Эвелин привела целый ряд доводов:– Мы будем больше видеться, мы сможем ходить на концерты, в театр, сможем больше развлекаться. Тебе не придется каждый день ехать на поезде и проклинать Лонг-Айленд. И кроме того, – добавила Эвелин, – там я тоже найду себе занятие. Мне хотелось бы пойти на курсы кулинарии и посещать гимнастический зал.Эвелин замолчала, исчерпав все приготовленные заранее доводы. Она ждала, что ответит Нат, и не знала, каков будет ответ. С горечью она подумала, что это и есть доказательство того, как далеки они теперь друг от друга. Десять лет назад ей не надо было ломать голову, чтобы догадаться, что он скажет.Она приготовилась к борьбе, к спору. В своей жизни она боролась за очень немногое, прежде всего за Ната, и теперь, когда они были женаты, ей приходилось бороться, чтобы сохранить его. Сама не зная почему, она была уверена, что переезд из Грейт Нек в Нью-Йорк спасет ее. Она не обольщалась: Нат оставил ее далеко позади. Эвелин на десяток лет отстала от моды, выглядела уставшей, а ведь ей всего тридцать два года! Она не хотела сидеть сложа руки и понемногу терять свои убеждения, своего мужа, свое «я». Она знала, что если они переедут, у нее появится шанс.Она ждала, что ответит Нат.– По-моему, ты здорово придумала.– Правда? – Она приготовилась спорить и доказывать, поэтому удивилась, что он так легко согласился.– Нам надо было переехать еще несколько лет назад, но я думал, тебе здесь нравится. Терпеть не могу эти чертовы пригороды.– А я боялась, это из-за меня. Мне казалось, что я тебе надоела, – выдохнула Эвелин и вдруг поняла, как просто было выразить то, что ее волновало и подтачивало изнутри. Она чувствовала отчужденность Ната и думала, что в том ее вина.– Ты не надоела мне, мне надоел пригород. Биржевые маклеры в цветных бермудах и их толстые жены. У меня здесь не было ни одного мало-мальски умного разговора за все десять лет.– Я боялась, что становлюсь скучной.– Как только ты уедешь отсюда, тотчас же перестанешь быть скучной. У тебя будет уйма занятий.Нат помнил, как Эвелин с готовностью впитывала все новое, когда он впервые встретил ее, как из простой, застенчивой простушки она превратилась в изящную и привлекательную девушку. Он должен и теперь помочь ей перемениться, но не все в его власти. Как печально, подумал Нат, что он забыл, какая у него жена.– Но как же Джой? – спросила Эвелин. Теперь ее волновала только дочь. Справедливо ли вырвать ее из жизни на природе и запереть в городской квартире?– А что Джой?– Ты же знаешь, что говорят о воспитании в городе.– И пусть говорят. Я вырос в городе – и выжил.– В пригороде лучше школы, а потом – свежий воздух, природа. – Теперь Эвелин пришло в голову отстаивать права ребенка.– И кто это говорит? Идиоты, которые пишут всякий бред в женские журналы? Мы отдадим Джой в частную школу. У нее будут все деревья, какие только есть в Центральном парке. Она во всем будет на голову выше тех, кто вырос в пригороде.– Значит, ты согласен?– Не могу дождаться, когда мы уедем отсюда.Нат махнул рукой в сторону разбитого на участки ранчо – в то время, когда отец Эвелин купил его, оно было пределом мечтаний среднего класса. За прошедшие годы Нат перерос средний класс и оставил позади его мечтания.– Когда мы начнем подыскивать квартиру?– Я завтра же вызову агента.В тот вечер они выпили немного вина за ужином, а потом занялись любовью. Прежде чем уснуть, Эвелин поняла, что она так счастлива потому, что впервые за несколько лет они с мужем поговорили и поняли друг друга.
Лето Эвелин провела в поисках квартиры. По утрам она встречалась с агентами по продаже недвижимости, а днем мчалась в военный госпиталь в Слоун-Кеттеринг, где медленно умирал ее отец.У отца был рак желудка. Операция показала, что начались метастазы и сделать уже ничего нельзя. Врачи сказали родным, что Саймон Эдвардс умрет, но умолчали о том, что рак будет убивать его постепенно. Они предоставили Эвелин, ее брату и матери узнать самим, что в комнате больного будет стоять ужасная вонь и находиться рядом с ним будет невыносимо, что он будет сохнуть и превращаться в мумию на глазах, что он будет испытывать не прекращающиеся ни на минуту боли. Они даже не сказали, что под конец он не будет узнавать близких.Когда в конце июля Саймон Эдвардс умер в возрасте шестидесяти двух лет, родные почувствовали облегчение. Их страдания длились так долго, что в душе они смирились с потерей заранее. 8 В октябре 1958 года Нат и Эвелин купили восьмикомнатную квартиру в доме № 934 на Пятой авеню. Ее большие светлые комнаты выходили на Центральный парк. Нат настоял на квартире на третьем этаже.– Не забывай, я вырос на улице. На верхних этажах я чувствую себя, как в капкане. А если лифт сломается? Или вдруг дом загорится? На третьем этаже у тебя есть шанс спастись, а на двенадцатом ты сразу покойник, – объяснил он.– Я никогда не смотрела на это с такой точки зрения, – удивилась Эвелин. Она всегда жила в полной безопасности, и никогда ей не приходилось бороться за выживание, в чем бы эта борьба ни заключалась.Понадобилось более двух лет, чтобы завершить отделку квартиры. Эвелин сама искала драпировки и обои, диваны поудобнее и изящные кофейные столики, шторы и антиквариат. Она проводила дни на распродажах, посещала аукционы и антикварные лавки. Талант декоратора не покинул ее, а ведь она уже забыла, какое удовольствие доставляет видеть, как комната принимает требуемый вид; как приятно что-то добавлять, исправлять, переделывать и в конце концов получать то, о чем мечтал. Она забыла, как радуешься, когда на тебя обращают внимание, когда тебе делают комплименты. Некоторые из гостей даже утверждали, что она должна стать декоратором и зарабатывать на своем таланте.– Зарабатывать? Я? – переспрашивала Эвелин и смеялась.
Вот только с Джой не все было ладно; если бы не это, Эвелин с уверенностью могла бы сказать, что шестидесятые годы были для нее счастливыми. Она продолжала доводить квартиру до совершенства, наняла и вышколила прислугу, чего, кстати, раньше никогда не делала. Поначалу она смущалась приказывать другим людям, но затем привыкла. Она навещала раз, а то и два в неделю свою мать, брала уроки кулинарии у Джеймса Берда и училась готовить… Она устраивала обеды, чтобы похвастаться своим мастерством, и в конце концов даже Нат – после всех своих приятелей – признал за ней поварской талант.И все же кое-что Эвелин не удавалось сделать так, как она хотела. Она заставила себя пойти в гимнастический зал. Ее нельзя было назвать толстой, скорее она была пухленькой, с невысокой грудью, узкими бедрами и расплывшейся талией. Ей сказали, что, если делать особые упражнения, линия груди улучшится и появится талия. Эвелин купила себе спортивный костюм, трико и все прочее, не считая цветастой сумки, на которой значились ее имя и фамилия. И все же она бросила занятия в гимнастическом зале, потому что панически боялась тех, кто появлялся в зале вместе с ней. Это были либо безупречные манекенщицы, либо великосветские женщины, чьи фотографии печатали все журналы. Эвелин чувствовала себя чужой и с теми, и с другими, даже не чужой, а человеком второго сорта – они все были холеные, стройные, занятые только собой, а свою речь они пересыпали именами людей, о которых Эвелин читала только в газетах. Поэтому после четвертого занятия она ушла и больше никогда не возвращалась.Вторую неудачу Эвелин потерпела в моде. В начале шестидесятых она с радостью восприняла практичные простенькие фасоны– их сделала популярными Джекки Кеннеди – как и миленькую стрижку Первой леди. Платья без рукавов открывали красивые руки Эвелин и скрывали в то же время ее несколько коренастый торс, а начесанные волосы как нельзя лучше подходили к ее маленькому овальному лицу. Когда же в середине шестидесятых разразился молодежный бум, Эвелин внезапно ощутила себя отрезанной от моды. Ей уже было под сорок, а мода предназначалась молодым, кому еще нет двадцати. Подобно многим женщинам, Эвелин не смогла привыкнуть к юбкам, которые едва прикрывают бедра, а резкая угловатая стрижка никак не вязалась с морщинками у глаз и складками скорби, как бы заключавшими в скобки нос и рот.Эвелин рассматривала свои недостатки как бы со стороны: невозможно ожидать от сорокалетней женщины фигуры двадцатилетней, значит, полагала она, нельзя заставить ее носить платья и прически, рассчитанные на молодых.Эти весьма тривиальные недостатки с лихвой окупались успехами, которые Эвелин делала как хозяйка дома и жена. Она была очень гостеприимна и безупречно справлялась с делами; следила, чтобы еда была вкусной, а вещи вовремя сданы в стирку и химчистку и чтобы ее муж, занятый в своем преуспевающем бизнесе, был избавлен от скучных житейских забот.Настоящим же подтверждением тому, что Эвелин хорошая жена, – так же думал и Нат, и ценил это, – было то, что возрождение переживали и их интимные отношения. Хотя в них уже не было того горения и страсти, какими сопровождались ухаживание и медовый месяц, но мертвый сезон, последовавший за рождением Джой, сменился новым распорядком половой жизни: раз или два в неделю они опять предавались любви, и Эвелин вновь чувствовала, сильнее, чем когда-либо, что она действительно так же привлекательна для мужа, как и он для нее.В меньшей степени Эвелин была уверена в себе как в хорошей матери. Джой уже стала девушкой, непокорной и своенравной, и Эвелин лишь удивлялась – неужели она со своей стороны делает что-то не так. Она совершенно не могла общаться с дочерью, которая временами просто не стеснялась выражать свое пренебрежение к матери. Были моменты, когда Эвелин боялась, как бы Джой не пристрастилась к наркотикам, не забеременела или, того хуже, не связалась с какой-нибудь шайкой. В школе Эвелин уверяли, что в том нет ее вины: большинство родителей испытывают те же трудности со своими детьми-подростками. Виноват разрыв поколений, а не Эвелин, говорили ей.Нат был согласен со школьными специалистами и психологами. Когда Джой открыто оскорбляла Эвелин, Нат советовал жене не обращать внимания. Он говорил, что это просто переходный возраст и не надо придавать этому большого значения.Часто Эвелин думала: неужели Нат действительно, даже в глубине души, не мечтал о сыне? Тысячу раз она задавала ему этот вопрос, и всякий раз он отвечал, что нет, что одна Джой стоит десятка мальчишек.Джой с отцом были очень близки. Между ними существовала какая-то внутренняя связь, в которой не оставалось места для Эвелин. У них были свои, им одним понятные шутки, и они с удовольствием проводили время вдвоем – будь то воскресный завтрак в «Плазе», какая-нибудь ярмарка с громкой рок-музыкой и яркой иллюминацией или новый фильм про Джеймса Бонда, после которого они обычно шли в закусочную и ударяли по гамбургерам.Эвелин ревновала Джой к Нату, но так как она ничего не могла с этим поделать и в то же время опасалась вызвать еще большее отчуждение дочери, она ничего и не предпринимала, находя для себя утешение в утверждении психологов, что Джой «просто-напросто переживает переходный возраст. Все подростки через это проходят». Эвелин убедила себя, что специалисты знают, что говорят. На то они и специалисты. А она всего лишь мать.
В 1964 году Баумы купили дом на Плэзант-стрит в Нэнтаккете, штат Массачусетс. Отчасти это было вызвано тем, что Нат хотел иметь загородный дом, где летом можно было бы расслабиться, а отчасти – тем, что семья лучшей подруги Джой имела дом как раз в этом месте.Эту роскошь Баумы легко могли себе позволить. По всем показателям они были весьма состоятельной семьей. Нат зарабатывал в «Альфе» восемьдесят тысяч в год, а в шестидесятые он успешно играл на бирже. Эвелин получала неплохой доход с капитала, доставшегося ей от отца.– Деньги – говорил Нат, – существуют для того, чтобы их тратить.И они тратили вовсю. Дом, который они купили, был изумительным по красоте зданием восемнадцатого века, и их нисколько не волновало, что придется проводить электричество, все коммуникации, делать новый фундамент и полностью обновлять как внутреннюю, так и наружную отделку.Два лета Эвелин снимала вдвоем с Джой небольшой домик на соседней Милк-стрит, наблюдая за работами в своем доме. Каждый выходной прилетал из Нью-Йорка Нат, а если рейсы отменялись из-за нелетной погоды, то он ехал на машине до Вудс-хоул, а там садился на паром.При всех плюсах и минусах, жизнь Эвелин была в точности такой, какой она себе ее представляла, когда в 1946 году выходила замуж. Она уже достаточно пожила, чтобы понять, что любые проблемы носят лишь временный характер и что подлинные столпы, на котором покоится ее существование, – муж и ребенок – всегда будут с ней, чтобы защитить ее или дать ей опору и удовлетворение.Все шестидесятые она жила в атмосфере счастья, но в семидесятом году, когда Нат заговорил о своем грядущем пятидесятилетии, о продаже «Альфы» и переезде на какой-нибудь остров в Океании, все начало рушиться.
1970 год был годом пятидесятилетнего юбилея Ната Баума. Нат родился двенадцатого июля, и всю предшествующую знаменательной дате неделю Эвелин провела в суете, стараясь изысканностью празднества поразить всех и вся. Она раздобыла омаров, из зелени со своего огорода приготовила к ним зеленый майонез. Она заказала два больших куска жареной говядины и отобрала свежие помидоры, огурцы и салат прямо с грузовиков, которые каждое утро привозили продукцию окрестных фермеров. Она испекла именинный пирог, слоеный с шоколадным кремом; она заказала шампанского и льда; она забила бар виски, джином, водкой, лимонами и упаковками содовой и тоника. Она купила несколько десятков свечей в подсвечниках из цветного стекла, чтобы зажечь их в саду или на веранде – если вдруг пойдет дождь. Она купила почти сотню красных гераней в горшках и букетов астр, маргариток и анютиных глазок, чтобы украсить этот необычный уик-энд.Всем друзьям в Нэнтаккете она разослала приглашения. Это были пары из Нью-Йорка и Бостона, у которых тоже были здесь летние виллы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39