– Этому миру и покою придет конец. Одна мысль об этом повергает меня в уныние.
– Да, вы правы, – отозвалась Кэтрин. – Мадам Тюссо сказала мне, что ходят слухи о том, что у нас в доме желтая лихорадка. Говорят, что в городе обнаружено несколько случаев.
– Господи! – воскликнул Реджи ошеломленно.
– Чтобы опровергнуть эти слухи, нам лучше появиться в обществе.
– Что ж, я готова, – решительно отозвалась Энни. – У меня было достаточно времени, чтобы разобраться с собой, да и рана моя почти незаметна.
– Отлично, – сказала Кэтрин. – Тогда поедем сегодня в оперу?
– Прекрасно, – поддержал ее Реджи. – Не могу представить себе более удачного способа, чтобы показаться в свете и прекратить все слухи. Мы будем сидеть в нашей семейной ложе, радостно улыбаться всем подряд, и никто не сможет сказать, что мы загибаемся от лихорадки.
– Я думала, что лихорадкой болеют только летом, тетя Кэтрин.
– Конечно. Но в этом году выдалась очень мягкая осень. Такая погода продержится еще долго.
– Надеюсь, все напасти минуют нас, – сказал Реджи с жаром, со значением глядя на Энни. – Мне бы не хотелось, чтобы ты оказалась в постели с такой кошмарной болезнью. – Он повернулся к Кэтрин: – Или чтобы ты.
В этих простых словах было столько невысказанного чувства, что Кэтрин вынуждена была ответить:
– У меня не было лихорадки с тех пор, как я поселилась в Новом Орлеане. Говорят, что новички и люди слабые подвержены ей, но я думаю, что если человек упрямый, то ему все нипочем. У меня слишком толстая кожа, чтобы ее могли прокусить зараженные москиты.
– Слава Богу! – торжественно заявил Реджи, поднеся чашку с чаем к губам. И вдруг, сделав глоток, отставил ее в сторону. – А что ты наденешь, Кэтрин?
– Надену когда, Реджинальд? Утром к завтраку? – рассмеялась Кэтрин.
– Нет. Сегодня вечером в театр. Может быть, фиолетовый шелк?
– По-твоему, он мне идет?
– Безусловно.
– Тогда я, разумеется, надену именно это платье, – ответила она, задумчиво опустив ресницы и поглаживая большим пальцем ручку чашки.
Энни улыбнулась самой себе. Она могла бы быть в этот момент мухой на столе, и все равно ее попечители не обратили бы на нее никакого внимания. Их мысли заняты друг другом. Было восхитительно наблюдать, как людей объединяет любовь. Радостно, но одновременно и мучительно. Будет ли она сама когда-нибудь счастлива?
* * *
Люсьен стоял в скромной гостиной на Рампарт-стрит, сжимая шляпу в руке. Он был одет в традиционный вечерний костюм, белоснежную сорочку и серый жилет. Микаэла стояла напротив, скрестив на груди руки и улыбаясь.
Люсьен чувствовал себя не в своей тарелке. В последнее время он вообще рядом с ней ощущал себя неловко.
– Ты пришел попрощаться? – спросила она, лучезарно глядя на него.
– Да, – смущенно ответил он, но не сводя с нее благодарного взгляда. – Ты ведь все понимаешь, Микаэла.
– Абсолютно, cher. Я давно ждала этого.
– Правда?
– У тебя другая женщина.
– В последнее время моя жизнь стала очень сложной, Микаэла, – нервно поежился он. – Я не могу позволить себе иметь отношения, которые отвлекали бы меня.
Микаэла ласково рассмеялась, подошла к нему ближе и погладила его по шелковому лацкану сюртука.
– Но мне так нравилось отвлекать тебя от сложностей жизни. Ты был прекрасным любовником. Надеюсь, ты не испортил…
– Не испортил тебя для твоего юного мускулистого кузнеца? Уверен, что нет. Когда два человека любят друг друга, прежний любовный опыт ничего не значит. Страсть превосходит опыт, а опыт приходит со временем.
– Твоя женщина… она счастливица, Люсьен.
Люсьен нахмурился, когда Микаэла заговорила о другой женщине в его жизни. Как она может быть настолько уверена в нем, когда сам он в себе не уверен? Роль Ренара еще не была сыграна до конца, и он сомневался в том, не слишком ли поспешно отказывается от этого маскарада. Все ли он сделал, что мог? И что гораздо важнее, очистился ли он сам от той ненависти, которая поглощала все его существо начиная с того летнего дня двадцать лет назад, когда его заставили выпороть кнутом лучшего друга?
– Я буду молиться за тебя.
Слова Микаэлы вернули его к реальности. Он улыбнулся.
– Молись. Я не уверен, что сейчас небеса ко мне благосклонны. – Он достал из внутреннего кармана бумажный свиток, перевязанный шнурком. Это был документ на право владения домом. А внутри лежала пачка банкнот, достаточная, чтобы Микаэла и ее будущий муж могли положить начало своему состоянию.
Микаэла взяла свиток без малейшего смущения и спрятала его в кармане широкой юбки. Она догадалась, что это, и даже не взглянула на деньги, потому что не сомневалась в щедрости Люсьена.
– У нас были прекрасные отношения, Микаэла, настоящая дружба. Я помню времена, когда был без ума от тебя.
– Я рада это слышать, Люсьен, – лукаво улыбнулась она.
Он рассмеялся, потрепал ее по щеке и поцеловал в лоб:
– Храни тебя Бог, Микаэла, желаю тебе и твоему молодому супругу долгих счастливых лет жизни и кучу ребятишек.
– Тебе я желаю того же, cher, куда бы ты ни отправился, чем бы ни стал заниматься.
Люсьен почувствовал в ее прощальных словах оттенок плохо скрытого беспокойства. Она так много понимала, но он никогда не подозревал ее в том, что она может проговориться о своих догадках о Ренаре кому-нибудь. Она была замечательной женщиной во многих отношениях. Но она была не Энни. Энни единственная в своем роде, других таких нет.
Микаэла проводила его до двери. Он прошел до конца дорожки, что вела от крыльца до тротуара, остановился и помахал ей рукой. Ее хрупкий силуэт четко выделялся в дверном проеме на фоне свечи, которая горела позади нее в холле. Ее лица он не видел. Она помахала ему в ответ и закрыла дверь.
Люсьен сел в экипаж, и кучер немедленно пустил лошадей резвой рысью. Он ехал в театр на встречу с Боденом, где им предстояло вместе провести целый вечер в ложе Бодена, как и подобает лучшим друзьям. Сегодня он должен был заложить основу падения империи рабовладельца. Это будет последней акцией Ренара.
Хотя Люсьен ненавидел необходимость ежедневного притворства, он иногда задавался мыслью, не станет ли впоследствии скучать без отчаянных выходок Ренара. Когда маскарад будет закончен, не возненавидит ли он спокойную жизнь? Создан ли он для такой жизни? Ему предстояло разрешить еще много личных проблем.
Люсьен подумал о прощании с Микаэлой. Она всегда отличалась прагматизмом, поэтому сделала выяснение их имущественных отношений легким и необременительным для обоих. Никаких слез и сожалений, только взаимные пожелания счастья и удачи.
Затем его мысли обратились к теме, занимавшей его более всего, – к Энни. Восторг предвкушения пронзил его сердце. Вдруг она будет сегодня в опере?
Глава 16
Энни испытывала непреодолимое желание поскорее вернуться домой. Опера Россини была великолепной, и певцы замечательные, но как только после первого акта упал занавес, к ним в ложу вошел Джеффри. Хуже всего то, что он, вероятно, решил остаться здесь до конца спектакля, не обращая внимания на необычно строгий прием со стороны Кэтрин и отсутствие приглашения присоединиться к ним. Однако прежде они были в таких тесных дружеских отношениях, что и гораздо более тонкий человек, чем Джеффри, не сразу понял бы, что перестал быть в фаворе.
Энни жалела его. Он рисковал, действуя слишком прямолинейно, и она понимала, откуда в нем берется эта напористость, почему он подпадает под влияние собственных амбиций. Ему приходилось в жизни бороться за все, что он теперь имеет. Разумеется, это не извиняет его стремления навязать свои принципы окружающим. Но люди часто ошибаются, и Энни надеялась, что Джеффри научится вести себя достойно.
А пока, однако, она с трудом выносила его восторженную похвальбу по поводу того, какую славу он снискал благодаря статье в «Пикайун». Подавляющее большинство театральных биноклей было направлено на их ложу. Отчасти потому, что Энни, Кэтрин и Реджи снова появились в обществе после почти недельного отсутствия, но и Джеффри был объектом особого любопытства публики. Он сиял от счастья, его мальчишеское лицо пылало гордостью и самодовольством. И еще он был настойчиво внимателен к Энни. Она не знала, как утихомирить его, не выходя за рамки вежливости.
От раздражения и невозможности справиться с ситуацией Энни разгорячилась. Она развернула веер – огромное сооружение из легчайших перьев, которое гармонировало с пышными складками ярко-красного шелкового лифа ее платья. Само платье цвета слоновой кости было из шерсти альпаки. Талия туго стянута, юбка изобиловала оборками.
Энни энергично обмахивалась веером, страдая от духоты и назойливости своего кавалера. Сара причесала ее таким образом, что шрама на лбу совсем не было видно. Мазь Армана творила настоящие чудеса. Энни не хотела думать об Армане, потому что мысли тут же обращались к Ренару, вызывая в душе смутное томление, а в теле плотские желания. Оставаясь глухой к краснобайству Джеффри, она лениво обводила взглядом сотни лиц, наполнявших театр.
Напротив выше ярусом была пустая ложа. И вдруг в какой-то момент ее заняли. Взгляд Энни задержался на фигурах двух мужчин, которые вошли в ложу во время антракта и удобно расположились в креслах. Это были Делакруа и Воден.
Делакруа, как всегда, выглядел превосходно. Энни вспомнила то утро, когда случайно столкнулась с ним на улице возле дома и почувствовала к нему странное влечение. Она давно уже не думала о своей тяге к этому человеку, но сегодня при виде Делакруа ее нервные окончания снова напряглись и вызвали прежнюю дрожь в теле, только десятикратно усиленную. Она пристально вгляделась в него, чтобы найти логическое объяснение тому непонятному влиянию, которое он оказывает на нее.
Он еще не успел поднять головы, усаживаясь в кресло, разворачиваясь к сцене и доставая из кармана бинокль. Его густые волосы отливали синевой в свете свечей. Ресницы отбрасывали тени на скулы, резкие и правильные черты лица несли отпечаток мужественности.
И вдруг он повернулся и посмотрел прямо на ложу Энни. Их глаза встретились, и сердце у нее в груди затрепетало. Они смотрели друг на друга несколько мгновений, после чего он отвернулся, шепнул что-то Бодену и вышел из ложи.
Энни сгорала от нетерпения. Во рту у нее пересохло, руки дрожали. Она подсчитывала в уме, сколько времени потребуется Делакруа на то, чтобы обойти театр по фойе и появиться в их ложе. Она не сомневалась, что он идет к ней.
Она была очень этому рада. Ей давно хотелось обстоятельно и спокойно поблагодарить его за вмешательство в уличный инцидент и свое спасение, и теперь ей предоставлялась прекрасная возможность сделать это. Ведь не обязательно произносить какие-то слова, теплого взгляда и нежного рукопожатия будет достаточно, чтобы извиниться за то, что она повела себя тогда как последняя дура. Энни пыталась убедить себя, что это единственная причина, по которой ей хочется увидеть высокую, сильную, элегантную фигуру Делакруа в тетиной ложе, но в глубине души она понимала, что обманывает себя. Ее сердце отплясывало зажигательную джигу совсем по другой причине. Возможно, эта причина прояснится, когда он окажется совсем близко…
Он вошел в ложу. Его задержали подруги Кэтрин, которые уже собирались уходить. Они были в летах, и Энни убедилась, что очарование Делакруа действует даже на тех дам, для которых романтические увлечения молодости давно остались в прошлом.
Энни смотрела на него. Его плечи… Она уже успела забыть, насколько они широки и как плотно облегает их сюртук парижского покроя. Она представляла себе, как обнимает его за плечи, запускает пальцы в его шелковистые волосы. Она представляла себе, как целует эти четко очерченные губы, прикасается к тонкой переносице, проводит кончиками пальцев по массивной челюсти.
В театре стоял несмолкаемый шум от оживленных разговоров, шелеста шелка и бархата, позвякивания дамских украшений, щелчков, с которыми раскрывались и закрывались их веера. Но для Энни вдруг наступила полная тишина. Она словно окаменела. Застыв на стуле как изваяние, она не могла отвести взгляда от Делакруа, и ее чувства жаждали большего. В глубине ее сердца зародилась маленькая болезненная точка, которая росла и росла и наконец достигла таких размеров, что казалось, сердце разорвется на куски от боли.
Дамы наконец оставили Делакруа в покое, и он подошел к ней. Их глаза снова встретились. В выражении этих карих глаз было что-то… Под маской внешнего спокойствия бушевала буря. Под личиной светского равнодушия скрывался человек, способный испытывать настоящую страсть. Она почувствовала это мгновенно, потому что в ее собственных глазах отражалось то же самое. Сердце замерло у нее в груди. В голове все перемешалось. Она знала этого человека. Она знала его. Это мгновение своей жизни Энни запомнила навсегда.
Она знала его… Это был Ренар.
– Энни, ты проглотила язык?
Она услышала, как к ней обращается Реджи. Он придвинулся к ней совсем близко и заглядывал в лицо, стараясь привлечь ее внимание. Но ее взгляд был по-прежнему прикован к Делакруа. Пространство сжалось до незначительных размеров, а в центре оказался человек ее мечты… под маской светского хлыща!
Ей хотелось смеяться. Хотелось вскочить и броситься ему на шею. Перед Богом и людьми повалить этого мошенника на пол и задать ему трепку.
Эти мысли привели ее в восторг, но она не позволила ему отразиться на своем лице. Радостное открытие личности своего героя, облегчение от сознания того, что она вовсе не легкомысленная, порочная женщина, которую влечет сразу к двум и таким разным мужчинам, как Ренар и Делакруа, было омрачено осознанием того, что ее знание может быть опасным. Если она позволит кому-нибудь догадаться о том, что знает, жизнь Делакруа будет в опасности.
Он принял свою обычную ленивую позу, изобразил на лице томную скуку и прищурил глаза. Но Энни видела, что он догадался об ее открытии. Его пронзительный взгляд проникал ей в самую душу. Энни видела, что он пытается передать в своем взгляде всю силу своей страсти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41