Однажды среди бела дня они предались любви на пляже перед домом, и каждую ночь делали это в спальне. 10 Ни малейшего следа не осталось от той женщины, которая спала в этой постели неделю назад.Ни малейшего следа Барбары Розер не было в безмятежной жизни Эвелин Баум, пока та не позвонила ей, чтобы сообщить, что Нат хочет развестись. Не дав ей продолжить, Эвелин повесила трубку, но голос настойчиво звучал у нее внутри.Эвелин задавала себе вопрос, сколько же времени длится роман Ната с этой женщиной; ей вдруг стало непонятно, почему она ни разу, ни единого разу не сказала ему ничего о своих подозрениях, которые она всякий раз поспешно подавляла; а больше всего ее интересовало, как она выглядит – эта Барбара Розер, сколько ей лет, где она покупает вещи, при каких обстоятельствах познакомилась с Натом и кто из них кого соблазнил.Эвелин решила не ложиться до прихода Ната. Она должна все выяснить. Она изольет на него свой гнев, свои обвинения, свои угрозы. Когда наступило утро, а Ната все не было, Эвелин металась между гневом, с которым она едва могла справиться, и – помимо ее воли – беспокойством, не случилось ли с ним чего-нибудь. То обстоятельство, что он не пришел домой ночевать, было для нее равносильно пощечине. Его отсутствие, такое жестокое в своей нарочитости, подавило и уничтожило Эвелин и в конечном счете заставило ее даже сомневаться, был ли в действительности этот телефонный звонок или, может, это чья-то шутка, а может, она плохо расслышала.Когда на следующее утро, в десять часов, раздался звук ключей, отпирающих дверь, у Эвелин сверкнула надежда, что это, наконец, Нат. Но нет, это был не он, а горничная, Лидия. На какую-то долю секунды у Эвелин мелькнуло желание смять постель со стороны Ната. Ей не хотелось, чтобы горничная знала, что ее муж не ночевал дома.Она подавила это желание, чувствуя унижение и фальшь. Лидия и без того привыкла к несмятым простыням со стороны Ната, и даже если у нее и были свои соображения на этот счет, она ни разу не обмолвилась ни словом. То были ночи, когда Нат, если ему верить, находился в Филадельфии, Бостоне или Чикаго. Теперь Эвелин понимала, что на самом деле он проводил их у Барбары Розер.В тот день Эвелин не стала одеваться. Ей не хотелось никуда выходить. Она ненавидела себя за это, но боялась пропустить звонок Ната. Она не знала, когда его ждать, но ей хотелось быть дома, когда он явится.В шесть часов вечера в двери повернулся ключ. Эвелин аккуратно расправила халат поверх ночной рубашки. От усталости она была не в себе и не знала, что сказать, хотя репетировала диалог всю ночь и весь день. Она вышла в гостиную.– Господи, – сказал Нат, кидая на диван номер «Пост». – Ну и вид у тебя. – Он подошел к бару и смешал себе виски с содовой. – Хочешь выпить?– Где ты был? – спросила Эвелин.Он держался как ни в чем не бывало, аккуратно срезая себе корочку лимона для коктейля.– Да так, погулял маленько, – сказал Нат, – мы ребята такие, сама знаешь. – Он подмигнул ей.– Тебе нужен развод? – спросила Эвелин, желая скорее покончить с этим. Желая услышать это из его собственных уст.– Мы вчера немного выпили. Знаешь, как это бывает. – Нат устроился на диване, снял ботинки и, как всегда, закинул ноги на стеклянный журнальный столик. Эвелин почудилось, что сейчас он раскроет газету и углубится в изучение биржевых сводок.– Мы? – спросила она.– Мы с Барбарой, – ответил он.– Она твоя любовница. – Фраза прозвучала утвердительно.– Но ведь у всех есть любовницы, разве не так? – спросил Нат. – То есть у всех, кто может себе это позволить.– Это тебе не «кадиллак», который ты идешь и покупаешь, – сказала Эвелин.Нат пожал плечами, не отрицая, но и не соглашаясь с ней.– Что ты собираешься делать?Эвелин нужен был хоть какой-нибудь ответ. Ей нужна была ясность. Самым невыносимым в этом ряду невыносимых событий было сдерживаемое волнение и яростное противостояние, наполнившие комнату.– Что я собираюсь делать? – спросил Нат сам себя. Он как будто поразмыслил минуту, затем взглянул на Эвелин, впервые встретившись с ней взглядом, и лицо его было совершенно непроницаемым. Он ответил: – Ничего. Я ничего не собираюсь делать.
Когда сестра проводила Эвелин в кабинет доктора Леона Эмстера, медицинская карта Эвелин уже лежала у врача на столе. Это был большой квадратный мужчина в больших квадратных очках. И хотя Эвелин, Нат и Джой вот уже четырнадцать лет пользовались его услугами, у Эвелин до сих пор не было уверенности, что он узнает ее.– Бессонница. Я не сплю, – сказала Эвелин.Это была правда. Правдой было и то, что настоящая причина коренилась в Нате. Но не станете же вы обращаться к терапевту за лекарством от супружеской неверности.– И как давно вы не спите?– Две недели, – ответила Эвелин.Уже две недели, как ей позвонила Барбара Розер. Две недели постоянной неуверенности, придет Нат ночевать или нет. Теперь, когда тайное стало для Эвелин явным и роман разворачивался в открытую, Нат использовал это обстоятельство как карт-бланш и пропадал где угодно и когда угодно. Хуже нет, чем неопределенность.– Еще какие-нибудь симптомы? – спросил доктор. – Какие-нибудь отклонения в пищеварении? Тошнота? Необычные кровотечения? Нерегулярный цикл?– Ничего такого нет.– Ну, давайте вас посмотрим.Он прослушал ей сердце, измерил давление и температуру. Он осмотрел ее грудь и прощупал живот. Он посмотрел ее уши – несколько лет назад он лечил ее от воспаления среднего уха. Сестра взяла у нее кровь из пальца и дала ей эмалированный лоток для мочи. Простейшие анализы делались прямо здесь, в офисе доктора Эмстера.– Сколько вам лет? – Он заглянул в карту. – Сорок шесть?Эвелин кивнула.– Насколько я могу судить, здоровье у вас отменное.– Но я не сплю. Я измучилась.– Вы хотите принимать снотворное? – Доктор Эмстер привык, что больные часто идут на всевозможные ухищрения, чтобы заполучить рецепт на барбитураты. Но миссис Баум не собиралась идти на ухищрения.Эвелин не знала, как произнести «да». Поэтому она сказала:– Нет.– Я не люблю их прописывать. По понятным причинам, – ответил врач. – Скажите-ка мне еще вот какую вещь: менструации у вас регулярные?– Как по часам. – Эвелин задумалась. – Может, чуть меньше, чем обычно.– Скудные кровотечения? – уточнил врач.Эвелин кивнула:– Пожалуй.Доктор Эмстер улыбнулся. Чем она его так обрадовала?– Скудные кровотечения, – пробормотал он. – Конечно, это не научно, но вероятнее всего, что это предклимакс.– Предклимакс? – Эвелин никогда не слыхала такого слова.– Это означает, по всей видимости, что ваш организм готовится к переменам. Это совершенно нормальный процесс, беспокоиться тут не о чем. У многих женщин бывают эти симптомы: тошнота, утомляемость, периоды бессонницы. – Доктор Эмстер опять заулыбался. У его пациентов не может быть симптомов, которым он не дал бы объяснения. Он любит решать их проблемы. За этим он и сидит здесь.Миссис Баум расплакалась.«Ну вот, еще один симптом, – подумал доктор, довольный тем, что чутье его не обмануло. – Плаксивость». Он молча достал из коробки у себя на столе бумажную салфетку и протянул ее Эвелин.Старуха. Климакс. Ей никогда это не приходило прежде в голову. Ведь она совсем еще молодая. Всего сорок шесть лет. Ведь это слишком рано для климакса.– Ну-ну, не плачьте. Здесь не о чем плакать. Вы только подумайте: ведь вас больше не будут беспокоить эти ежемесячные неприятности.«Ну вот вам и еще один симптом – депрессия, – подумал доктор Эмстер. – Скорее всего, это тоже результат большой гормональной перестройки всего организма. Как странно, что многих женщин это вообще беспокоит. Одна из сотен загадок медицины», – решил он.Он выписал Эвелин элавил.– Это поможет вам, – сказал он, – преодолеть этот трудный, но совершенно нормальный период в жизни.
Эвелин отправилась в аптеку. Пока она ждала лекарства, она вдруг поняла, что ей нравятся ее ежемесячные неприятности. Они дают ей чувство здоровья и внутренней физической полноценности. Они нравятся ей, и она принимает их с радостью. Они напоминают ей о том, что она женщина. И она не хочет, чтобы кто-то или что-то отнимали их у нее. Будь то время. Или возраст. Или доктор Эмстер.Аптекарь протянул Эвелин маленький круглый пузырек с таблетками. Расплачиваясь в кассе, Эвелин машинально прихватила пачку тампексов. Хорошо знакомая голубая коробка действовала как-то успокаивающе. Это было куда лучше, чем увещевания доктора Эмстера, движимого добрыми побуждениями и жестокой реальностью. Эта коробка давала ей уверенность, что все еще будет хорошо.Но Эвелин ошиблась.Элавил не помогал. Нат вел себя еще более вызывающе, он был еще обаятельнее и еще неуязвимее, чем всегда. Эвелин пыталась противостоять ему, припереть его к стенке, заставить принять решение. Но ничто не действовало. Если у него и была прореха в броне, какое-нибудь слабое место, то Эвелин не знала, где оно. Она не могла раскусить его, а он продолжал изо дня в день разрушать ее – своим обаянием, своей злобой, своим безразличием.
Май скользнул в июнь, а июнь – в июль. Нат сообщил Эвелин, что Четвертое июля он проведет в Амагансетте. Он также сообщил ей, что она не приглашена.Эвелин сидела на кровати – на их кровати – и смотрела, как он складывает вещи.Плавки. Полосатый пляжный халат. Белые льняные брюки. Лосьон для загара.– А мне что прикажешь делать?– Да что хочешь. Мы ведь современная семья.– Нат…Темно-синий блайзер. Рубашка в голубую полоску. Белье.– Нат, я собираюсь обратиться к психиатру. – Эвелин уже давно об этом подумывала. С ее стороны это был шаг отчаяния. Она не была даже уверена, достанет ли у нее сил сходить на прием. Она надеялась, что, может, до Ната все-таки дойдет, насколько все серьезно. И что он довел ее до точки.– Всем нам следовало бы иметь своего психиатра.– И даже тебе? – осторожно спросила Эвелин. – Может быть, нам пойти вместе?– Мне?Кашмирский свитер. Пестрый галстук. Теннисные шорты.– Я не собираюсь платить, чтобы мне полоскали мозги. Я сам настолько интересен, что они должны были бы платить мне за это. Как ты думаешь, не прославить ли мне какого-нибудь доктора?– Но, может быть, это поможет… тебе… и нам.Нат стоял к Эвелин спиной. Он изучал полку с туфлями в нижней части своего гардероба.– Дорогая, ты не знаешь, где мои теннисные туфли?
В безликом бежевом кабинете доктора Крейга Лейтона в роскошном здании «Мажестика» Эвелин стала познавать себя. Четыре раза в неделю, начиная с первых чисел июля, она отправлялась на автобусе на другой конец города, в старомодном лифте с бронзой и чугунными дверями поднималась на седьмой этаж, входила в кабинет доктора Лейтона, ложилась на кушетку и плакала. По-видимому, у доктора Лейтона были надежные поставщики бумажных платков, которые, как Эвелин могла видеть, были главным инструментом в его профессии, потому что она одна израсходовала, наверное, их годовой запас. Никогда в жизни она столько не плакала, слезы приносили ей колоссальное облегчение. Это стоило сорока пяти долларов за пятидесятиминутный сеанс.Эвелин спросила доктора Лейтона, нельзя ли ей выписать какие-нибудь транквилизаторы.– Неужели вы не можете обойтись без этого? – спросил он. – Я бы предпочел, чтобы вы сами справились со своими чувствами.– Ну, пожалуйста. Я всю жизнь только и делаю, что справляюсь со своими чувствами, и вот куда меня это привело. К вам. – Она обвела взглядом кабинет психиатра.Поскольку больная упорствовала, доктор Лейтон выписал рецепт. Валиум возымел успокоительное действие, и на четвертом сеансе Эвелин перестала плакать и начала рассказывать.Они сообща стали распутывать клубок ее жизни. Это был клубок неудач.Она с удивлением обнаружила, что ее отношения с Джой в точности повторяют ее отношения с собственной матерью. Эвелин с матерью были не более чем дальние родственницы. Никогда в жизни они не говорили по душам. Никогда они не поверяли друг другу своих сокровенных мыслей. Мать была для Эвелин такой же загадкой, какой она сама – для Джой, теперь она это поняла. Единственная разница заключалась в том, что Эвелин воспитывалась во времена, когда дети принимали как должное то обстоятельство, что они должны уважать своих родителей, а Джой выросла, когда дети считали нормальным ненавидеть и открыто не повиноваться родителям. Во всем остальном отношения матери и дочери, в середине которых стояла Эвелин, были отмечены отчуждением и полным отдалением.Эвелин с изумлением узнала, что ожидала найти в муже те черты, которыми обладал ее отец: полную лояльность с его стороны и полную зависимость – со своей. Она хотела видеть в нем папочку, а в себе – дочку.– Я сорокашестилетняя девочка, – сказала Эвелин, и они стали исходить из этого: выяснять, почему Эвелин не хватало настойчивости, почему она не смогла найти свое призвание, почему она потерпела неудачу с дочерью, почему, наконец, она потерпела неудачу и с Натом. И если предмет их изучения – ее неудачи – действовали на нее угнетающе, то сам процесс изучения явился для Эвелин подлинным откровением.Нат поддразнивал Эвелин, что она ходит к единственному в Нью-Йорке психоаналитику-протестанту англосаксонской расы. – Конечно, – говорил он, – ведь все уважающие себя аналитики-евреи в августе уходят в отпуск. А этот козел небось отдыхает в феврале, да еще на каком-нибудь гойском курорте.– Я бы попросила тебя, – отвечала Эвелин, – чтобы ты прекратил поливать грязью моего врача.Нат ничего не ответил.Впервые последнее слово осталось за Эвелин. Господи, и на это ушло целых двадцать шесть лет.
Однажды во вторник, в середине сентября, Эвелин не пошла домой сразу после сеанса доктора Лейтона. Вместо того она взяла такси и отправилась в магазин женской одежды Генри Бенделя. На первом этаже она купила себе браслет слоновой кости за двести долларов, на втором – манто из рыси за три тысячи, на третьем – черный брючный костюм-джерси от Сони Рикель за четыреста пятьдесят, на четвертом она сходила в салон красоты и за десять долларов получила консультацию по макияжу, а на пятом купила полдюжины прозрачных бюстгальтеров, полдюжины шелковых трусиков, крепдешиновую ночную сорочку и шелковый пеньюар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39