыть четыре дня в такой изоляте.
– Ну и что?
– В общем-то, ничего, но… Словом, там, как бы сказать… Мужчины и женщины не делятся на семьи. Живут все вместе.
– Ты что, подглядывал? – съязвил Паскевич.
– Тут и подглядывать не надо. Самое интересное то, что их женщины спали с моими ребятами, а мужчины – хоть бы что.
– Может, просто побоялись с вами связываться. Сколько их было?
– Трое и восемь женщин. Да нет! Не в этом дело. Это сразу чувствуется.
– А как они между собой?
– Как? Довольно мирно. Вначале мы подумали, что они братья или близкие родственники.
Паскевич весело рассмеялся:
– Есть анекдот.
– Новый? – насмешливо спросил Алексей.
– Старый, с бородой, но для тебя самый новый, – огрызнулся Александр Иванович.
– Про чукчу? – подал из своего угла голос Юрий.
– Про француза. Так вы будете слушать или нет?
– Ну давай, давай! – поморщилась Оксана.
– Это, собственно, не анекдот, а достоверная история. Во Франции, как известно, во время царствования этих самых Людовиков, браконьерство строго каралось…
– Саша, о каком Людовике идет речь? – перебил его Алексей.
– Какая разница? Их там была целая куча. Выбирай любого. Так вот. Поймали раз в лесу браконьера, молодого парня. Веревку на шею и – пишите письма. Да, но тогда во Франции перед смертью спрашивали у осужденного – нет ли причин, по которым его нельзя повесить. Ясно, что причина должна быть уважительной. Его, значит, и спрашивают об этом. Парень, конечно, отвечает, что нельзя. «Почему?» – удивился судья. «А я, – говорит, – родственник нашему королю! А по закону родственников короля вешать нельзя. Как-никак, а королевская кровь». «Чем ты это докажешь?» – спрашивает судья. А тот в ответ «Ведите меня к королю, он сам признает во мне родственника». Повезли, значит, его в Париж и докладывают королю: «Так и так, Ваше Величество, объявился у Вас родственник, только вот, его чуть не повесили». Королю интересно стало, что за такой родственник? «Давай его сюда», – говорит он своим маркизам.
Привели парня. Король посмотрел на него – вроде бы ладный из себя, да только уж бедно одет. Спрашивает «В каком таком родстве мы с тобой состоим?» – А парень и отвечает: «Во втором, Ваше Величество!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55